— Следует ли нам верить, сэр Брайан, — сказал Миллисент, — что британский фрегат о тридцати шести орудиях бежал от французского фрегата о тридцати двух?

— Гриллис! — прорычал Хау, и остальные понимающе кивнули. Ограниченные способности Гриллиса не были секретом. — Но его отец — мой друг, джентльмены, — сказал Хау. — Мы вместе служили мичманами. — Он вздохнул. — Что мне оставалось делать?

Они снова кивнули, на этот раз с сочувствием, поскольку обязанность продвигать по службе родственников своих друзей была для этих людей такой же глубокой и естественной, как и море, на котором они служили.

— И вот теперь он потерял свой корабль, — сказал Миллисент, — высажен на берег мятежниками, которые ведут переговоры с французами… с французами! — Он произнес эти слова с глубочайшим, чисто английским, полнейшим недоверием и отвращением.

— Да, — сказал Хау. — Французский консул побывал на корабле и предложил амнистию всем матросам и крупную сумму денег каждому, если они передадут корабль французскому судну. — Он помолчал и посмотрел на бумаги на столе. — Этот капитан Барзан с «Меркюра», похоже, деятельный малый.

— Проклятый лягушатник! — сказал кто-то.

— Нет, сэр! — отрезал Хау. — Проклятый англичанин, который бежал от лягушатника!

— Именно так, сэр Брайан! — сказал Миллисент. — Последствия могут быть неисчислимы. — Он указал на донесение. — Наш человек говорит, что капитан Барзан — революционер самого что ни на есть красного толка. Если такой, как он, не только разобьет британский корабль, но и убедит его команду перейти на свою сторону, и все это на глазах у американцев…

— Тогда вся наша работа насмарку! — сказал Хау. — Все эти месяцы плясок вокруг треклятых янки, ни одного захваченного приза, вся эта чертова осторожность, лишь бы удержать их от войны? Все это впустую, ибо если французы способны на такое, то ничто на божьем свете не помешает янки вступить в войну на их стороне. Они поверят, что французы — новая сила в мире, а мы — старая.

— Слава Господу, у янки нет флота, о котором стоило бы говорить, — сказал первый лейтенант. — Если они и примкнут к французам, то мало чем смогут нам навредить.

— Тьфу! — сказал Хау. — Вы неправы, сэр! Предлагаю вам взглянуть на эту страну, — он махнул рукой в сторону огромного, темного континента, видневшегося по бакборту, пока «Диомед» шел ночью на север. — Флотские припасы в неисчислимом изобилии! Огромные гавани, где можно найти убежище! Лес, такелаж, смола, а теперь у них даже есть литейные заводы и мастера, чтобы отливать пушки! У янки есть все умения, чтобы построить флот, если они того пожелают, и они такие же хорошие моряки, как и мы, с отвагой и решимостью, равными нашим, и нам придется сражаться по обе стороны Атлантики! — Он впился взглядом в несчастного офицера. — Клянусь богом, сэр, они могут склонить чашу весов в пользу французов. Неужели вы не видите? Стоит пойти на любую жертву и заплатить любую цену, чтобы удержать янки от этой войны!

Первый лейтенант съежился в своем кресле и пожалел, что не находится где-нибудь в другом месте.

Хау помолчал и посмотрел на своих подчиненных; они были достаточно удручены, и пора было их подбодрить.

— Не будьте такими мрачными, джентльмены! — сказал он с улыбкой. — Решение в наших руках. Мы направимся в бостонскую гавань, а там посмотрим, что можно сделать с помощью брандерной атаки.

Два из трех фрегатов недавно побывали в бою. Лягушатник потерял фок-мачту и обходился временным вооружением, а другой был испещрен пробоинами в корпусе, и такелаж его тоже был поврежден, хотя, казалось, никто и не пытался его чинить. Странно было то, что этот корабль был британским; каждая его линия говорила об этом. Но в таком случае, почему он выглядел так неряшливо? И что это за красные флаги? Все три фрегата стояли на шпрингах, чтобы иметь возможность развернуть свои бортовые батареи в любом направлении, и каждый, казалось, ждал, когда один из остальных шевельнется.

