Стэнли торжественно сообщил мне, что взорвет хранилище пятидесятифунтовым зарядом пороха в водонепроницаемой подводной мине, снабженной часовым взрывателем и спусковым механизмом. Трепет страха и изумления пробежал по мне при мысли об этом, и я попытался расспросить его о том, как и почему. Но он лишь наглухо замкнулся и не сказал ничего о том, как эта штука работает, кроме того, что уже сказал. Он, однако, дал мне на нее взглянуть, хотя смотреть там было особо не на что. Это был необычно тяжелый бочонок, с какими-то болтами и креплениями, и гнездом для длинного винта, которым он крепился к корпусу «Планджера». Настоящий механизм был внутри, и Стэнли не позволил ни мне, ни Хиггинсу его увидеть.

И вот 10 августа я снова спустился в «Планджере». Я так славно проводил время и был так впечатлен машинами Стэнли, что не думал об использовании пороха ни о чем ином, кроме как об ожидании нового развлечения. Ей-богу, каким же я был дураком! И вы, молодежь, запомните: если светит солнце и вы счастливы и румяны, это не значит, что вас вот-вот не сбросят в нужник. И мы пошли вниз, и Стэнли подвел нас к затонувшему судну, уравновесив «Планджер» так, чтобы он парил прямо над морским дном.

— Ну что ж, — сказал он и потянулся к большой барашковой гайке, установленной на валу, который выходил наружу через корпус, прямо под медным куполом в носовой части. — Я поверну эту гайку, — сказал он, быстро вращая гайку и ее вал, — и это отвинтит наружный конец от внутренней части устройства. — Он поработал некоторое время, пока гайка не стала свободно вращаться в его руках. — А! — сказал он. — Готово. — Он уверенно мне улыбнулся. — Все в порядке. Мина сброшена на морское дно перед нами. Теперь я подниму мину своей клешней и точно установлю ее на затонувшем судне, чтобы получить наибольшую выгоду от взрыва. Затем мы поднимемся на поверхность и отойдем в безопасное место. Брансуик! — сказал он, просовывая голову и плечи в купол. — Поднять судно на одну сажень и дать задний ход, чтобы я мог увидеть мину и поднять ее клешней.

— Есть, сэр! — сказал Брансуик и потянулся к рычагу помпы.

В этот самый миг один из кривошипных валов, который тек сильнее прочих, внезапно выстрелил внутрь с силой пули, и струя воды, твердая, как железный прут, ударила из дюймового отверстия в корпусе и сбила Брансуика с ног, словно его ударило ядром. «Планджер» тут же начал оседать на морское дно.

«…дорогие мои девочки, с величайшим нетерпением жду возможности возобновить наше знакомство и еще раз извиниться за то, что прибыла без предупреждения. Что до этого молодого человека, который похож на моего покойного мужа, было бы забавно с ним познакомиться. Нельзя ли это устроить? Или, вернее, не утруждайте себя, просто пришлите мне его адрес».

(Из письма леди Сары Койнвуд от вторника, 4 августа 1795 года, из Кингс-Хауса, Спэниш-Таун, Ямайка, к миссис Элис Поуис и миссис Пейшенс Джордан, плантация Поуис, Корнуолл, Ямайка).

*

С той самой минуты, как она ступила на берег Ямайки, леди Саре оказывали все почести, на какие только были способны колонисты. Весть о ее прибытии молнией пронеслась по Кингстону, ее разносили на крыльях восторга пажи, рабы, горничные и слуги, что мчались от двери к двери с наспех нацарапанными записками.

Едва заслышав невероятную новость, эти заклятые соперницы за первенство в обществе, миссис Люси Фицгиббон (супруга мэра Кингстона) и миссис Сандра Портленд (супруга мистера Сола Портленда, самого богатого человека в Вест-Индии), каждая в своем доме, вскакивали на ноги и с криком требовали карету, прекрасно зная, что их врагиня делает то же самое. На дороге к докам их кареты устроили настоящую гонку: кучера безжалостно стегали несчастных кляч, а тяжелые экипажи позади них опасно раскачивались, когда на поворотах железные ободья теряли сцепление с дорогой и кареты с заносом неслись в сторону, высекая снопы искр.

