«Действуя в интересах великого дела, которому мы служим, я заверил английских мятежников, что нападение на их корабль было совершено при деятельном пособничестве американских властей».

(Из письма под дипломатической печатью, датированного средой, 30 сентября 1795 года, от мистера Абрахама Буше, почетного консула Франции в Бостоне, гражданину Анри Шапель-Мари, секретарю министра иностранных дел, Париж).

*

Ранним утром в среду, 30 сентября 1795 года, бостонская гавань гудела от оживления после оглушительной канонады с мятежного британского фрегата, которая расколола предыдущую ночь на части и заставила ядра скакать по воде до самого Дорчестерского перешейка, где любопытные усердно выкапывали их из пляжного песка на память. Весь город только об этом и говорил, хотя из десятков тысяч тех, кто слышал и видел стрельбу, едва ли горстка имела хоть малейшее представление о том, в кого стреляли и почему.

Одним из тех, кто точно знал, что произошло, был мистер Абрахам Буше, который уже несколько лет ведал французскими интересами в Бостоне. Он был сыном французского учителя музыки и бостонской дамы с состоянием, путешествовавшей по Франции. По рождению он был американец, по профессии — купец, по склонностям — сторонник Франции и по искреннему убеждению — непримиримый враг британцев.

Вскоре после рассвета в среду мистер Буше нанял лодку у пристани Кларка и велел грести к «Меркюру». Его подняли на борт, и вскоре он и еще двое спустились с борта фрегата в лодку. Череда встревоженных лиц следила за лодкой, пока та шла к английскому фрегату в миле от них. Люди с «Меркюра» волновались, беспокоились, пожимали плечами и вглядывались в маленькую лодку среди десятков других, вышедших в море из любопытства и ради зрелища.

В отличие от десятков других лодок, лодке мистера Буше позволили подойти к борту британца. Всех остальных отгоняли грубыми угрозами и горстями балластных камней, которые швыряли в тех, кто подходил слишком близко.

На грязных и замусоренных шканцах состоялись переговоры между мистером Уэстли (бывшим совладельцем «Уэстли и Певенси») и мистером Буше. За спиной мистера Уэстли стояли двести пятьдесят изможденных и напуганных людей, которые к нему примкнули, а за спиной мистера Буше — капитан фрегата Барзан и розовощекий маленький мичман-ансэнь де вессо по имени Кольбер.

Последние вызывали у мятежных британских «смоляных курток» ужас и любопытство. Это были лягушатники. Это был враг во плоти. Они должны были быть чудовищами. Но не были. Вместо этого Жан-Бернар Барзан в своей грязной одежде и красном колпаке сумел сотворить с ними то же волшебство, что и со своими людьми. Он громыхал, смеялся, топал ногами и обнимал их. Они ухмылялись, смущенно переминались с ноги на ногу, отмахивались от его рук и дивились такому поведению корабельного капитана.

Барзан не знал ни слова по-английски, но теплота его натуры и прямодушная честность передавались без слов, а мальчишка в офицерском мундире, что пришел с ним, переводил как мог. Он рассказывал им о новой Франции, где никто не знает плети и все — братья. Он говорил им о свободе, которую французы завоевали для всего человечества, говорил, что это их право и долг, как свободнорожденных людей, — свергнуть гнет тех, кто их подавляет.

Уэстли и еще один или двое, получившие какое-то образование, действительно вслушивались в слова. Но для большинства бедных, отчаявшихся моряков, доведенных до этого лишь смертельно жестоким и бездарным капитаном, это была просто возможность избежать мести флота, и они чувствовали, что капитану Барзану можно доверять. И прежде всего они уважали тот факт, что Барзан взошел на борт по своей воле, без оружия, и отдал себя в их власть. Затем решающий довод привел мистер Буше, янки с французским именем. Он возвысил голос и обратился к нервным мятежникам.

— Вчерашнее нападение было подстроено американским флотом, — крикнул он. — У них не хватило духу встретиться с пушками лорда Хау, и поэтому они вооружили Гриллиса и его людей, дали им шлюпки и даже наняли отбросы бостонских доков для численности, а сами остались в стороне, пока Гриллис пытался отбить корабль! — среди мятежников пронесся гневный ропот. — Вот именно! — крикнул Буше. — Так что нет никакого смысла вам думать о переходе к американцам, и, учитывая все обстоятельства, ваш лучший шанс — пойти с капитаном Барзаном к свободе во Францию!

