И вот мы отправились, со смертоносной миной, закрепленной над нашими головами, чтобы покрыть полторы мили до места, где стояли на якоре лягушатники. Я трудился, и пот начал стекать по моей спине. Время от времени Стэнли приказывал Рэтклиффу откачивать или впускать воду для регулировки дифферента, и прошло около пятнадцати минут. Затем Стэнли заговорил.

— Джентльмены, — внезапно сказал он, — сегодня мы совершим то, чего доселе не совершал ни один человек, — он был возбужден, но я не придал этому значения, ибо мы все были возбуждены. — Другие пытались, и у них не получилось, но сегодня неудачи не будет.

— Еще бы, черт возьми! — говорю я, налегая на свою рукоятку и желая, чтобы он заткнулся. Сейчас было время для дела, а не для речей. Но он продолжал.

— Сегодня, — говорит он, — мы нанесем такой удар по насмешникам, который прогремит на весь мир!

— Ага, — говорю я.

— Возмездие, джентльмены! — говорит Стэнли. — Наконец-то!

— О чем это он? — говорит Рэтклифф, его голос дрожит от страха, охватившего его.

— Разве это не благоприятный знак? — говорит Стэнли. — Здесь сегодня выполнены все условия, чтобы продемонстрировать…

— Заткнись, Стэнли! — резко говорю я. — Побереги дыхание. Воздух здесь становится густым.

— А… — говорит Стэнли. — Мистер Рэтклифф, качните-ка помпу для свежего воздуха. Вон ту… нет, не там… вот ту.

Рэтклифф повиновался и завертел рукоятку, которая вращала нечто вроде вентилятора в кожухе, засасывавшего воздух по трубке внутрь. Он усердно трудился минут пять, но воздух заметно лучше не стал.

Так мы и продолжали почти час, Стэнли возбуждался все сильнее, а воздух становился все хуже. Похоже, моя поспешная починка воздушной помпы провалилась, ибо Рэтклифф крутил эту штуковину изо всех сил, но без всякого толку. Я забеспокоился. Все это занимало гораздо больше времени, чем мы планировали, а Стэнли пока и не думал отвинчивать мину, чтобы она отошла за корму для последнего этапа атаки. Забившись в свой уголок, я оглох и ослеп ко всему, кроме болтовни Стэнли и неуклюжих движений Рэтклиффа. Наконец, когда грудь моя ходила ходуном, а я не мог отдышаться в спертом воздухе, я больше не выдержал.

— Стэнли, — говорю я, — открой люк. Впусти немного воздуха!

— Нет, — говорит он. — Мы не смеем. Если мы зачерпнем воды, она пойдет ко дну, и мы утонем.

— О, Господи! — говорит Рэтклифф.

— Открывай! — говорю я, задыхаясь. — Я не могу дышать.

— Нет! — говорит Стэнли.

— Нет! — говорит Рэтклифф.

Им-то было хорошо. Это они не надрывались, как угольщики. Это не они обливались потом, пока их мышцы стонали от напряжения. Но я не мог перевести дух и пыхтел, как старый пес в жаркий день.

— Открой один из иллюминаторов, — говорю я, задыхаясь и хрипя. — Я подойду глотнуть воздуха… мы не зачерпнем воды.

— Нет! — говорит Стэнли. — Невозможно!

— Почему? — говорю я.

— Потому что… Потому что они заклинили, — говорит он.

— Дай мне, — говорю я и с трудом поднимаюсь со своего места, протискиваясь мимо Рэтклиффа в темноте. Голова у меня кружилась, и я знал, что либо я вдохну чистого воздуха в ближайшие несколько минут, либо свалюсь без чувств.

— Нет! — говорит Стэнли. — Вернись на свое место. Я здесь командую! — И он попытался оттолкнуть меня, когда я протиснулся по лесенке рядом с ним. Но к тому времени я был в отчаянии и просто схватился за барашковые гайки, крепившие один из стеклянных иллюминаторов, и с силой повернул их. Они поддались легко, и вскоре я откинул толстый стеклянный порт и стал жадно глотать чистый, холодный воздух, пахнущий соленой водой. Мне скоро полегчало, и я даже улыбнулся, увидев нервное лицо Стэнли в трех дюймах от моего в лунном свете, просачивавшемся через иллюминаторы.

— Прошу прощения, кэп, — говорю я, решив, что напугал его, ослушавшись приказа. — Прикажете записать мое имя для наказания?

Но он не оценил слабой шутки. Вместо этого он моргнул, и я увидел, как его глаза забегали и отвелись в сторону.

Я проследил за его взглядом. Вид был странный: примерно в футе над водой, вокруг — огромное пространство Бостонской гавани, тускло освещенное луной. Тускло-серая темень неба, блестящая, маслянистая чернота моря и густая чернота островов. Но Стэнли смотрел не на это. Он украдкой поглядывал на стоявший на якоре корабль не более чем в кабельтове впереди.