Победила жена мэра. Ее карета, расшвыривая грузчиков, рабов, носильщиков, клерков, солдат, зевак, шлюх, бондарей, свечных торговцев и мириады других представителей человечества, кишащих на булыжниках оживленного порта, не говоря уже о том, что перемолола под колесами бесчисленных кур, шляпы, пироги, фрукты, собак и прочие мелкие предметы, оказавшиеся на пути ее неудержимого натиска.

Но карета жены мэра, с ее торжествующим кучером, ухмылявшимся через плечо на поверженную соперницу, и ее взмыленными, промокшими от пота лошадьми, встала аккурат напротив трапа почтового пакетбота «Камберленд», преградив путь миссис Портленд. По крайней мере, так бы и случилось, прояви жена мэра расторопность: она взвизгнула, требуя опустить подножку, выпорхнула, подобрав юбки, со своим черным пажом по пятам, и истерично понукала лакея немедленно доложить о ней тем, кто на борту. Но, увидев, как с грохотом опускается подножка и распахивается дверца кареты соперницы позади, она без дальнейших церемоний взбежала по трапу, сопровождаемая своей прислугой.

Спустя несколько секунд, с сердцем, трепещущим от триумфа и восторга, она была принята в капитанской каюте самой Прекрасной Койнвуд. Но сперва ее ждало острое разочарование. Ибо на палубе жену мэра встретила горничная леди Сары, оказавшаяся огромной, уродливой женщиной с отвратительными усиками. Она была нелепо одета в изысканное платье, почти как знатная дама, но тем не менее была таким созданием, какое ни одна женщина с тонким вкусом не стала бы держать у себя в услужении, и миссис Фицгиббон на миг задумалась, а так ли уж хороша эта леди Сара Койнвуд, как о ней пишут лондонские газеты и журналы.

Ибо миссис Фицгиббон, в свои двадцать девять лет, была в самом расцвете красоты, имела четверых прелестных детей, обожающего мужа и (почти) неоспоримое лидерство в кингстонском обществе. Более того, она была одета в утреннее платье с завышенной талией и пышной юбкой из синего шелка, с узкими рукавами до запястий. Мерцающая ткань была усыпана крошечными желтыми цветами, а наряд дополнял огромный свободный капот-кибитка с лентами в тон платью, обрамлявший ее ниспадающие локоны. Этот великолепный ансамбль был сшит горничными миссис Фицгиббон в соответствии с цветными модными картинками из «Дамского журнала», который присылала миссис Фицгиббон ее мать из Лондона.

На мгновение Люси Фицгиббон приосанилась, а затем грубая служанка открыла дверь в капитанскую каюту, и она оказалась лицом к лицу с Сарой Койнвуд.

— Миссис Люси Фицгиббон, миледи, — доложила служанка. — Супруга его чести, мэра Кингстона.

И тут пузырь ее гордыни лопнул. Великолепная женщина, непринужденно сидевшая в каюте, была одета в хлопковую рубашку без рукавов, завязанную на плечах узлами, что открывало взору ее гладкие белые руки в их обнаженной прелести от запястья до плеча. Простое платье было перехвачено на талии широким шелковым поясом, которому вторили несколько витков тонкой ленты, чудесным образом удерживавшей массу тяжелых каштановых локонов.

Люси Фицгиббон не могла знать, что источником вдохновения для стиля леди Сары послужил новый и возмутительный портрет куртизанки Терезы Тальен кисти французского художника Давида, гравюры с которого только что контрабандой ввезли в Англию, но до Ямайки они доберутся еще через много месяцев. Тут Люси Фицгиббон всей глубиной своей души поняла, что перед ней — новая мода, а на ней самой — вчерашний день.

Хуже того, она почувствовала себя неуклюжей, ей показалось, что цвет ее лица испорчен, несмотря на всю ее заботу с широкополыми шляпами и зонтиками, и что нос у нее слишком большой, бедра слишком широкие, глаза слишком маленькие, губы слишком тонкие, платье плохо сшито, а руки грубые и волосатые, как у того создания, которым она только что пренебрегла. Одним словом, она неизбежно и обреченно сравнивала себя с леди Сарой Койнвуд. И Люси Фицгиббон прикусила губу и вздохнула.

Наблюдатель более проницательный, чем жена мэра, заметил бы крошечную самодовольную усмешку, скользнувшую по лицу Прекрасной Койнвуд. Мимолетное выражение, которое выросло, расцвело и угасло в одно мгновение, сменившись улыбкой, нежной, как сама любовь.