Работа над «Планджером» шла день и ночь, и обычная находчивость британских моряков оказалась бесценной. Часть уныния с них тоже сошла: уныние с убогого, несчастного корабля Гриллиса и уныние от поражения, которое они потерпели от людей, когда-то бывших их товарищами. Как только у них появилась полезная задача, да еще сложная и хитроумная, они повеселели и заработали с охотой. Правда, вначале были проблемы, когда я объяснил, что мы собираемся делать с «Планджером», и по угрюмым взглядам некоторых из них было видно, что они не одобряют ни подводные мины, ни взрывание днищ кораблей, ни потопление бедных моряков. Даже французских.

Клянусь Юпитером, вот вам и упрямство! Эти же самые люди с превеликой радостью всадили бы тройной заряд картечи во врага. Но для «смоляных курток» это было вполне типично. К счастью, мне удалось успокоить их простые умы, пообещав расквасить нос любому, кого я застану за отлыниванием, и как только я показал им, что не шучу, они превратились в самую расторопную бригаду работников на свете. А пока они были заняты, мне было плевать, о чем они там думают.

Работать бок о бок со Стэнли было сущей мукой. Он терял инструменты. Он ронял вещи. Он витал в облаках. Он был превосходным мастером, но самым безалаберным негодяем на свете. В конце концов я настоял, чтобы он каждое утро давал мне указания, что нужно делать, а затем уходил в свою тайную мастерскую с двумя доверенными людьми — доводить до ума «дикобраза», готовить его к бою.

Это ускорило ремонт «Планджера» до темпов, которые Стэнли счел чудесными, а также дало мне самое детальное представление об устройстве этого зверя, что в свое время спасло мне жизнь.

И так работа продвигалась. В четверг мы соорудили импровизированный киль из пушечных ядер, прикрепленных к деревянной раме под корпусом. Его нельзя было сбросить, так что мы лишились этого запаса прочности, но он служил балластом, придавая остойчивость и предохраняя от качки. В пятницу мы взялись за починку трюмной помпы, отказавшей в Монтего-Бей. Опираясь на свой опыт в «Ли и Босуэлл» и с помощью одного из особых мастеров Стэнли, мы починили и ее. Работа была дьявольски неудобной и грубой, но помпа действовала. Мы срезали остатки клещей на шесте и их управляющих блоков, поскольку они нам больше не были нужны. Но в пятницу вечером во двор вбежал Рэтклифф, выкрикивая мое имя и имя Стэнли.

— Флетчер! — крикнул он, когда я отвернулся от сухого дока и пошел к нему, вытирая смолу с рук ветошью. — Ад и проклятие! — сказал он. — К Хау подошло подкрепление, и он прислал ультиматум!

— Что такое? — крикнул Стэнли, выбегая из своей мастерской, все еще держа в руке напильник, и мы втроем встретились посреди двора под взглядами «смоляных курток».

— Еще один британский фрегат прибыл и стал на якорь рядом с Хау, — сказал Рэтклифф. — И Хау заявил, что если они не отдадут «Калифему», он войдет за ней в понедельник в 12 часов дня!

— В понедельник! — говорю я. — Христос, мы никогда не успеем!

— Что? — говорит Стэнли. — Это значит, война уже началась? — Лицо его побагровело от гнева. — Тогда я эти игры прекращаю, — сказал он и швырнул напильник. — Я — истинный американский патриот и проклинаю всех королей и налоги!

— Что? Ты, треклятый мятежник! — крикнул Рэтклифф, хватая Стэнли за грудки. — Отрекаешься от своего короля, да? Говорю тебе, сэр, я все еще надеюсь увидеть короля Георга восстановленным на…

— Заткнитесь и будьте вы оба прокляты! — говорю я и растаскиваю их. — Это ничего не меняет! — говорю я. — Если только они еще не начали палить друг в друга? — Я посмотрел на Рэтклиффа.

— Нет, — говорит он. — Хау стоит на якоре в Брод-Саунде, а «Декларейшн» все еще у Лонг-Айленда.

— Вот! — говорю я. — Тогда мы еще можем успеть!

— Стэнли, — говорю я, — сегодня пятница, у нас есть завтрашний день и воскресенье, чтобы закончить работу. Винты работают, балласт на месте, трюмные помпы действуют.

