(И вот так, парни, все и случилось, и именно так порой решаются великие события. Не великими политическими актами, а тем, что какой-то дурак поскользнулся в луже и оглушил себя. По крайней мере, Балкаррес выжил).

Тут снова затрещали и загрохотали выстрелы маронов, и я увидел, как солдаты 83-го, то тут, то там, с подобием порядка пытаются открыть ответный огонь. Но их мушкеты промокли, и замки бесполезно щелкали. Стрелял едва ли один из десяти. Бог его знает, как маронам удавалось сохранить порох сухим. Полагаю, они были привычнее к дождям, чем наши, да и под деревьями, возможно, укрытия было больше.

В ужасной сумятице плантаторы и милиция просто пытались унести ноги, но было видно, как солдаты 83-го и 62-го стараются зарядить промокшие ружья под одеялами или разорванными мундирами — хоть как-то укрыться от дождя. Том топтался и гарцевал, и внезапно мы оказались у обочины, и листва задела мою голову. Из кустов выскочил марон и вскинул мушкет, чтобы застрелить меня. Вспышка-грохот! Но Том взвился на дыбы, пуля просвистела мимо, а он рванул головой вниз и вперед, словно атакующая змея, и впился зубами несчастному в живот.

Тот закричал от боли, Том замотал им из стороны в сторону, а я рубил его саблей при каждой возможности, и вдвоем, к тому времени как мы с ним закончили, уж поверьте мне, это был самый мертвый марон на всей Ямайке! Затем — еще выстрелы, еще вспышки, еще крики, еще дождь, почти полная тьма, и Черный Том решил, что с него хватит. Он бросил марона и понесся во весь опор по черной, темной дороге, сметая все на своем пути, будь то человек или зверь. Некоторое время были сотрясающие до костей столкновения, зверь пару раз страшно споткнулся и взвизгнул, как свинья у мясника. Я держался из последних сил, слепо ему доверившись, и вот он вырвался.

Жуткое побоище осталось позади, и единственными звуками были мерный стук копыт Тома и непрестанное шипение дождя. Я почти ничего не видел, я выбросил саблю, чтобы крепче держаться, и мы оба оказались во власти Черного Тома, вернее, его ног, потому что теперь командовал он, а не я. Насколько я помню, он скакал без остановки до самого дома, и понятия не имею, сколько времени это заняло. У меня не было часов, да я и не смог бы на них посмотреть, будь они у меня. Простой факт в том, что мы были в пути ровно столько, сколько нужно исключительно сильной лошади, чтобы покрыть дюжину миль на предельной скорости, а уж сколько это занимает, можете посчитать сами.

Он не остановился, пока не добрался до Монтего-Бей и до дверей своей собственной конюшни во дворе мистера Прескотта, кузнеца, чьей гордостью и радостью Том и был. Убедившись, что зверь действительно остановился, я осторожно сполз с него и отошел подальше от его задних ног. Том содрогнулся и фыркнул, пока я привязывал его поводья выбленочным узлом к ближайшей перекладине. Дыхание вырывалось из его ноздрей. Его безумные глаза с белыми ободками вращались, изучая меня, и он злобно лягнул. Но я этого ожидал, и он промахнулся. Кусаться, однако, не пытался, по каковому признаку я понял, что лично ко мне он не питает большей неприязни, чем ко всему человечеству в целом.

Я так устал, что забился под навес сарая и немного поспал в углу, пока буря не разбудила меня, и я, ковыляя, побрел прочь сквозь ночь, с завистью глядя на огни в окнах мистера Прескотта, и направился к гавани. Сначала я надеялся пробраться в «Ли и Босуэлл» за своими вещами, но, к моему глубокому разочарованию, стало очевидно, что я проспал слишком долго, и теперь я был далеко не единственным, кто вернулся домой после катастрофы у Трелони-Тауна.

По городу взад-вперед скакали всадники, открывались двери, качались фонари. Даже ночью, под проливным дождем, город оживал. Появились даже солдаты — те из 83-го, что были оставлены охранять город. В воздухе витал страх.

— Город пал! — донесся дрожащий голос, взывавший к соседу. — Балкаррес и все его люди убиты, мароны восстали. Рабы присоединяются к ним!