Это была хитрая, умная речь, и ее хорошо приняли. Но даже так глубоко укоренившееся предубеждение против извечного врага удерживало значительную часть мятежников. Они не были готовы сделать последний шаг; не совсем, еще нет.

— Предоставьте их мне, мистер Буше, — сказал Уэстли, отведя его в сторону. — У них больше нет выбора. Вопрос лишь в том, чтобы они с этим смирились. — Уэстли повернулся к капитану Барзану.

— Мерси, месье ле капитэн, — сказал он, медленно и тщательно выговаривая слова, — Pour tout que vous avez fait.

Барзан разразился потоком быстрой французской речи, широко улыбнулся и обнял Уэстли, оторвав его ноги от палубы. Ансэнь де вессо Кольбер перевел.

— Месье ле капитэн говорит, что надеется привести этот корабль обратно во Францию, с его людьми как нашими братьями и друзьями. Он говорит, что мы вместе прорвемся мимо адмирала Хау, и «Меркюр» прикроет «Калифему», так что вам не придется сражаться со своими соотечественниками.

— Мерси, месье! — сказал Уэстли. — Мерси боку!

«…и если корабль Его Величества «Калифема» не будет передан мне к полудню понедельника, 5 октября, я войду на якорную стоянку, чтобы восстановить на нем власть Его Величества. Я буду скрупулезно избегать всякого вреда гражданам Соединенных Штатов и их собственности, но должен предупредить вас, что любая попытка воспрепятствовать моим действиям будет встречена силой».

(Из письма от субботы, 3 октября 1795 года, от контр-адмирала сэра Брайана Хау с борта «Диомеда» на Бостонском рейде капитану Дэниелу Куперу на борту «Декларейшн оф Индепенденс»).

*

Позже в пятницу, 3 октября 1795 года, контр-адмирал сэр Брайан Хау, сидевший на совещании со своими офицерами в большой каюте фрегата Его Величества «Диомед», был потревожен криком с марса и радостными возгласами с палубы. Хау нахмурился и горестно вздохнул.

— Полагаю, к нам пожаловали друзья, — сказал он и рявкнул на своего капитана: — Немедленно прекратите этот треклятый шум!

Капитан взглянул на первого лейтенанта. Первый лейтенант вышел, и вскоре рев боцмана и его помощников положил конец крикам. Затем явился почтительный мичман, чтобы подтвердить то, о чем Хау уже догадался.

— Вахтенный офицер шлет свои комплименты, сэр, — сказал мальчик, держа шляпу под мышкой и вытянувшись в струнку. — На горизонте парус, сэр: «Ла Сайрин».

— Очень хорошо! — сказал Хау. — Можете идти.

— Есть, сэр!

Хау снова вздохнул и поднялся на палубу в сопровождении своего штаба. Морские пехотинцы отдали честь мушкетами, лейтенанты сняли шляпы, и все отошли с наветренной стороны, чтобы оставить это почетное место для сэра Брайана, капитана, секретаря сэра Брайана и первого лейтенанта. Хау потребовал подзорную трубу, которую ему тут же подали, и стал высматривать на подходах к гавани приближающийся военный корабль. Вот он. Без сомнения, британец.

Затем, уже в сотый раз, он навел трубу на стоящую на якоре «Декларейшн». Он изучал ее орудийные порты, теперь закрытые и скрывающие 24-фунтовые орудия, которые настолько превосходили 18-фунтовые на его собственном корабле. И он изучал ее массивный корпус, почти три фута дуба у ватерлинии, ибо «Декларейшн» была старым линейным кораблем, перестроенным в некое подобие фрегата, и притом чертовски мощным. Теперь не было и шанса на вылазку с целью захвата на шлюпках, потому что какой-то треклятый дурак, по всей вероятности Гриллис, уже пытался это сделать, с треском провалился и предупредил «Калифему» быть начеку.