— Я ищу партнера для моего дела, — сказал он, — чтобы люди мои не плутовали, и чтобы люди мои шевелились. — Он отхлебнул из кружки и облизал губы. — Но он должен быть человек, которому я доверяю. И он должен быть человек состоятельный!

Он произнес это — «со-сто-я-тель-ный» — с певучей, скачущей интонацией жителей Ямайки. Разумеется, он имел в виду, что предложение его влетит в копеечку, и приглашал меня поторговаться. Так что мы обсудили детали, и суть дела сводилась вот к чему.

У Ли была мастерская и склад, а также дюжина опытных рабов, обученных ремеслу, и белый подмастерье для надзора за ними. Еще у него была пара вольноотпущенников-мулатов, получивших должное образование и ведших его книги. Все навыки для ведения дела имелись. Была лишь одна проблема.

— Мой подмастерье, Хиггинс, — сказал он, — он хороший человек, очень хороший работник, но он слишком любит выпить и сидеть на солнышке, и нужен правильный хозяин, чтобы держать его в узде.

Он посмотрел на меня и ухмыльнулся, и у меня возникло неприятное подозрение, что он думает о моих габаритах и мускулах, а не о моих деловых способностях — треклятая напасть, что преследует меня всю жизнь и от одного упоминания о которой у меня закипает кровь. Ибо мое желание — продвигаться умом, а не силой, как глупая ломовая лошадь. [4] Но я умел распознать выгодное дело, и мы быстро перешли к деньгам.

Старый мистер Ли был хорошим мастером, который много трудился и пробился в жизни собственными руками, но он не был торговцем — уж точно не ровня мистеру Вернону Хьюзу, — и я мог бы воспользоваться его простотой, если бы захотел. Но мой глубочайший принцип — никогда не поступать подобным образом, ибо в долгой перспективе это ни к чему хорошему не приводит.

Так что после очень короткого разговора мы договорились, что назавтра я проверю его книги, чтобы убедиться, что он действительно зарабатывает те деньги, о которых говорит. Если все будет в порядке, я выплачу ему значительную сумму наличными, мы объединим наши предприятия («Ли и Босуэлл из Монтего-Бей»: кстати, фирма до сих пор существует), и я буду управлять обоими за 40% от общей прибыли с правом выкупить большую долю через год.

Так мы и поступили. Это была превосходная сделка для нас обоих. Ли был почти монополистом в торговле насосами и трубами и зарабатывал достаточно, чтобы вернуться в Англию и купить поместье, если бы захотел (чего он не хотел). Так я встал на путь к настоящему богатству, наладил свою бухгалтерию и изучил новое дело.

Люди Ли были подобраны хорошо и знали свою работу, включая счетоводов, которые были на голову выше своих белых собратьев и имели достаточно ума, чтобы не пытаться плутовать. Подмастерье, Хиггинс, был тощим маленьким ирландцем с длинными волосами, завязанными сзади. Он был одареннейшим мастером и работал хорошо, покуда я за ним присматривал. Как и говорил Ли, это означало, что мне приходилось ездить с Хиггинсом и его людьми всякий раз, когда нужно было выполнять работу на плантации, но это не было недостатком, так как давало мне возможность знакомиться с плантаторами на их собственной земле и вынюхивать новые деловые возможности всех мастей.

И так, в течение следующих восьми месяцев я провел одни из самых счастливых дней в своей жизни. Эти золотые времена были одним из самых долгих и лучших шансов, что мне когда-либо выпадали, чтобы следовать своему истинному призванию, и если бы меня оставили в покое на несколько лет, я бы, без сомнения, стал сахарным миллионером. Но мне не дали этого шанса.

«…посему я пресыщен и посему покину Далидж-сквер. Мне все равно, что я потеряю свое место без рекомендации, и — если вы примете меня — я предпочту честный труд рядом с вами за сапожной колодкой, нежели проведу еще хоть мгновение на ее службе. Воистину, я предпочел бы быть плантационным рабом, стонущим под плетью».

(Из недатированного письма мистера Эдмонда Морриса, без адреса, своему брату Гарольду Моррису, сапожнику из Макклсфилда, Чешир).

