Но он был куда глубже, чем казался. Он был человеком поистине умным, гораздо умнее, чем можно было подумать. Однажды он показал мне свой кабинет, где у него хранилась переписка со всем ученым миром. Я видел письма от Бенджамина Франклина, янки, который изобрел электричество, от Джона Дальтона, квакера, который изобрел атомы, от какого-то треклятого лягушатника по имени Лавуазье, который изобрел химию, и от немца по имени Гершель, который изобрел целые луны и планеты.

Было там и много другого, некоторые письма — многолетней давности, и все они касались таких вопросов натурфилософии, от которых голова шла кругом: гальваническая проводимость, орбиты спутников планет, теория атомов и нечто под названием флогистон (который, по словам Стэнли, был чепухой). А еще его отношение к деньгам было весьма своеобразным. Он заговорил об этом в первый же вечер, когда мы сошли на берег.

Он все еще чувствовал себя в большом долгу передо мной и потому предложил мне ночлег в своем доме. Поскольку идти мне было больше некуда, я был благодарен, так как мне нужно было разведать обстановку в Бостоне, прежде чем рисковать. Так что в первый вечер под его крышей я хотел выведать у него информацию, но вместо этого получил исповедь.

У него был один старый слуга, присматривавший за ним, наполовину индеец по имени Джо, и как только мы покончили с ужасной едой, которую этот джентльмен нам подал, и Стэнли отправил его спать, он придвинул пару стульев к камину в гостиной и достал каменный кувшин с какой-то огненной водой янки. И так мы сидели в свете огня, по очереди отхлебывая из кувшина оловянными кружками, и он открыл мне свою душу.

— Флетчер, — сказал он, глядя на угли, и красный отсвет играл на его лице, а вокруг сгущались тени, — я должен тебе кое-что сказать.

— О? — отозвался я.

— Мы с Марлоу были соучастниками преступления, за которое, я верю, Господь покарал Марлоу смертью. «Я поражу нечестивых», — гласит Господь, — пробормотал он. — Так сказано в Книге!

— Неужели? — сказал я.

— На мне лежит вина, Джейкоб, — продолжал он, не слыша меня. — Есть кое-что, о чем я не смел упоминать на корабле, когда та женщина отравляла умы так, что никому нельзя было доверять.

— О? — снова сказал я, ибо думал, что за сорок дней плавания мы с ним уже все обсудили. Это ведь естественно.

— Нет, — сказал он. — Я не смел говорить тогда, и, клянусь небом, мне стыдно. — Он посмотрел на меня с таким несчастным видом, словно гробовщик, у которого помиловали осужденного. — Я обыкновенный вор, — сказал он.

— Господи Боже! — воскликнул я, стараясь не рассмеяться. — Не может быть!

— Да! — сказал он.

Мне пришлось сильно прикусить губу, ибо, судя по виду этого заморыша, он не смог бы стащить и пенни с тарелки слепого нищего.

— И каков же был размер этой кражи? — торжественно спросил я.

— Свыше четырехсот шестидесяти тысяч фунтов стерлингов, — сказал он, — в британском золоте.

Он сидел, уставившись в огонь.

Я сидел, уставившись в огонь.

Он лелеял свою вину.

Я колебался.

«Что? — подумал я. — Он сказал четыреста шестьдесят тысяч фунтов? Нет! Не может быть». Я повернулся и посмотрел на него.

— Сколько? — спросил я.

— Почти полмиллиона фунтов, — ответил он.

Я был ошеломлен и поражен до глубины души. Такая сумма была невообразимо огромной. На нее можно было бы купить большую часть Оксфордшира, да еще и Бленхеймский дворец в придачу. Это было колоссальное, гигантское состояние. Я едва мог в это поверить.

— Где вы взяли такую сумму? — спросил я.

— С затонувшего корабля, — ответил он. — С «Бриганда».

— Погоди-ка, — сказал я. — На нем и близко столько не было, там было тридцать тысяч фунтов, не так ли?

— Нет, — сказал он. — Сумма была занижена всеми сторонами, чтобы отбить охоту у авантюристов.

— Авантюристов? — переспросил я. — Это еще что такое?

— Воров, — ответил он.

— Не очень-то, черт побери, сработало, да? — сказал я. — Так сколько золота было на борту?

— Два миллиона фунтов.

— Иисусе Христе!