Все это было очень странно, ибо, хотя мы и должны были воевать только с янки, с французами мы уж точно чертовски воевали! Так почему же «Декларейшн» и лягушатник просто не навалились на англичанина и не разнесли его в щепки?

Некоторые ответы мы получили, когда осторожно пробирались сквозь суету и шум огромного скопления судов и бросили якорь у Лонг-Уорф. Ибо тогда к нам подошла шлюпка с людьми начальника порта и акцизными чиновниками, чтобы нас проверить. «Эмиэбилити» был хорошо известен в Бостоне, как и Фрэнсис Стэнли. Похоже, дела Стэнли в Морганс-Бей на Ямайке тоже были известны.

— Фрэнсис! — крикнул акцизный чиновник в своем щегольском мундире и треуголке. — Как рыбалка? — Он подмигнул Стэнли, показывая, какой он хитрец. — Вы, без сомнения, знаете этих джентльменов, — сказал он, представляя двух других чиновников, а Стэнли в ответ представил меня, назвав мое настоящее имя, отчего я подпрыгнул, так как привык его скрывать.

— Добрый день, мистер Флетчер! — сказал акцизный чиновник. Он оглядел меня с ног до головы, и я снова испугался. — Флетчер? — сказал он. — Я знаю это имя, сэр! Хотя и не могу припомнить, в какой связи.

Но я тут же вмешался с вопросом, чтобы сменить тему, поскольку совершенно не желал обсуждать свои прошлые дела в Бостоне.

— Эти корабли, сэр, — сказал я, указывая на три фрегата, что свирепо глядели друг на друга. — Что здесь происходит?

— А-а! — сказал он с сальной ухмылкой. — Так вы еще не слыхали?

— Нет, — ответил я, и все матросы пододвинулись поближе, чтобы послушать, что он скажет.

— Да это, сэр, — начал акцизный чиновник, — французский «Меркюр» о тридцати двух орудиях, который три дня назад гнал британскую «Калифему» о тридцати восьми орудиях вдоль всего побережья от острова Нантакет и загнал ее в Бостон, а та бежала, поджав хвост.

— Что? — вырвалось у меня сдавленным голосом. — Британский фрегат бежал от треклятого лягушатника?

Я не мог в это поверить! Я не питал любви к Королевскому флоту [10], но я знал, как хорошо они делают свое дело. Все это знали. В голове не укладывалось, что британский капитан побежит от лягушатников, даже столкнувшись с превосходящими силами, не говоря уже о более слабом корабле. Обычный капитан фрегата глаза и руки бы отдал за возможность сразиться один на один. Но акцизный чиновник смотрел на меня, склонив голову набок.

— Вы, я так понимаю, и сами британец, судя по выговору? — спросил он.

— Нет, — быстро ответил я. — Я американский гражданин, присягнувший перед магистратом в вашем же городе. — Это была правда. Я получил гражданство, когда был в Бостоне в прошлый раз.

— А-а! — сказал он, не вполне убежденный.

— Но что они делают сейчас? — спросил я, глядя на высокие мачты в трех милях от нас, в бостонском проливе.

— Ну, мистер американец Флетчер, — сказал он, — во-первых, тот, что побольше, — это наш собственный «Декларейшн оф Индепенденс», благослови его Господь, который присматривает за двумя другими. «Меркюр» — француз, и он присматривает за «Калифемой», которая стоит здесь для переговоров с консулом Франции о передаче корабля правительству этой страны.

— Что? — взвизгнул я, словно мне в зад вонзили раскаленное железо. — Перейти к треклятым французам? Никогда! Никогда, никогда, никогда! О чем только думает ее клятый капитан?

Акцизный чиновник рассмеялся.

— Этот бедный, клятый салага заливает глаза ромом в таверне «Нью-Проспект», — он ткнул большим пальцем в сторону берега. — Команда вышвырнула его с корабля позавчера, вместе с теми, кто пошел за ним.

— О, — сказал я, — так там был мятеж. Теперь я понимаю. — Это было облегчением, потому что иначе мир перевернулся бы с ног на голову. Я тут же решил держаться от «Калифемы» как можно дальше. Она приняла на борт Ангела Смерти, когда связалась с французами, потому что теперь флот будет преследовать ее людей до края земли. И кроме того, раз уж я не мог вернуться в Англию, какое мне до всего этого дело?