— Что ж, — сказал я, облекая мысль в слова, — пусть об этом беспокоятся британцы. Не вижу причин для беспокойства американцу.

— Да, сэр, — сказал акцизный чиновник. — И я вижу, что в вашей груди нет ни капли британских чувств!

— Совершенно верно, сэр, — ответил я, и кто-то хихикнул — к своему великому счастью, я так и не заметил, кто именно.

Тем временем акцизный чиновник повернулся к Стэнли.

— Ну, старый друг, — сказал он, — хватит о политике, давай-ка я взгляну на твои бумаги, и можешь идти к своему причалу. — Два его спутника улыбались как нельзя более любезно, и мы все вместе спустились вниз.

Вот это было особое отношение! Обычно портовые чиновники заставляют капитана торгового судна являться к ним, и не так уж много акцизных чиновников столь явно дают понять, что не собираются находить контрабанду, еще даже не начав досмотра. Не то чтобы досмотр вообще был, и было очевидно, что чья-то лапа была хорошо смазана за такую любезность.

(Акцизные чиновники? К черту их! К черту их всех! Ибо какая от них польза, спрашиваю я? Кроме как мешать свободному перемещению товаров, что есть жизненная сила торговли и основа цивилизации. Любой человек с каплей здравого смысла знает, что мир быстро стал бы лучше, если бы вешали дюжину акцизных чиновников каждый день, а по воскресеньям — две дюжины. [11])

Когда мы набились в крошечную каюту Стэнли, он послал за бутылкой и стаканами, и мы все уселись.

— А где капитан Марлоу? — спросил акцизный чиновник, оглядывая тесное пространство, заваленное барахлом Стэнли. — И разве мы недостойны его каюты?

Все трое рассмеялись, но Стэнли помрачнел.

— Кормовую каюту занимает пассажирка, — сказал он, — а что до Марлоу, то бедняга сошел с ума, его пришлось усмирить, так он и умер.

Такова была история, о которой мы договорились, чтобы избавить его семью от правды. Но даже это было достаточно скверно, и трое бостонцев покачали головами и подняли стаканы в память о нем.

Однако, когда мы снова поднялись на палубу, у главного люка нас уже ждала мадам Прекрасная Сара, а «смоляные куртки» поднимали ее сундуки и чемоданы из трюма. Рядом с ней стоял юнга, наряженный в тюрбан и шелковые шаровары. Маленький негодник даже умылся. Одному Богу известно, сколько разных нарядов было у нее в этих треклятых ящиках, и вот она уже в новом. Я не мастак описывать дамские платья, так что, если вам это по вкусу, найдите иллюстрированный дамский журнал того периода и посмотрите на этих глупых созданий на модных картинках.

Но как бы меня это ни злило, я должен признать, что эта клятая женщина выглядела совершенно сногсшибательно. И все было так просто. Не то что жесткие, вычурные платья, которые носили большинство из них. Просто, но чертовски эффектно. Я вздохнул и отступил в сторону, пока акцизный чиновник и его приятели, застыв на месте, таращили глаза и как один сорвали шляпы. Я не мог выиграть ни одной стычки с этой женщиной, и я это знал. К счастью, она решила меня проигнорировать.

— Добрый день, джентльмены! — сказала она ясным, уверенным голосом.

— М-м-м… — пробормотали в ответ трое, ошеломленные, кланяясь и приседая, словно по наитию.

Она их уже заполучила. Она могла бы попросить их прыгнуть за борт, и они бы прыгнули. Она приблизилась к ним и протянула руку ладонью вниз акцизному чиновнику, в котором угадала главного из троих. Он попытался совершить невозможное: поклониться, поцеловать ей руку и засунуть шляпу под мышку одновременно. Шляпа упала, он споткнулся, его спутники разинули рты. Но мадам милостиво улыбнулась.

— Я леди Сара Койнвуд, — сказала она. — Я — подданная Его Величества короля Англии Георга III, согласно законам которого я обладаю значительными интересами, собственностью и полномочиями. Учитывая ситуацию, сложившуюся между нашими двумя странами, правительство Его Величества сочтет крайне важным, чтобы меня без промедления доставили к главе вашего гражданского правительства. — Она сделала паузу, прежде чем потребовать: — Так кто же это?

