— Сара, — выдохнул Купер, — я люблю вас. — И он погрузил руку в теплые, глубокие складки ее платья и сжал полную, круглую грудь.

— О, сэр! — ахнула она. — Нет! Нет! Умоляю вас. — Она откинулась назад, закинув руки за голову и закрыв глаза. — О нет! О нет!

Она сказала «нет», когда он разорвал платье. Она сказала «нет», когда он скользил руками по всему ее телу. Она сказала «нет», когда он терся лицом о ее грудь и между ее бедер. Она сказала «нет», когда он принялся сбрасывать с себя одежду. Она сказала «нет», когда он набросился на нее. «Нет, нет, нет», — говорила она, едва сдерживая смех.

После она плакала так жалобно, что Купер повесился бы, будь у него только веревка и балка, к которой ее привязать. Но этих удобств ему не предоставили. Вместо этого, когда Купер погрузился на морскую сажень в пучину вины, а разум его пребывал в превосходно податливом состоянии, в него были глубоко внедрены некоторые новые установки. Это было сделано не угрозой судебного преследования. Это было сделано не шантажом. Это был просто вопрос того, что должен сделать порядочный человек, чтобы отплатить прекрасной, доброй и чудесной леди, которую он обидел, осквернил и оскорбил.

Все установки касались мистера Джейкоба Флетчера. Мистеру Флетчеру следовало отказать во всех возможностях для его пагубной деловой деятельности в Бостоне. Мистера Флетчера следовало выдать американским властям как британского шпиона, или британцам — как дезертира и убийцу: смотря что быстрее приведет его на виселицу. А лучше всего — следовало принять меры против мистера Флетчера лично.

Пьяный от вина, вины, похоти и Сары Койнвуд, капитан Дэниел Купер пообещал сделать все это в меру своих сил.

В последующие несколько дней я действовал быстро. Мне пришлось. Бостон был прекрасным, богатым городом с населением более двадцати тысяч человек, но в поперечнике он был всего милю, достаточно мал, чтобы слухи обо мне разнеслись, если люди обратят на меня внимание, а они неизбежно обращают из-за моего роста. И было жизненно важно привести себя в полный порядок, прежде чем человек, с которым я хотел вести дела, пронюхает обо мне.

Сначала я занял немного наличных у Стэнли (коих у него и впрямь было в избытке), так как мне нужно было сорить деньгами, а использование британского золота вмиг бы нас выдало. С понедельника по среду той недели я обзавелся приличной одеждой: темное сукно и строгие туфли, запасся чистым бельем и как следует побрился. Я снял приличную квартиру, ибо не мог жить на верфи Стэнли, да и, по правде говоря, его унылый домишко нагонял на меня тоску, как говорят американцы. Я выбрал апартаменты на втором этаже в новом, щегольском кирпичном доме на западной стороне Конгресс-стрит, неподалеку от Солтерс-Корт. Это было на редкость оживленное место, гудевшее от коммерции, и оттуда было несколько минут ходьбы до здания правительства и до Рыночной площади — самого сердца купеческого Бостона.

Мой домовладелец был серьезным, пухлым человечком по имени Пул; довольно молодым, но уже состоятельным, который дал понять, что никаких шалостей не потерпит, и потребовал арендную плату за месяц вперед наличными. Он назвал сумму, я немного ее сбил, ибо торговаться у меня в крови, но не слишком усердствовал, так как хотел, чтобы он был ко мне расположен. Я позволил ему брать с меня и за еду, хотя знал, что в харчевне обойдется дешевле, но это было необходимо.

Наконец, я рискнул пройтись по городу и, насколько умел, осторожно навести справки об одном Езекии Купере и его племяннике Дэниеле, том самом капитане Дэниеле Купере, служащем во флоте Соединенных Штатов, который теперь командовал фрегатом «Декларейшн оф Индепенденс», стоявшим на якоре у Лонг-Айленда.

Куперы были одним из великих купеческих кланов этого купеческого города. Они занимались всем: от работорговли до кораблестроения и импорта тонкого фарфора из Стаффордшира. Таким образом, Дэниел Купер и его дядя Езекия были замешаны во всех оттенках бостонской политики, а отец Дэниела был конгрессменом, присосавшимся, как пиявка, к президенту Вашингтону и федеральному правительству. В общем, это были как раз те ловкие мошенники, которые мне были нужны для плана Стэнли. Я знал это, так как был очень близок с Куперами, когда находился в Бостоне с марта по апрель предыдущего года.

