На квартердеке «Калифемы» был созван Морской комитет, на котором присутствовали все, за исключением тех, кто был абсолютно необходим, чтобы держать корабль впереди французов, и, конечно, тех, кто был заперт внизу. Под сильным влиянием Уэстли (как единственного образованного человека среди них) этот комитет должным образом избрал Уэстли капитаном путем поднятия рук и выслушал то, что он хотел сказать.

— Мы — меченые, — сказал он, — и возврата в Англию для нас нет. Флот никогда нас не простит и никогда не забудет.

— Лучше, чем жить под этим ублюдком Гриллисом! — крикнул кто-то.

— Верно! — подхватили остальные.

— Поднять его и выпороть! — крикнул другой.

— Верно!

— К черту порку, — крикнул третий, — повесить кровопийцу!

Рев одобрения потребовал от Уэстли всего его умения, чтобы его унять.

— Нет! — крикнул он. — Нет! Нет! Нет! Убьем его — и мы все покойники. Но если мы оставим его в живых, его и других офицеров, то есть шанс, что некоторые из вас… и только некоторые, заметьте… смогут надеяться избежать виселицы. Вы сможете заявить, что вас заставили. Заявляйте что угодно. Но убейте Гриллиса — и вы все покойники.

— Так что нам делать?

— Мы отведем корабль в американский порт и передадим его Континентальному правительству. Они будут более чем благодарны за новый фрегат и примут нас. Более того, Америка — это новая земля, и свободная земля, где те из вас, у кого есть хоть капля ума, начнут новую жизнь. Вы все видели, что может предложить Англия: кровавую спину, урезанный грог и начальника над вами, который не годится даже палубу драить. Так кто за Америку?

Все были за, и они разразились дикими криками. Уэстли повернулся к одному из квартирмейстеров.

— Какой ближайший американский порт?

— Бостон, — ответил квартирмейстер.

«Эмиэбилити» был около ста футов в длину и водоизмещением в двести пятьдесят тонн, что было много для двухмачтового судна. Без сомнения, он ходил бы лучше, будь у него прямое парусное вооружение с фоком, бизанью и гротом. Он сильно страдал от огромного размера и неуклюжести своего грота, поставленного далеко впереди на манер брига, на гафеле и гике. Это был его главный движущий парус, и, на мой взгляд, он был слишком велик, из-за чего нос зарывался в воду, делая судно мокрым и неповоротливым.

Но, конечно, причина, по которой было выбрано такое вооружение, заключалась в том, чтобы освободить как можно больше места на миделе для размещения «Планджера» мистера Фрэнсиса Стэнли вместе с талями для его спуска за борт. По этой причине мореходные качества «Эмиэбилити» были принесены в жертву, и для судна, построенного в Салеме, он был на удивление медленным и неуклюжим. Мертвый груз «Планджера» тоже не помогал, ибо нарушал балласт и заставлял судно валяться с боку на бок. Так что «Эмиэбилити» был кораблем хворым, с тяжелой качкой, от которой даже закаленные моряки время от времени извергали свой ужин. Но не поэтому плавание с Ямайки в Бостон было таким исключительно неприятным делом.

Причиной тому были пять с половиной футов воплощенного зла: леди Сара (Прекрасная) Койнвуд. И если есть в моей жизни что-то, о чем я жалею, то это когда я запустил руки в ее густые, прекрасные, благоухающие волосы и со всей силы ударил ее лбом о палубу той ямайской рыбацкой лодки, я, к несчастью, не сделал это чертовски сильнее.

Но я этого не сделал, не так ли? Да и не мог бы, ибо великая красота в женщине — страшная вещь. Она ослепляет мужчину, не давая разглядеть, что скрывается внутри. Она заставляет мужчину вести себя как дурак и выставлять себя на посмешище. Так она и поступила в тот самый миг, как очнулась от своего забытья. У меня есть сильное подозрение, что она и момент выбрала, потому что эта бедная леди дождалась, пока Марлоу не снесет ее в свою каюту, не уложит в свою собственную койку, а бо́льшая часть его команды не набьется следом, пялясь на нее, в то время как я переминался с ноги на ногу, не зная, что делать. Я знал, что случится, как только она очнется, и, ей-богу, так оно и случилось!

Мы с Марлоу и Стэнли стояли вокруг койки (она была подвесная, на рым-болтах в подволоке) вместе с первым помощником Марлоу, который воображал себя немного доктором. Этот джентльмен был занят тем, что похлопывал мадам по рукам и выжимал тряпки, чтобы охладить уродливый синяк, распухавший у нее на лбу. Ее платье было полурасстегнуто на шее, и глаза всех так и бегали по ней. Даже мои, полагаю.