— Но мы не починили ни компас, ни глубиномеры, — говорит Стэнли, — ни трубы для свежего воздуха, ни подшипники, которые отказали в Монтего-Бей, ни…

— Стэнли, — говорю я, — она будет плыть, тонуть и всплывать. Если понадобится, мы можем идти на поверхности или в полупогруженном состоянии, а ты сможешь вести нас, глядя в верхний иллюминатор.

— Нет! Нет! — говорит он. — Мы не можем рисковать тем, что…

— Черт побери, Стэнли! — говорю я. — Ты сказал, что ты патриот. Ты хочешь сказать, что не протянешь руку, чтобы спасти жизни американцев? Если Хау войдет, он убьет сотни американцев. И разве ты не хочешь доказать состоятельность своей работы? Хочешь, чтобы тебя запомнили как неудачника?

Это задело его за живое. Он вскочил и посмотрел на меня с настоящей злобой в глазах. А потом немного подумал, и на его лице появилось какое-то вороватое выражение, совсем не похожее на то, что я видел у него раньше.

— Вести аппарат буду я? — говорит он.

— Конечно, — говорю я. — Ты самый умелый.

Это, похоже, его удовлетворило, и он, не говоря ни слова, повернулся и ушел обратно в свою мастерскую.

— Ты сможешь, Флетчер? — говорит Рэтклифф. — От этого может зависеть судьба Англии. Да поможет Господь нашему делу, если американцы объединятся с французами.

— Придется постараться, — говорю я, и, ей-богу, я это серьезно. Нечасто в моей жизни случалось идти на риск, когда в этом не было никакой выгоды, и когда я мог бы от этого уклониться, если бы захотел. Но пока я работал над «Планджером» и мои мысли приходили в порядок, я пришел к выводу, что война между британцами и американцами представляет собой мерзость, ибо очевидно, что Господь Бог поместил два наших народа на землю в качестве примера пристойного поведения, которому иностранцы и язычники должны следовать, как могут, на свой убогий манер. Следовательно, мы не должны подводить Его в Его великом замысле, грызясь между собой.

С этой благочестивой мыслью я обошел двор, раздавая пинки и иным образом вдохновляя людей, и нашел Рэтклиффу занятие, чтобы он не мешался под ногами (ибо он хотел участвовать, но ничего полезного делать не умел), а сам взялся чинить воздушные трубки, через которые в судно поступал свежий воздух, когда оно шло прямо под водой.

В разгар работы мне пришло в голову, что тот короткий разговор во дворе был первым разом, когда мы обсуждали, кто пойдет на «Планджере» в атаку. Места там было для троих. Одним должен был быть Стэнли, из-за его непревзойденного знания аппарата и «порохового дикобраза». Он будет капитаном и будет вести ее. Вторым должен был быть я, потому что вращение винта — тяжелая работа, требующая сильного человека. В конце концов, мы планировали поход в несколько миль туда и обратно. Оставалось место для третьего, чтобы открывать клапаны и работать на помпах по приказу. Должность была неквалифицированная, но найти на нее человека оказалось труднее всего.

Проработав всю ночь с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье, со сменой вахт каждые четыре часа, как в море, к вечеру воскресенья мы подготовили «Планджер» и его мину к атаке. В некотором смысле воскресенье было лучшим временем, ибо доки и гавань были почти пусты, и от любопытных или ретивых чиновников должно было быть мало помех, когда наш баркас будет буксировать «Планджер» от верфи Стэнли, вокруг Хадсонс-Пойнта и на глазах у любого мужчины или женщины, которые могли бы прогуливаться по мосту через реку Чарльз.

Когда все было готово, включая демонического «дикобраза», закрепленного длинным винтовым болтом на круглой спине «Планджера», и сухой док был освещен факелами, я собрал людей и попросил добровольцев для работы на помпах. Наступила мертвая тишина.

— Ну же, парни, — говорю я, — вот мистер Стэнли идет на борт, и я тоже, и мы идем спасать Старую Англию, — (заметьте хорошенько, как следует строить обращение к «смоляным курткам»), — неужели никто не пойдет с нами?

Они замялись, и одного человека вытолкали вперед, с явной неохотой с его стороны. Он топнул ногой, приложил руку к козырьку в формальном приветствии и заговорил со мной, но так и не посмотрел мне в глаза.