— Да, — сказал Купер. Ибо это, принимая все во внимание, было его честным мнением. — И в любом случае, мы обязаны попытаться. — Он вздохнул. — Не может быть и речи о том, чтобы позволить ему беспрепятственно войти в американский порт. Если он войдет, он должен получить залп из каждого орудия, которое мы можем зарядить.

— Французский корабль нас поддержит? — спросил артиллерист.

— О да! — сказал Купер. — Мистер Буше, представляющий французов, был вчера на борту. Он говорит, что капитан Барзан и его люди будут сражаться как наши союзники и братья против вероломных британцев. Это его точные слова.

— Хм, — протянул артиллерист, — для французов нет ничего желаннее, чем наш с ними союз против британцев, — он нахмурился, ибо хорошо разбирался в европейской политике. — Вы не думаете, сэр… не кажется ли вам… что нами манипулируют? Французы?

— Черт его знает, майор, — сказал Купер. — Я знаю лишь одно: если адмирал Хау введет сюда свои корабли в следующий понедельник, мы должны будем с ним сразиться, и я не вижу в мире ничего, что могло бы этому помешать.

Утро после нашей провальной вылазки я провел, пытаясь уснуть в углу грязного сарая Рэтклиффа на Бартонс-Пойнте. В одном конце лежали двенадцать покойников, а рядом — ряд бедолаг, стонущих и дергающихся, перевязанных кое-как товарищами. Из пятидесяти одного человека, вышедшего прошлой ночью, тридцать три были мертвы, включая мичмана Пэрри, казначея, капеллана и боцмана. Пятеро ранены; шестеро, если считать лейтенанта Маунтджоя, который теперь метался в горячке и вряд ли мог протянуть долго.

Оставалось двенадцать невредимых, включая меня, но «смоляные куртки» были подавлены и напуганы, а я по горло сыт дракой, в которую с самого начала не хотел ввязываться.

Но один человек ни на йоту не пал духом. Это был Рэтклифф. Именно он суетился, организуя уход за ранеными, когда мы, шатаясь, добрели обратно до сарая. Именно он принес нам еду и питье и даже притащил одеяла, чтобы мы могли укрыться и уснуть. А потом он ушел на поиски лекаря, который бы умел держать язык за зубами.

Было уже за полдень, когда он вернулся с парочкой этих мясников в серых париках и черных сюртуках, с их сумками инструментов. Я встал и вышел, как только они закатали рукава и послали за корытом для рук и ног. Большинство «смоляных курток» тоже поспешили на улицу, кроме одного, которому нужно было позаботиться о товарище, да еще одного, который и вовсе не матрос, а сухопутный, помогавший на корабле лекарю. «Смоляные куртки» сели вместе, стараясь не слушать, что происходит внутри, и уныло смотрели на широкие просторы реки Чарльз. Тут вышел Рэтклифф, искавший меня.

— Флетчер! — говорит он. — Неудача, сэр! Серьезная неудача! — Вид у него был усталый, но задора он не растерял.

— Да пошел ты к черту, — говорю я.

— Ну-ну, Флетчер, — говорит он, — не стоит так говорить, ведь мы еще не закончили, и все мы здесь — люди короля!

— Отвали! — говорю я и отворачиваюсь, уставившись на север, через реку, на илистые отмели с их кишащей водоплавающей птицей, в сторону Личморс-Пойнта и далеких лесов материкового Массачусетса. Утро было тихое, день обещал быть прекрасным, но я был погружен в свои мысли. Хватит с меня, покорно благодарю, геройских подвигов, я сокрушался о потере всего того золота, с которым мне предстояло работать. Если бы только эта треклятая стерва не добралась до дяди Езекии и не настроила его против меня! [12]

— Ну же, Флетчер, — сказал Рэтклифф с напускной бодростью, — взбодрись и улыбнись!

Я посмотрел на его круглое улыбающееся лицо: улыбающееся, всегда улыбающееся.

— Слушай сюда, Рэтклифф, — говорю я, — я тебе кое-что скажу. Я никакой не лейтенант флота, я ни у кого не на службе, и я больше туда не полезу. — Я указал на восток, в сторону ожидающих фрегатов. — Я ясно выражаюсь?