— Прошу тебя не использовать сладчайшее имя Иисуса в качестве ругательства, — сказал он.

— Ну и как же вы это провернули? — спросил я.

— Обманом, — ответил он. — Мы работали несколько месяцев, прежде чем ты попал на борт, и уже опустошили кладовую.

— Что? — сказал я. — Но ты же показывал мне эту чертову кладовую, и вы пытались ее взорвать.

— Нет, — сказал он. — Я показал тебе винную камеру и заставил поверить, что это кладовая с золотом.

— Ах ты, клянусь Юпитером! — сказал я.

— Да, — ответил он.

— Но ты сказал, что держал это в секрете, — сказал я, — а вся твоя треклятая команда, должно быть, знает, и треклятые юнги тоже! Об этом уже, наверное, весь Бостон гудит.

— Нет, — сказал он. — Это был двойной обман. Один раз — британцев, а второй — команды.

С этими словами он принялся рассказывать. Оказалось, раз в месяц из Кингстона приходил флотский катер, чтобы забрать все золото, поднятое спасателями, для безопасной доставки в контору «Дин Барлоу и Глиннс» в Кингстоне. Это гарантировало, что на борту «Эмиэбилити» не скапливалось большое количество золота, которое могло бы соблазнить спасателей сбежать с добычей.

Итак, раз в месяц флот принимал золото, которое было исключительно в чеканных монетах и опечатано в ящики лондонской счетной палатой «Дин Барлоу и Глиннс» партиями в одну, две, пять и десять тысяч, что было обычной практикой этого банка. Кроме того, флот также забирал монеты в ящиках, предоставленных со складов «Эмиэбилити», для россыпи, из поврежденных ящиков «Дин Барлоу и Глиннс». Только у Стэнли и Марлоу были ключи от кладовой «Эмиэбилити», и раз в месяц, когда приходил флот, они спускались с военными в кладовую и устраивали целое представление, передавая то, что там было, и получая подписанное разрешение оставить себе оговоренный процент. Чего они не говорили флоту, так это того, что около половины золота уже было вынесено Стэнли и Марлоу через потайной лаз в кормовой части кладовой, который вел в каюту Марлоу, и все было так искусно сделано, что ничего не было заметно.

Исполнить это было просто и очень хитро, ибо они соблюдали Великий Закон воровства: не жадничай. Они никогда не пытались забрать все или даже бо́льшую часть добычи и продолжали снабжать флот крупными партиями золота, отчего все стороны были довольны. Кроме того, они поддерживали хорошее настроение в команде, ежемесячно, в День флота, отсчитывая каждому его долю от пятнадцати процентов, причитавшихся «Эмиэбилити». Но в их плане был еще один элемент, и он-то и беспокоил Стэнли больше всего.

— Доверие! — сказал он со вздохом. — Ничего бы не вышло, не доверяй они мне. — Он повернул ко мне лицо, и я увидел в его глазах слезы. — Они доверяли мне, мой мальчик! Посади они на борт своего человека, чтобы он вел счет всему, что мы поднимаем, я не представляю, как бы это сработало. Но они знали меня по репутации как честного человека, и, полагаю, были благодарны за то, что смогли вернуть хотя бы часть своей огромной потери.

— Иисусе Христе! — сказал я.

— Прошу тебя, Джейкоб, — произнес он с страдальческим видом.

— Мои извинения, сэр, — ответил я одному из величайших преступников в истории. — Так где же сейчас деньги?

— На корабле, — ответил он.

— И кто знает, что они там?

— Ты и я, мой мальчик. А после смерти бедняги Марлоу — больше никто.

Последовало долгое молчание, пока мы оба обдумывали это, и такой вихрь мыслей боролся за жизнь в моем мозгу, что я не могу притвориться, будто помню его в точности или способен ясно изложить. Я — человек, который гордится своей способностью создавать богатство и прокладывать свой собственный путь. Но здесь было искушение (каким было и наследство Койнвудов), которое навсегда лишило бы меня этой радости… или нет? Может быть, я смог бы построить нечто еще более великое: огромные предприятия Флетчера, охватывающие весь американский континент? Обширные флетчеровские мануфактуры в Нью-Йорке, Бостоне и Филадельфии, сияющие огнями, пока вращающиеся станки работают без остановки всю ночь напролет? Я замечтался: почему не город Флетчер, штат Массачусетс! Почему не штат Флетчер? Почему не Свободная Республика…