Ей-богу! Эти трое ловили каждое ее слово и мяли шляпы в руках, горя желанием ей угодить.

— Глава нашего правительства? Ну, мэм, это будет губернатор, в здании правительства на Стейт-стрит, — сказал один из них.

— Нет, мэм, — возразил другой, — по праву это должен быть Совет избранных в Фанел-Холле.

Они начали спорить, но ведьма подняла руку, словно укоряя младенцев в классной комнате, и обратила их внимание на нечто гораздо более важное, чем гражданская администрация города Бостона.

— Ко мне обращаются «миледи», — сказала она, и они все, как хорошие мальчики, повторили эти слова и закивали.

— Миледи, миледи, миледи.

— Кроме того, — сказала она, и они все выпрямились, чтобы выслушать, — мне потребуется помощь с багажом. — Они рванулись вперед, как борзые. — И! — сказала она, останавливая их взглядом. — Мне потребуется надлежащая охрана, поскольку при мне имеются некоторые денежные средства и другие ценности.

— Да, миледи! — хором ответили трое и принялись совещаться. Я не все расслышал, но уловил слова: «Констебли? Милиция? Драгуны?» — и двое из них, кланяясь, уже спускались по трапу в свою шлюпку.

Полчаса спустя, в течение которых мадам развлекала акцизного чиновника и команду своими разговорами, на борт прибыл некий мистер Томас Эдвардс, представитель Совета избранных, управлявшего городом. Этот джентльмен пыхтел от собственной важности и республиканской решимости поставить какую-то там треклятую английскую леди на место, со всеми ее титулами и полномочиями, которые ровным счетом ничего не значили, не здесь, не в Бостоне, черт побери! А потом… а потом… он пал ниц, как и все остальные, сраженный первым же натиском очарования миледи.

Вот так она и получила свой ковер-самолет в высшие круги бостонского общества. Она отбыла в сопровождении грузчиков, тащивших ее ящики, и конного эскорта. Мы наблюдали за этим с леера нашего корабля и видели толпы, собиравшиеся вокруг нее. Судя по всему, стерва вскоре обосновалась в лучшем пансионе города на Саммер-стрит и была так занята, порхая по салонам и изнашивая постельное белье, что у нее оставалось мало времени, чтобы посвятить его мне. Так я думал в то время, и, ей-богу, как же я ошибался.

Как только мы уладили формальности на Лонг-Уорф, Стэнли велел мне вести «Эмиэбилити» на север, огибая скопление причалов и пирсов, составлявших восточную часть Бостона, к Хадсонс-Пойнт и большому мосту через реку Чарльз, где у него была своя собственность. По пути мы миновали верфь Хартов, где строился новый фрегат янки «Конститьюшн», хотя смотреть там было особо не на что: от него был лишь киль с несколькими поднятыми шпангоутами да огромный штабель древесины рядом.

Наконец мы пришвартовались у верфи Стэнли, и сошли по сходням, прошли по деревянному пирсу и вошли в большой огороженный двор, полный кирпичных и деревянных строений всех мастей: сараев, контор, склада и, о чудо из чудес, настоящего машинного зала с высокой кирпичной трубой, где была установлена новейшая балансирная паровая машина Болтона и Уатта, привезенная из Англии. Этот монстр мог бы приводить в движение целую мануфактуру со станками и сотнями рабочих. А здесь, во дворе Стэнли, на нем работало всего двенадцать человек, включая мальчишек! Он был здесь для того, чтобы Стэнли мог его изучать, можете себе представить, — изучать и совершенствовать.

И наконец, там был маленький коттедж в жалком клочке сада, где умирающие растения вели арьергардный бой с сорняками, которые их душили, и кошками, приходившими сюда гадить. Здесь и жил Стэнли. Он был холостяком, без семьи.

Мистер Фрэнсис Стэнли был во многих отношениях чудаком. Как я уже говорил, он совершенно не интересовался женщинами, а если его и влекло к чему-то иному, то он держал это строго при себе, хотя я подозреваю, что мирские утехи его вообще не интересовали. Например, он жил прямо над своей мастерской, в окружении инструментов и механических поделок, которые были его жизнью.