На самом деле, за все время, что я был на Ямайке, никто так и не донес на меня властям, хотя, подозреваю, некоторые догадывались. В конце концов, колонисты получали газеты из Англии, мои похождения были широко освещены, а меня чертовски легко описать и заметить. Таким образом, две угрозы, которые я осознавал, обошли меня стороной, в то время как другая угроза, о которой я забыл, уже летела ко мне через море. Если бы мне дали выбор, я, право, предпочел бы испытать удачу против майора Джордана или предстать перед адмиралтейским судом в Англии.

«С первого же взгляда мы узнали в нем знакомые черты, но не могли припомнить, где его видели, ибо встречали сэра Генри Койнвуда лишь однажды, когда он был глубоко нездоров. Более того, обстоятельства были совершенно иными. Лишь на следующий день мы все вспомнили».

(Из письма от четверга, 27 февраля 1795 года, от миссис Элис Поуис и миссис Пейшенс Джордан с плантации Поуис, Корнуолл, Ямайка, к леди Саре Койнвуд, Далидж-сквер, 10, Лондон).

*

Как только чрезвычайно энергичный мистер Босуэлл покинул плантацию, а надоедливый мистер Грин был отправлен восвояси, сестры Стюарт подошли к своему письменному столу в гостиной, теперь жаркой и темной, затененной от кипящего солнца снаружи. Одна из них (кто бы мог сказать, которая?) взяла перо, в то время как другая обмахивала их обеих, чтобы хоть как-то глотнуть воздуха в неподвижности комнаты. Они были возбуждены открытием великой тайны и желанием поведать ее той, кем безмерно восхищались.

— Как же они похожи! — сказала одна. — Флетчер и он.

— И вправду, — сказала другая.

— Значит, решено. Мы больше не увидимся с Флетчером. Она разгневается.

— После всего, что мы прочли в лондонских газетах.

— Что она скажет?

— Что она сделает?

— И вправду!

Когда письмо было написано, его с такой скоростью, на какую только были способны верный раб и добрый конь, доставили на почту в Кингстон. На следующий день, с почтовым штемпелем от 28 февраля, оно попало на борт корабля, идущего в Англию. Судно «Амелия Джейн Смит» под командованием капитана Игнатиуса Боттомли, державшее курс на Грейвсенд, снялось с якоря и вышло из гавани Кингстона три дня спустя, во вторник, 3 марта. Путь «Амелии Джейн Смит» занял долгих семьдесят два дня, и она бросила якорь в Грейвсенде в четверг, 14 мая 1795 года. Там она выгрузила свой груз и почтовый мешок с письмами, среди которых было одно для леди Сары Койнвуд. Два дня письмо добиралось из Грейвсенда на Далидж-сквер и прибыло туда в субботу, 16 мая 1795 года.

Но пока письмо плыло через Атлантику, в доме номер десять на Далидж-сквер многое успело произойти.

Потребовались месяцы, чтобы потрясение от визита Виктора Койнвуда улеглось. Кухарка поправилась, и ее раны были умащены золотом. Расселас тоже наконец перестал истекать кровью и стал солидным пенсионером леди Сары, которая более не могла выносить его присутствия в доме, но запечатала ему уста щедрым ежеквартальным содержанием, предупредив, что оно прекратится в тот же миг, как только причина его шрамов станет достоянием гласности. Так он открыл кофейню в Ковент-Гардене и весьма преуспел, но не так, как преуспела миссис Мэгги Коллинз.

Когда ранним утром в воскресенье, 24 августа, миссис Коллинз в одиночестве вернулась в кухаркином кабриолете, у въезда на конюшенный двор ее уже ждал кучер с приказом немедленно явиться к миледи в библиотеку — библиотеку сэра Генри, как звала ее прислуга, ибо это всегда была его любимая комната.

Миссис Коллинз постучала в дверь, и ее тотчас впустили. Она была потрясена видом миледи: ужас еще не отпустил ее, и она сидела в огромном кожаном кресле с высокой спинкой, все еще в ночном халате, с непричесанными волосами. У ее локтя стояли графин с бренди и стакан.

— Коллинз! — произнесла она, не сводя глаз с вошедшей. — Все сделано?

— Сделано, миледи, — ответила миссис Коллинз. Поверх платья на ней было мужское пальто, перепачканное грязью и промокшее.

— В реку? — спросила леди Сара.

— Да, — сказала миссис Коллинз, — как вы приказали, миледи.

— Ты выполнила все мои приказания?