Тут алые губы приоткрылись, блеснули белые зубы, и длинные ресницы, взмахнув, распахнули великолепные глаза. Она каким-то образом умудрилась придать себе вид полнейшей невинности, словно прелестное дитя, что заблудилось и обращается за помощью к незнакомцу. Она улыбнулась лицам вокруг, затем в ужасе ахнула, вцепилась в тяжелую лапу Марлоу и сделала самую трогательную попытку за ней спрятаться. Заметьте, кстати, что ей пришлось потянуться через первого помощника, чтобы добраться до Марлоу. Она не тратила время на подчиненных.

— Сэр! Сэр! — вскрикнула она голосом, способным растопить сердце каменной статуи. — Если вы христианин, умоляю вас, защитите меня от этого человека. Именем Бога, не оставляйте меня с ним наедине.

Вот вам, мои веселые парни. Попрошу вас угадать, на кого она указывала, и эффект был потрясающим. Все от меня отшатнулись и посмотрели так, словно у меня внезапно выросли рога и раздвоенные копыта. Проклятая женщина, они уже были ее людьми.

— Отставить! — рявкнул я. — Вы ее не знаете! Вы не знаете, какие штуки эта стерва со мной вытворяла.

— Спасите! Спасите меня! — закричала она, и из глаз ее хлынули слезы. — О Боже, помоги бедной одинокой женщине! — Одна изящная ручка взлетела, чтобы прикрыть глаза, в то время как другая вцепилась в Марлоу, как присоска.

Мне хватило ума отступить. Никакие слова не помогли бы. В той игре, которую она вела, она была настолько искуснее меня, что все, что я мог сделать, — это сбежать. Но, уходя, я схватил Стэнли за руку и потащил его за собой. Мы вышли из каюты, и я протолкнул его сквозь толпу любопытных матросов к сходному трапу на квартердек. Но он обернулся и уставился на меня.

— Босуэлл, — сказал он, — что она имела в виду? Кто эта женщина? — Он был любопытен, а не благоговел, как остальные. Так что надежда была.

— Наверх! — сказал я, оторвав Стэнли от палубы и водрузив его на полпути вверх по трапу.

Я вскарабкался за ним, и мы вышли на палубу прямо за штурвалом. Рулевой метнул на нас взгляд, когда мы подошли к кормовому лееру. Он слышал крик мадам о помощи, и глаза его были круглые, как пенни. Немногие другие «смоляные куртки», оставшиеся на палубе, выглядели примерно так же. Все они знали, что что-то стряслось, и знали, что это связано с потрясающей богиней, взошедшей на борт. Я обругал их за праздность и дал пинка, куда следует.

— Стэнли, — сказал я, удерживая равновесие, пока палуба кренилась под ровным бризом. Ямайка все еще была ясно видна за кормой над вздымающимися волнами, и тропическое солнце пекло нещадно. — Стэнли, ты как-то сказал, что обязан мне услугой.

— Да, — осторожно ответил он. Он был настороже.

— Я спас тебе жизнь, не так ли?

— Да, — сказал он, на этот раз уже внимательнее. Он вспоминал наше последнее плавание на «Планджере». Хорошо! Я решил ковать железо, пока горячо.

— Ты бы утонул без меня, верно?

— Да.

— Так дашь ли ты мне шанс объясниться?

— Я выслушаю тебя, Босуэлл, — сказал он. — Я тебе это должен.

— Что ж, — сказал я, — во-первых, я не Босуэлл… Я Флетчер…

И я рассказал ему историю своей жизни. Я рассказал ее так быстро, как только мог, и рассказал ему правду о том, что Койнвуды — Александр, Виктор и, прежде всего, леди Сара — со мной сделали.

Нет ни малейшего сомнения, что я обязан своей жизнью, в первую очередь, тому, что Фрэнсис Стэнли мне поверил. А поверил он потому, что был мне благодарен, но также и потому, что был малый неглупый и подловил меня на нескольких моментах, чтобы проверить, сходится ли мой рассказ, а он сходился, поскольку был чистой правдой. И было еще кое-что. Я так полагаю, что Стэнли не интересовался женщинами и потому был неуязвим для чар мадам. Не поймите меня неправильно: он не был жеманным щеголем, но я уверен, что его желания лежали где-то в стороне от женщин, да и от мужчин, впрочем, тоже, и поэтому он остался на моей стороне.