— Вот оно как, значит? — говорит он и пожимает плечами. — Не могу сказать, что удивлен. Ты был похож на офицера, а мне только это и было нужно. — И тут улыбка вернулась, жирная, круглая и хитрая. — Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь, мистер Флетчер, — говорит он. — Ибо я говорил с твоими старыми товарищами, с «Декларейшн» и с «Эмиэбилити», и с «Беднал Грин».

— С «Беднал Грин»? — переспрашиваю я. Это был торговый корабль, на котором я служил год назад и который был захвачен капитаном Дэниелом Купером, командовавшим тогда капером «Джон Старк». — Ну и проныра же ты, Рэтклифф, а?

— Так точно, — говорит он. — Так что мне плевать, кем ты себя считаешь, мистер, ибо я своими глазами вижу, что ты — моряк и англичанин, и что ты — человек, привыкший командовать.

— Ба! — говорю я. — Оставь меня в покое.

— Черт побери, не оставлю! — говорит он. — Ты — все, что у меня осталось, мистер!

Я сел на грубую, жесткую траву и попытался его не замечать, но это было бесполезно. Он сел рядом и продолжал говорить.

— Все зависит от нас с тобой, мистер Флетчер, — говорит он и выкладывает из камней и травинок грубую карту.

— Вот «Калифема», — говорит он, — к западу от Дир-Айленда. А вот «Декларейшн» в канале между оконечностью Лонг-Айленда и южной частью Дир-Айленда. А вот «Меркюр», к северу от Спектакл-Айленда. А вот «Диомед» сэра Брайана Хау в Брод-Саунде. — Он взял камешек, изображавший «Диомед», и подвинул его к Бостону. — Если Хау войдет, ему придется либо идти между Дир-Айлендом и Лонг-Айлендом и встретиться с «Декларейшн», либо идти далеко на север, вокруг Дир-Айленда, и входить через Ширли-Гат.

— Ни за что! — говорю я, заинтересовавшись вопреки себе.

Ширли-Гат был узким проливом между Дир-Айлендом и мысом Ширли на материке. Сухопутному человеку он действительно мог показаться возможным способом избежать столкновения с «Декларейшн», но это было не так.

— В Ширли-Гат сплошные илистые отмели и песчаные банки, — говорю я, — и у Хау не будет лоцмана, чтобы его провести. Он либо пойдет мимо «Декларейшн», либо, — я взял камешек Рэтклиффа, — он пойдет Западным каналом, к югу от Лонг-Айленда, затем на север между Томпсонс-Айлендом и Спектакл-Айлендом. Но если он так сделает, — я положил «Диомед» и взял «Меркюр» и «Декларейшн», — он рискует, что «Меркюр» и «Декларейшн» встанут между ним и «Калифемой», вот так, — и я перекрыл продвижение Хау двумя кораблями.

— Откуда британскому адмиралу знать все это о Бостонской гавани? — говорит Рэтклифф.

— Потому что он, черт побери, британский адмирал! — говорю я. — Наш флот обследовал все ваши гавани во время вашей треклятой Революции.

— Не моей, черт тебя побери! — прорычал Рэтклифф. — Я служу своему королю, благослови его Господь!

— Их треклятой Революции, значит! — говорю я. — И Королевский флот с тех пор постоянно курсирует у вашего… у американского… побережья. И они, черт побери, одержимы составлением треклятых карт. Они никогда не останавливаются!

Рэтклифф посмотрел на нашу карту и еще немного подумал.

— Этот француз — вот настоящая проблема, — говорит он. — Мы не можем позволить им вернуться домой с британской командой, перешедшей на их сторону, в этом-то вся причина. Именно из-за этого британцы снова начнут воевать с американцами. — Он провел линию на песке от Бостона к камешку, изображавшему «Меркюр».

— Я знаю ответ, — говорит он. — А почему бы нам не найти по бочонку пороха, не доплыть до француза и не взорвать его к чертям! — Он рассмеялся.

— Ага, — говорю я. — И попросим еще нашу крестную фею сделать нас невидимыми, чтобы лягушатники нас не заметили…

И когда я это произнес, меня осенила самая поразительная мысль. Я не из тех, кто предается полетам фантазии (кроме коммерческих дел, конечно), и обычно в делах, требующих действия, мне доставалось идти трудным путем. Но не в этот раз.

— Сапоги Господни! — говорю я, и сердце начинает колотиться о ребра. — Рэтклифф, мы могли бы это сделать. Именно это мы и могли бы сделать!

— Что? — говорит он.