— Да, миледи. Раздела его до нитки и скинула, голого, каким он был в день, когда… — Она осеклась, вспомнив.

— Каким он был в день свое го рождения! — продолжила Сара Койнвуд и пожала плечами, словно Пилат, умывающий руки. — У тебя есть дети, Коллинз? — спросила она.

— Были, миледи.

— Хм, — промычала миледи, нисколько не интересуясь личным горем своей служанки. — Неважно, — сказала она. — Одежду ты сожгла?

— Да, миледи, и вещи его вслед за ним в реку выкинула: нож и прочее.

— Да, — с содроганием произнесла леди Сара. — Не сомневаюсь, что так и сделала. — Она оглядела комнату с ее рядами книг в одинаковых красных, зеленых и золотых переплетах, сделанных по вкусу ее мужа. Она посмотрела на изящную патентованную мебель: стулья, что раскладывались в стремянку, чтобы достать до верхних полок, раздвижной письменный стол для фолиантов. Он любил такие вещи, старое чудовище.

— Знаешь, почему я сижу в этой комнате, Коллинз? — спросила она.

— Нет, миледи.

— Потому что мой дом осквернен. Он изгажен. Все придется выбросить, чего бы это ни стоило. Ничто больше не доставляет мне радости. Но эта комната, которая никогда не была моей, не тревожит меня.

— Да, миледи.

— Ах, сядь, Коллинз, — раздраженно бросила леди Сара, желая с кем-нибудь поговорить. С кем угодно. Даже с этим созданием. Она указала на второе кресло, стоявшее напротив.

— Да, миледи, — сказала крупная женщина и опустилась в кресло. Она устала после ночи тяжелой работы, и напряженная сосредоточенность госпожи ее тревожила. Она поежилась в кресле, нервничая перед безжалостным умом, с которым столкнулась.

— Ты и вправду отлично справилась, Коллинз.

— Благодарю вас, миледи.

— Я намерена держать тебя на службе до конца своих дней. Более того, я намерена платить тебе жалованье, которое ты найдешь чрезвычайно щедрым.

— Да благословит вас Господь, миледи!

— Сомневаюсь, что он это сделает!

— Как скажете, миледи.

— Ты меня понимаешь, Коллинз?

— Миледи?

— Ты понимаешь весь смысл моего предложения?

— Э-э… нет, миледи.

— Я объясню. Теперь тебе известны тайны, которые, как ты можешь полагать, дают тебе власть надо мной.

— Никогда, миледи!

— Думаешь? В таком случае ты на редкость глупая женщина. Но слушай меня. Ты убила моего сына. Ты сбросила его в Темзу. Уверяю тебя, если это выйдет наружу, ты отправишься на виселицу, а я останусь на свободе.

— Но…

— А! Ты говоришь «но»?

— Нет, миледи!

— Хорошо! Тогда ты должна уяснить, что закон — это то, что я подчиняю своей воле.

— Да, миледи.

— Так что никогда не думай, Коллинз, что ты мне неподвластна, иначе я избавлюсь от тебя во всех смыслах этого слова.

— Да, миледи.

— Но если ты будешь служить мне верой и правдой, то это может принести тебе немалую выгоду. Ты меня впечатлила, Коллинз! Прошлой ночью ты проявила находчивость и отвагу, на которые не был способен никто другой из моей прислуги. Возможно, еще настанет время, когда мне понадобятся твои таланты.

— Можете полностью на меня положиться, миледи, — сказала миссис Коллинз, которая умела распознавать огромный кнут и очень жирный пряник не хуже всякого другого.

— Хорошо, — сказала леди Сара. — Тогда начни с того, что позови моего дворецкого и сообщи ему, что я велю уложить мои вещи на месяц. Пусть найдет мне комнаты в лучшем отеле города. Кроме того, пусть организует мне просмотр планов и проектов для полного обновления обстановки этого дома. Я уезжаю сегодня и не вернусь, пока работы не будут завершены. Скажи ему, что на деньги скупиться не следует.

— Да, миледи.

Но расчет леди Сары управиться с полной переделкой и обновлением дома за один месяц пал жертвой вечной борьбы человечества с декораторами интерьеров. Таким образом, лишь в феврале следующего года преображенный дом стал для нее приемлем. К тому времени ей почти удалось забыть о визите Виктора, и ее жизнь вернулась в привычное русло погони за удовольствиями. К марту она снова стала прежней, и все ее друзья поздравляли ее с элегантностью ее дома и умоляли сказать, кто выполнял работу, дабы они могли последовать ее примеру.