— Я — в гавань! — отозвался другой голос. — Пока мароны не нагрянули. Бери свою семью, я возьму их со своими, в нашу лодку. Но больше никого, учти!

— Да благословит тебя Господь! — сказал первый. — Мы сейчас же!

— Быстрее! — крикнул первый, охваченный ужасом.

Я стоял в глубокой тени, промокший до костей, и решил, что времени мало. Я бегом бросился прямо к гавани. Я не знал, действительно ли идут мароны, но и выяснять не собирался. Я решил любой ценой — вымолить, выбить силой, вытребовать угрозами или украсть себе место на лодке, а в море довериться фортуне. Так или иначе, прощай, Ямайка.

Поразмысли я хоть мгновение, то вернулся бы в «Ли и Босуэлл» за своими пожитками и деньгами (особенно за деньгами), которые так и остались лежать там, где я их бросил. Но я не стал. Я устал, все тело ломило после моих приключений верхом, да и в голове царил сумбур. Угрожает мне снова плен или нет? Что имел в виду Балкаррес, намекая на свою помощь? Высматривает ли меня кто-нибудь из солдат и прочих вооруженных людей, что шатались в ту ночь по грязи под проливным дождем? Возможно, у них было о чем подумать и без меня, раз мароны вот-вот должны были обрушиться на Монтего-Бей, а может, и нет.

Но проверять это на собственной шкуре я уж точно не собирался, поэтому поднял воротник сюртука, нахлобучил шляпу на уши и направился в гавань. Город, без сомнения, был охвачен ужасом. Толпы людей пытались прорваться в форт; целые семьи, в основном черные, со своими узлами пожитков. Но форт уже был битком набит людьми, и ворота заперты для новоприбывших. Я обошел их стороной, пряча лицо и радуясь темноте. Но я слышал злобные крики гнева, мольбы и вопли тех, кто остался снаружи. Раздавались и визги — те, кто был внутри, дрались, не давая другим перелезть через ворота. Похоже, там шла бойкая работа штыками.

Я поспешил дальше, оставив форт и центр города позади. У большой, великолепной бухты, давшей городу имя, я держался подальше от пристаней, ибо догадывался, что именно там вернее всего нарвусь на Королевский флот. Транспортные суда, стоявшие на якоре в бухте вместе с сопровождавшими их военными кораблями, наверняка использовали пристани для высадки своих шлюпок. К тому же у пристаней ютилось несколько деревянных лачуг, которые акцизные чиновники и начальник порта гордо именовали конторами.

И я оказался прав. У пристаней собралась еще одна толпа отчаявшихся, пытавшихся добраться до кораблей, и цепь морских пехотинцев и матросов сдерживала их. Происходило то же, что и у форта, и жуткое это зрелище. С тех пор я видел подобное много раз и во многих других местах, где люди в ужасе перед чем-то невыразимо страшным, что вот-вот на них обрушится, и они отчаянно пытаются спастись, убраться любым способом, лишь бы не остаться. В этом случае это были мароны, но это могли быть и казаки, и зулусские воины, и японские самураи, а результат всегда один, и особый ужас этого зрелища — в страхе обычных маленьких людей, на который смотреть страшнее, чем даже на разбитых солдат.

И если вы мне не верите, то я попрошу вас подумать о своей старой бабушке, или о толстом джентльмене с больной ногой, что живет по соседству, или о хорошенькой молодой жене вашего бакалейщика с младенцами, укутанными в шаль, и они ревут во всю глотку. Подумайте о таких, как они, мои веселые парни, в черной ночи, под проливным дождем, когда молодые здоровяки отгоняют их прикладами, чтобы они не лезли в уже переполненные лодки.

Там было не пробиться, даже если бы я рискнул столкнуться с флотом. Поэтому я поспешил туда, где рыбаки вытаскивали свои лодки на берег, подальше от прилива. Дождь к тому времени поутих, в воздухе сильно пахло морем, а во рту стоял вкус соли и водорослей.

А вот и лодки! И люди, усердно стаскивающие их к воде по салазкам, все черные, того или иного оттенка, и слышно было, как их низкие голоса в такт отсчитывали ритм, когда они все вместе налегали на упрямый вес бревен. Рядом с мужчинами ждали группы женщин, детей и стариков — семьи рыбаков.