Собственно, я заключил сделку с дядей Езекией: обучить канониров на корабле его племянника британской муштре. Они раздобыли мне документы американского гражданина и своего рода почетное звание лейтенанта в их флоте, и положили на мое имя в банк 5000 долларов до моего возвращения. Но мне надоели извороты и двойная игра молодого капитана Дэниела, и я покинул корабль посреди Атлантики, чтобы меня подобрал британский корабль, с которым Купер в то время сражался.

Вот так-то, мои веселые парни. Они меня подвели, я их подвел, и я совсем не был уверен, как они меня встретят. Но я точно знал, что они перекроют мне доступ во все банки и конторы Бостона, если я с ними не помирюсь, и потому я должен был попытаться. И, по правде говоря, была еще одна причина, по которой я хотел вернуться к Куперам. Эта причина — экономка Дэниела Купера: шестифутовая чернокожая девушка по имени Люсинда, с фигурой как песочные часы и самыми длинными ногами в обеих Америках. С ней я тоже познакомился в прошлый раз и жаждал встретиться снова.

Итак, в среду я послал горничную моего домовладельца в контору дяди Езекии на углу Эксчейндж и Стейт-стрит. Там она доставила письмо мистеру Е. Куперу (строго личное и конфиденциальное, только для его глаз). Ей пришлось ждать больше часа, прежде чем скромная бумага была представлена великому человеку. Но в конце концов старший клерк сбежал по лестнице из святая святых на втором этаже и сунул письмо в руку девушке, стоявшей у ложи швейцара, внутри у парадных дверей.

— Слушай сюда, девка, — сказал он, — передай это мистеру Флетчеру немедленно, сейчас же! Поняла?

Она рассказала мне это позже, и даже много позже, потому что я выскользнул за дверь вслед за ней, как только она ушла, и зашел в кофейню на углу Бат-стрит, где занял место у окна, выходившего на Конгресс-стрит, чтобы вовремя заметить, если за мной пришлют полицию. Так я и просидел там весь день, перечитывая все журналы и газеты по десять раз. У них там были даже лондонские и парижские газеты, и даже настоящие лягушатники тоже были, болтали на своем мерзком языке нагло, как у себя дома. Позор, и дурной знак лягушачьего влияния в Америке.

В конце концов я увидел, как девушка возвращается, но оставался на якоре до сумерек. Затем, когда я с достаточной уверенностью убедился, что Купер не наслал на меня констеблей с цепями и дубинками, я вернулся к себе.

Там девушка передала мне ответное письмо, которое оказалось приглашением посетить Куперов в доме Дэниела в Полумесяце Тонтины на Франклин-Плейс. Приглашение было на восемь часов того же вечера. Я вытащил новые серебряные часы, которые недавно купил. Время перевалило за десять. Я взял шляпу и крепкую трость, запер дверь своей комнаты и спустился вниз. Пул высунул голову в коридор, когда я с грохотом спускался по лестнице, ибо с моим весом трудно ступать легко.

— Уходите, мистер Флетчер? — спросил он, нахмурившись. — В такой час?

Судя по выражению его лица, можно было подумать, что я мочусь ему на голову с верхней площадки.

— Срочные дела, сэр! — ответил я. — Важные государственные вопросы!

Глупый болван; кажется, он мне поверил.

Бостон даже в те дни был хорошо освещен, и мне не потребовалось много времени, чтобы пройти несколько улиц до элегантного полукруга домов, где жил Дэниел Купер. В прошлом году южная сторона улицы все еще представляла собой грязь и строительный мусор. Но теперь все было закончено, и выглядело так, словно его волшебным образом перенесли с самой шикарной площади Лондона.

Я постучал в дверь Куперов в надежде увидеть Люсинду, но вместо нее открыл черный дворецкий. Это был новый слуга, не тот, что был у них в прошлый раз. Он оглядел меня с ног до головы, сверяясь со своими инструкциями.