— Дорогая миссис Фицгиббон, — сказала леди Сара, — я так рада с вами познакомиться. Последние недели все мужчины и женщины на этом корабле не говорили ни о ком, кроме вас, и я надеюсь, вы покажете мне, как все устроено на Ямайке. — Она запнулась, и в глазах ее мелькнула тень тревоги. — Я так надеюсь, что смогу называть вас своим другом?

Еще тридцать секунд назад леди Сара даже не слышала о миссис Фицгиббон, но леди Сара была так прелестна и так неотразимо владела искусством очаровывать, что несчастная Люси Фицгиббон сникла, как подснежник под ударом молота.

И вот леди Сара была стремительно уведена с корабля (милостиво попрощавшись с подобострастным, обожающим ее капитаном и командой) и усажена в карету миссис Фицгиббон. В порту собралась огромная толпа, с каждой минутой разраставшаяся, так как со всех сторон сбегались новые люди, на чьих устах гудело имя Прекрасной Койнвуд. Когда прекрасная дама появилась, толпа разразилась приветственными криками, и кучеру миссис Фицгиббон пришлось пустить в ход кнут, чтобы пробиться сквозь давку. Проезжая мимо миссис Портленд, кипевшей от злости в своем великолепном экипаже с атласной обивкой и красивыми расписными шторками от солнца, миссис Фицгиббон обратила внимание леди Сары на свою приятельницу, и они с леди Сарой вежливо помахали ей, отъезжая.

Это было в четверг, 30 июля. К следующему воскресенью леди Сара сумела, перепрыгнув через головы мистера и миссис Фицгиббон, подняться еще выше по общественной лестнице: она, ее служанка и весь ее багаж были перевезены по просьбе губернатора, графа Балкарреса, в его собственную резиденцию, Кингс-Хаус, в столице, Спэниш-Тауне.

Таким образом, она оказалась на вершине, какой бы та ни была, ямайского общества, и подниматься выше было уже некуда. Единственной трудностью было удержаться от презрительной усмешки при виде этого захудалого, убогого, грязного городишки с его узкими улочками и деревянными домами, среди которых виднелись жалкие кирпичные остатки кастильского величия. Даже Дом правительства, где заседала Ассамблея, на той же площади, что и резиденция губернатора, был ветхим и неуклюжим, со стен его осыпалась штукатурка, а еще там стояла нелепая статуя адмирала Родни в образе римского полководца — изваяние, лишенное и изящества, и смысла.

На самом деле Саре Койнвуд оставалось покорить лишь одну небольшую вершину: самого благородного графа-губернатора. Его не пришлось долго уговаривать, и он получил достаточно «милостей», чтобы оставаться любезным, но он был ей не по вкусу, как и все остальное в этом нелепом, душном, мещанском аду на земле. К счастью, лорд Балкаррес был слишком занят, чтобы досаждать ей, — ему приходилось иметь дело с восстанием среди некоторых туземцев острова. Леди Сара не питала ни малейшего интереса к делам черных дикарей, и, поскольку волнения происходили далеко, в каком-то Богом забытом месте под названием Монтего-Бей, она пресекала эту тему всякий раз, когда о ней заходила речь. Тем не менее, этот вопрос так занимал умы окружающих, что она навела справки у своей служанки.

— Что это за мароны, Коллинз? — спросила леди Сара, принимая ванну вечером в день своего прибытия в Кингс-Хаус. — Эти мароны, от которых столько хлопот?

— Здоровенные молодцы, миледи, — с восторженным видом сказала Коллинз. Она говорила с поваром его светлости, который был знатоком в этом деле. — Здоровенные черные мужики, миледи, с огроменными мышцами, что живут в лесах как дикари и свиней голыми руками душат, шеи им сворачивают, а мясо сырым жрут. Бегают совсем голые, только мушкет при них да абордажная сабля, и берут себе девок каких захотят из рабынь, а хозяева только рады, что их баб покрывают, да и девкам потеха. Самый мелкий из них — шесть футов ростом, и… — она рискнула бросить на хозяйку косой, сальный взгляд (чей интерес она, похоже, пробудила), — …и, — сказала она, — мужское достоинство у них вот та-акое! — Она развела ладони примерно на два фута.