— Ей-богу! — говорю я. — Разве нам не пора погружаться? Разве нам не пора готовить мину? — И вопросы замерли у меня на губах, ибо даже в темноте я узнал этот корабль. Это был «Декларейшн оф Индепенденс». — Стэнли? — говорю я. — Какого дьявола мы здесь делаем? Где «Меркюр»?

Он ничего не сказал.

— Что происходит? — донеслось снизу от Рэтклиффа.

— Стэнли? — снова говорю я. — Что ты наделал?

Стэнли моргнул и вздохнул.

— Мне жаль, что до этого дошло, — говорит он, — но я должен показать вам нечто величайшей важности.

— Флетчер? — говорит Рэтклифф. — О чем он? Что происходит?

— Мы идем на «Декларейшн», — говорю я и выкручиваю шею, чтобы посмотреть назад. Мачты и черный корпус «Меркюра» виднелись в миле за кормой. — Стэнли провел нас мимо «Меркюра», и мы идем на «Декларейшн».

— Зачем? — говорит Рэтклифф. — Мы не можем ее атаковать. В этом нет никакого смысла!

— Дайте пройти, — говорит Стэнли и спускается по лесенке. — Тому есть причина, — говорит он. — Дай мне фонарь, Рэтклифф.

Он сказал это так спокойно и буднично, что Рэтклифф передал ему фонарь, и Стэнли прошел на нос и открыл небольшой рундук. В конце концов, у нас не было причин ему не доверять.

Света было недостаточно, чтобы разглядеть, что он делал дальше, но он повозился с чем-то, и когда обернулся, в руках у него был окованный железом деревянный ящик. Размером и формой он походил на семейную Библию.

— Послушайте меня, — сказал он. — Девятнадцать лет назад я совершил нападение на корабль лорда Хау «Игл» в гавани Нью-Йорка, используя изобретение мистера Дэвида Бушнелла — подводную лодку. Та атака провалилась, и Бушнелл, который был моим учителем и другом, был сломлен неудачей. Но я упорствовал и значительно усовершенствовал работу Бушнелла. Сегодня мы исправим ту ошибку. Мы докажем, что подводная лодка может потопить военный корабль.

— «Декларейшн»? — говорит Рэтклифф. — Но ты же янки! Ты потопишь единственный военный корабль своей страны?

— Разумеется, нет! — говорит Стэнли. — Вы принимаете меня за труса? Мы благополучно пройдем мимо «Декларейшн» и пойдем на корабль Хау, «Диомед». — Он улыбнулся. — Разве не символично, что командует именно Хау?

Мы с Рэтклиффом шагнули вперед, но Стэнли поднял свой ящик.

— Стойте! — говорит он. — Он полон пороха! Уроню — взорвется. Тряхну — взорвется. — Я остановился и схватил Рэтклиффа. — А теперь, — говорит Стэнли, — я скажу вам, что мы будем делать.

«То, что обо мне говорили, — все это лишь злоба тех, кто требует с вас денег, папа. Никакой встречи с британцами у меня не было, клянусь памятью дорогой матушки. Вместо этого примите к сведению следующее. А именно: мое последнее дело займет несколько месяцев, но по возвращении я передам в ваши руки достаточно наличных денег, и даже больше, чтобы выплатить все ваши долги, сохранить корабль и все остальное».

(Из письма от 4 сентября 1795 года от Патрика Джордана с борта «Нэнси Эллен» в Бостонской гавани своему отцу, мистеру Авессалому Гордону, кораблестроителю из Потакета, Массачусетс).

*

Леди Сара приняла своего гостя в верхнем салоне своего дома на Стейт-стрит. Было поздно, но дело не терпело отлагательств. Его впустил дворецкий, который постучал в ее дверь, вошел и объявил:

— Мистер Патрик Гордон, капитан шхуны «Нэнси Эллен».

Дворецкий поклонился и вышел. Он был чернокожим. Все слуги здесь были чернокожими. Леди Сара начинала к этому привыкать. А тем временем перед ней стоял молодой мистер Гордон с острым лицом и выпуклыми глазами, разодетый в самое лучшее, что у него было: волосы стянуты сзади в матросскую косичку, лицо вымыто, сапоги начищены, и сам он глазел по сторонам на такую роскошную обстановку, какой не видел за всю свою жизнь, но больше всего уставился на нее саму, как это делали мужчины с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать, так что она этого почти и не замечала. Но они все равно смотрели. Да и в любом случае, она надела муслиновое платье, оставлявшее открытыми руки и плечи, да и немалую часть груди, ибо желала от этого человека самого полного содействия.