— Миста Флетча? — спросил он с осанкой графа на приеме.
— Да, — ответил я.
— Вас ожидают, са! — сказал он и провел меня через знакомый холл в гостиную, распахнув двустворчатые двери.
— Миста Джейкоб Флетча, — прогремел этот благородный слуга, — в недавнем прошлом исполняющий обязанности офицера флота Соединенных Штатов!
И под это громогласное объявление я вошел в великолепно обставленную комнату, забитую всеми мыслимыми предметами роскоши из стекла, латуни, серебра, золота, тиса, тика, фарфора, парчи, шелка и слоновой кости, и полировки; особенно полировки. Кто-то сказал бы, что кашу маслом испортили, но Куперам так нравилось.
И вот они, стоят перед камином, сияя и улыбаясь от всего своего доброго, честного сердца: дядя Езекия Купер и капитан Дэниел Купер. Дяде Езекии было за пятьдесят, и он внушительно раздавался в талии. Он был одет в костюм из черного шелка с официальным белым париком на голове. Бриллианты сверкали то тут, то там: на манжетах, пряжках и пуговицах.
Капитан Дэниел был в своем флотском мундире янки с парой эполет. Это была запятнанная и выцветшая одежда, очевидно, повидавшая ветер и непогоду на шканцах. Он выглядел подтянутым и загорелым. В них угадывалось семейное сходство: тонкие, прямые носы, умные глаза и длинная верхняя губа, что всегда придавало им серьезный вид. Но сегодня они все были сама улыбка.
«Ну, ребята, — подумал я про себя, — я знаю, что за запах вы учуяли, раз так необычайно дружелюбны».
— Джейкоб, дорогой мой мальчик! — воскликнул дядя Езекия.
— Флетчер, старина! — воскликнул Дэниел, и они бросились вперед и по очереди принялись трясти мне руку.
— Мы думали, ты мертв! — сказал Дэниел. — Мы рады видеть тебя живым!
Радость сияла в его честных глазах, как будто он не приказывал в прошлом году стрелять в меня из 18-фунтового кормового погонного орудия, когда я отплывал от его корабля. Но об этом лучше забыть.
— Вовсе нет, — сказал я. — Меня смыло за борт во время боя, и мне пришлось плыть, спасая свою жизнь. По счастливой случайности меня подобрали британцы, и после многих приключений я вернулся!
— Чудесно! — сказал дядя Езекия. — Ты должен нам все рассказать, мой мальчик. Мы рады снова видеть тебя среди нас!
И вот мы уселись вместе, как старые друзья, которыми мы все решили быть, и рассказали друг другу ровно столько о своих делах, чтобы разговор тек в никуда. Я рассказал им о шокирующем положении дел на Ямайке. Они рассказали мне о шокирующем положении дел (ни войны, ни мира) между королем Георгом и янки. Я расспросил об общих знакомых. Они рассказали. Они улыбались. Я улыбался. Они предложили французский бренди. Я согласился. И ни одна из сторон не поднимала тему, которая свела нас вместе. Все это было весьма разумным началом переговоров. Однако один светский разговор вызвал вполне конкретный ответ.
— Я видел старую «Декларейшн» в заливе, капитан, — сказал я. — Ее починили после прошлогоднего сражения?
— В основном, — ответил он. — Она выдержит полный парус наверху, а внизу худшее исправлено. — Он уверенно улыбнулся. — Она сможет противостоять «Диомеду» Хау! — потом он моргнул и осекся. — Если понадобится, — добавил он, и его взгляд метнулся к дяде Езекии, который не шевельнул ни единым мускулом.
— Хау? — переспросил я. — Не Черный Дик Хау?
— Дэниел имеет в виду контр-адмирала сэра Брайана Хау, — сказал дядя Езекия, — который командует четырьмя британскими фрегатами, присматривающими за нами. Без них мы бы не чувствовали себя в безопасности! — сказал он, и они рассмеялись его шутке.
— Еще бренди, старина, — сказал Дэниел. — Черт побери, как я рад тебя видеть!
Но было уже поздно менять тему. Он уже сказал слишком много. Я уже знал, что у Бостона стоит мятежный британский корабль, а рядом ждет лягушатник, готовый его сожрать. Теперь я знал, что поблизости находится британская эскадра, а это могло означать только одно: они идут наводить порядок. Именно так флот и поступил бы. Они либо захватили бы мятежника, либо сожгли бы его, либо погибли бы при попытке. А значит, «Декларейшн» ждала, чтобы помешать им сделать это в американских водах.