— Довольно! — сказала хозяйка и подумала о прекрасном Расселасе, которым она даже не успела насладиться, прежде чем его погубили. Она злобно зарычала, когда нахлынули горькие воспоминания. — Хватит об этом! — отрезала она. — Мы здесь ради определенной цели, и я не потерплю вмешательства ни от кого и ни от чего. У его светлости есть войска, чтобы разобраться с этими маронами. Я поговорю с ним позже и потребую, чтобы были приняты надлежащие меры.

Известно, что беда случается, если несколько вещей отказывают разом. Взять хотя бы случай с «Планджером»: было по меньшей мере четыре способа поднять его со дна. Поэтому, хотя Стэнли был потрясен не меньше меня, когда сломался вал кривошипа, поначалу он действовал как человек, знающий порядок действий и готовый к предсказуемой аварии.

— Подними его! — кричит Стэнли, перекрикивая ужасающее шипение и брызги яростной водяной струи, что била горизонтально через весь аппарат, ударяя в рычаг трюмной помпы, который согнулся — да, в самом деле согнулся под ее напором. — Держи его голову над водой, пока я заткну течь!

Брансуик лежал без чувств на досках тесной, узкой палубы, и вода уже плескалась вокруг, норовя заполнить ему рот и легкие. Я перегнулся через него и вздернул Брансуика за шкирку. Лицо его было рассечено глубокой раной от виска до челюсти от удара о какой-то выступ, и он обмяк, как труп. Стэнли протолкнулся мимо меня, пригнулся под смертоносной струей морской воды и направился к стеллажу с инструментами.

— Вот, — сказал он, бросая мне моток прочного троса. — Привяжи его в вертикальном положении, чтобы он не захлебнулся.

Я пропустил веревку под мышки Брансуика и усадил его так, чтобы его ноги торчали поперек палубы, а спина упиралась в корпус. Затем я привязал его к медной вентиляционной трубе, чтобы он не упал. Он поник, уронив белое лицо на грудь, и был похож на мертвеца, но кровь хлестала сильно и свежо, так что он был вполне себе жив. За неимением лучшего я отрезал перочинным ножом рукав своей рубашки и обмотал полотно вокруг головы Брансуика.

Тем временем Стэнли занимался чертовски щекотливой задачей — пытался заткнуть течь. В левой руке он держал конический железный шип длиной около фута, заостренный с одного конца и пару дюймов в ширину с другого. Этот инструмент был плотно обернут тонким листом свинца, служившим прокладкой. В правой руке у него был тяжелый железный молот с бойком добрых четыре фунта веса, и он кружил вокруг сверкающей струи воды, словно заклинатель змей перед разъяренной коброй. Задача была в том, чтобы ввести острый конец шипа в струю ровно настолько, чтобы нацелить его на отверстие, но не настолько, чтобы давление входящей воды его выбило. И затем, если Стэнли не промахнется и правильно рассчитает удар, один сильный удар молота должен был вогнать шип в пустую медную трубку, из которой вылетел вал кривошипа, и тем самым заткнуть течь.

Легко сказать, но отчаянно трудно сделать в тесном пространстве, когда со всех сторон торчат стержни и рычаги, упираясь тебе в локти и поясницу, а верхняя часть корпуса изгибается над головой, так что и выпрямиться толком нельзя, и сила воды каждые несколько секунд выбивает шип из рук. Пару раз Стэнли сам подбирал его, осторожно уворачиваясь от струи, пролетавшей прямо у него над головой. Пару раз я подбирал его и подавал ему. Он пробовал снова и снова, и я видел, как он устает и руки его начинают дрожать.

— Хочешь, я попробую? — спросил я.

— Нет, — сказал он, — ты не знаешь, как это делается, — и снова принялся за дело.

Никто не мог бы упрекнуть его в недостатке мужества и хладнокровия в столь ужасном положении. Но, с другой стороны, не будь у него этих качеств, он бы никогда и не занялся подводной навигацией, верно, этот маленький мерзавец? И тогда бы я не оказался здесь с ним. Но в конце концов, когда вода на палубе поднялась уже на фут, он установил шип на место и нанес по нему ужасающий удар молотом. Бум! И бум-бум-бум! — пока не вогнал его до конца.

Тишина. В ушах у меня все еще стоял яростный рев течи, но сам звук исчез. Стэнли в изнеможении рухнул на палубу и сидел, тяжело дыша, по пояс в воде. Он уронил молот, и мы посмотрели друг на друга.