*

Поздним вечером в доме номер 10 на Далидж-сквер леди Сара Койнвуд поднималась по парадной, богато отполированной лестнице, ведущей на второй этаж ее великолепного дома. Две горничные следовали за ней, подбирая одежду, которую она сбрасывала по пути, а ее стюард Моррис шел впереди, элегантно пятясь вверх по ступеням с раболепным подобострастием и одновременно исполняя интеллектуальный долг по устройству всего к ее удовольствию.

(Снаружи, шаркая, прошел нищий. Он заглянул сквозь решетку, посмотрел вниз, в приямок, и увидел, что делают слуги в ярко освещенной кухне. Горячую воду наливали в большие бидоны и ставили у огня, чтобы не остыла).

«Ванна для миледи в ее гардеробной, — подумал Моррис, — ванна для черномазого в задней спальне. Затем обычные вина и закуски в опочивальне миледи. Затем откинуть покрывала…» Перебирая в уме список, он высоко держал массивный пятирожковый канделябр, освещая путь, и надеялся, что хорошее настроение миледи означает, что никому сегодня не достанется от ее грязного языка. «Лишь бы этот черный франт оказался на высоте», — подумал Моррис и повернулся влево-назад, когда ищущая пятка подсказала ему, что он достиг площадки.

Не глядя, он протянул свободную руку назад, кланяясь, как танцор, и точно нашел ручку двери в гардеробную миледи. Он распахнул дверь, явив взору приготовленную ванну со всем бельем, полотенцами, благовониями, маслами и ледяным шампанским в серебряном ведерке, и еще одну горничную, стоявшую наготове.

— Ах! — произнесла миледи с улыбкой богини. — Вы мое сокровище, Моррис!

— Миледи! — отозвался Моррис, внутренне вздыхая. То, что она захочет ванну, было почти наверняка, но с ней никогда нельзя было быть уверенным.

— Можете идти, все, — сказала она, полностью раздеваясь, словно Моррис не был способен на мужские чувства. Он стиснул зубы, закрыл за ней дверь и проклял ее к чертям.

Внутри гардеробной одинокая горничная неловко поклонилась своей нагой госпоже. Поклон был неловким, потому что она была очень крупной женщиной, плотной в талии, с мускулистыми руками и широкими красными кистями. У нее были усы получше, чем у многих французских гренадеров, и она втащила тяжелые, дымящиеся бидоны с горячей водой из кухни так, словно это были пуховые подушки. Это была миссис Мэгги Коллинз, та, что в июле прошлого года вытащила окровавленную и бесчувственную леди Сару из ревущего пекла дома номер 208 на Мейз-Хилл в Гринвиче, когда незаконнорожденный пасынок миледи, Джейкоб Флетчер, пришел спасать мисс Кейт Бут.

(На улице нищий снова заглянул за ограду и внимательно отметил, сколько слуг все еще оставалось на кухне).

Сара Койнвуд уставилась на миссис Коллинз и нахмурилась. Благодарность теперь сменилась отвращением к тому, что такое существо служит ей камеристкой. В ванне леди Сара любила, чтобы ее успокаивали и гладили стройные девушки с мягкими округлыми руками и белой кожей. Миссис Коллинз заметила этот взгляд и вздрогнула. Она была во власти миледи больше, чем обычная прислуга, потому что миледи знала о ее прошлом. Знала, что ее прежним ремеслом было избавление от неловкостей, оставленных в дамах эгоистичными господами.

— Вон! — сказала леди Сара, махнув рукой на миссис Коллинз, решив, что завтра та будет уволена. «Не могут же мне прислуживать обезьяны и тролли», — подумала она.

Час спустя, вымытая, умащенная благовониями и закутанная в халат из китайского шелка, леди Сара любовалась собой в огромном зеркале в своей опочивальне и решила, что момент настал. Она дернула за шелковый шнур звонка, который привел Морриса в действие, словно нажатие на спусковой крючок. Через несколько секунд в дверь постучали, и леди Сара глубоко вздохнула в предвкушении первой встречи с новым любовником.

— Да? — сказала она, и Расселас вошел, одетый в длинный халат, который она купила для этого случая. Он был ослепительно красив, и цвета халата идеально оттеняли его кожу.