Видите? Что я вам говорил? На «Калифеме» была печать смерти, и я не хотел иметь с ней ничего общего. Я был только рад оставить эту тему.
Так мы некоторое время фехтовали словами, и в конце концов мы трое сидели, глядя друг на друга, довольные собой, вытянув ноги к огню и взбалтывая бренди в бокалах. И тогда пришло время начинать.
— Что ж, сэр, — сказал дядя Езекия и вытащил мое письмо из кармана, — вот интересное послание вы мне прислали. И интересная визитная карточка. — Он развернул лист бумаги и вытряхнул блестящую новую гинею. — Вы говорите, у вас есть еще такие, Джейкоб, — сказал он, — и вы были бы благодарны за мой совет в одном деле, касающемся их. — Улыбки исчезли, и капитан Дэниел откинулся назад, в то время как дядя Езекия наклонился вперед.
Тогда я сунул руку в карман, достал еще одну гинею и бросил ее дяде Езекии. Он поймал ее, как собака, хватающая кусок мяса.
— Я действую от имени одной стороны, которая приобрела некоторое количество этих монет, — сказал я. — Это большое количество, и он хочет перевести их стоимость в Англию. Возможно, интересы Куперов могут нам в этом помочь, и возможно, некоторые небольшие расходы могут быть возмещены интересам Куперов в качестве компенсации.
— Не вижу, как такое можно сделать, — сказал дядя Езекия, торжественно качая головой. — Не без огромных затрат.
И мы понеслись вскачь. Это был один из самых захватывающих моментов в моей жизни.
Видите ли, я снова и снова доказывал, что могу делать деньги в прямой, рыночной торговле. Я знал также, что могу управлять хорошим средним бизнесом, как «Ли и Босуэлл» и другие мои побочные предприятия. Но теперь я осваивал новую территорию. У меня не было прямых знаний об этом мире Ротшильдов, где стоимость денег скользит через границы и океаны посредством запечатанной бумаги с надлежащими подписями. Мире, где письмо из Бостона будет принято банком в Лондоне или Праге, или Париже, или Москве, и оплачено золотом.
Но дядя Езекия знал этот мир. Я понял это с первых секунд, и игра для меня (что и делало ее такой захватывающей, и почему я вообще взялся за это для Стэнли), игра для меня заключалась в том, чтобы не выдать, как мало я знаю, дабы меня не ободрал до костей этот острозубый мошенник!
Так мы проговорили несколько часов, слуги принесли сэндвичи, и прошла бо́льшая часть ночи. Перед рассветом я покинул Полумесяц Тонтины с головой, гудящей от новых знаний, и весьма приемлемым компромиссом, достигнутым с Куперами.
Я избавлю вас от подробностей, ибо они были дьявольски сложны, но суть сводилась к тому, что дело действительно можно было провернуть, даже несмотря на войну Англии с Америкой и французами! На все маневры уйдет немало времени, но деньги будут переведены окольными путями, и львиная их доля окажется в Лондоне на счету «Дин Барлоу и Глиннс» вместе с любым извинительным или объяснительным письмом, какое мистер Фрэнсис Стэнли пожелает написать. Разумеется, по пути будут щедрые расходы и гонорары для многочисленных заинтересованных сторон, иначе они бы за это и не взялись, не так ли?
И по этому поводу, юнцы, вам следует заметить, что ни один стоящий работник не достается дешево, и это в десять раз вернее для братства еврейских банкиров (людей с умом величиной с гору), которые одни обладали необходимыми нам навыками. Но посмотрите, что вы получаете за свои деньги! Во-первых, эти господа знали, как заставить деньги расти, посредством займов и краткосрочных инвестиций, и таким образом значительная часть того, что изымалось, изымалась не из самого капитала, а из прибыли, которую этот капитал приносил! Это был чудесный, чудесный мир, и я был опьянен им.
Вернувшись к себе, я поспал пару часов, а затем отправился к Стэнли, чтобы сообщить ему добрые вести. Был уже вторник, 29 сентября, и Стэнли к тому времени тоже не сидел сложа руки. Все золото было выгружено с корабля и надежно спрятано под каменной плитой в подвале его коттеджа, а пыль снова разбросана так, чтобы казалось, будто туда веками никто не спускался. В подобных фокусах он был просто волшебник.
