Он все еще был в унынии, потому что ходил повидаться с миссис Марлоу, которая усадила детей в ряд, чтобы те выслушали, что случилось с их дорогим папой. Так что он немного похныкал по этому поводу, сказал, что позаботится о миссис Марлоу, чтобы она ни в чем не нуждалась, а я смотрел на свои ботинки и несколько раз вздохнул, и еще несколько раз проклял эту треклятую женщину Койнвуд.

А потом он немного повздорил из-за расходов, которые придется понести, чтобы вернуть золото в Англию, и сказал, что это грабеж средь бела дня (прекрасные слова от такого, как он!), и что он на это не пойдет. Но в конце концов здравый смысл возобладал, ибо что еще ему оставалось делать? Так что мы расстались в добрых отношениях, и я согласился держать его в курсе по мере продвижения дела.

Затем я вернулся к себе, чтобы как следует выспаться, и не просыпался, пока меня не потревожило прибытие двух старых друзей, одного — чрезвычайно желанного, другого — чрезвычайно нежеланного.

«Непрекращающееся холостячество моего племянника меня беспокоит. Вы знаете, как усердно я трудился, чтобы устроить его союз с какой-нибудь девушкой из хорошей семьи, однако теперь я дошел до того, что желаю ему обручиться с любой дышащей женщиной, сколь бы низкого происхождения она ни была, лишь бы не терпеть сплетен о том, что его предпочтения неестественны».

(Из письма от 29 июня 1794 года от мистера Езекии Купера из Бостона, Массачусетс, своему брату Эфраиму, конгрессмену Соединенных Штатов, в Филадельфию, Пенсильвания).

*

Бум! Отдаленный звук входной двери донесся до Езекии Купера и его племянника, капитана Дэниела Купера, сидевших, моргая от усталости, в великолепной гостиной дома Дэниела в Полумесяце Тонтины. Оба были измотаны напряжением, которому подвергались последние несколько часов. Несколько минут они сидели, уставившись друг на друга, затем дядя Езекия пошевелился, когда в затейливом серебряном подсвечнике на столике у его локтя догорела свеча. Она погасла, выпустив тонкую струйку дыма. Он смочил большой и указательный пальцы и потушил фитиль.

— Весьма примечательный молодой человек! — сказал Езекия. — За все свои годы я не встречал никого с таким даром к делам.

— Ха! — фыркнул племянник. — Вы его не знаете так, как я!

— Знаешь, Дэниел, — сказал дядя Езекия, — когда он вошел сюда сегодня вечером, я посмотрел на размеры этого создания и вспомнил, что ты мне рассказывал о его силе и о том, как он до смерти напугал твою команду.

— Ха! — повторил племянник.

— И я сказал себе: Езекия, тебе повезло встретить мистера Флетчера на своей территории, а не на его! — Дядя Езекия рассмеялся и покачал головой. — Но ты только что видел его хватку? Ты видел, как он ловил меня каждый раз, когда я пытался его обхитрить?

— О, да кончайте вы с этим, дядя! — сказал Дэниел. — Так вы думаете, этот ублюдок — нечто особенное, да?

— Что? — переспросил дядя Езекия, ибо брань была совсем не в стиле его племянника. По крайней мере, не в гостиной. — Что тебя гложет, парень? — спросил он. — И чтобы ты знал, да, я считаю мистера Флетчера чем-то особенным! Знаешь, парень, мне приходит в голову, что мистер Флетчер ничего не знал о банковском деле и переводе кредитов, прежде чем вошел в эту комнату, и тем не менее через пять минут он говорил со мной на равных.

— О, не несите такой треклятый бред! — сказал племянник. — Этот тип вас разыгрывал! Он — опытный эксперт. Я сразу это понял. — Он усмехнулся. — Все это треклятое притворство, будто он ничего не знает! Все эти треклятые вежливые вопросы! Я был о вас лучшего мнения, дядя!

— Ах ты, наглый мошенник! — вскричал дядя Езекия, вскакивая со стула и ударяя кулаком по подлокотнику. — Следи за своими треклятыми манерами, парень!

— Член Господень! — вырвалось у Дэниела. — Этот ублюдок…

— Закрой рот, парень! — сказал дядя Езекия, разъяренный и изумленный. Он с трудом поднялся на ноги и обвиняющим жестом указал на племянника, ссутулившегося в кресле. — Оставь свою треклятую брань для своего треклятого корабля, где ее оценят. Я велю тебе помнить, кто распоряжается твоими деньгами, пока твой отец в Филадельфии, и я требую уважения! Клянусь Юпитером, я никогда не слышал от тебя таких слов.

Дэниел съежился в кресле и принялся грызть ногти. Он, казалось, весь сжался, потускневшие эполеты на его обветренном мундире сдвинулись друг к другу, когда он откинулся на спинку.

— Она мне сказала… — начал он объяснение.

— Она! — вскричал дядя Езекия. — Эта женщина! Эта треклятая английская мадам! Кто она тебе, парень?

— Разве она не рассказала нам о Флетчере? — сказал Дэниел. — Разве она не сказала, что он в Бостоне?

— Ну и что? — ответил дядя Езекия. — Я и так знал, что он в Бостоне. Он наводил обо мне справки по всему городу.

Езекия с грохотом распахнул застекленную дверцу тисового бюро-книжного шкафа и вытащил пачку писем.

— Слушай, парень! — крикнул он, вглядываясь в первое письмо в угасающем свете свечи и проводя пальцем по бумаге. Он прочел вслух: «…молодой человек, англичанин по выговору и внушительной наружности, был сегодня у моей конторки и спрашивал о вас. Он держался как человек, привыкший командовать, и оставил моего несчастного старшего клерка в состоянии нервного возбуждения…» — Дядя Езекия поднял глаза и встретился взглядом с племянником. — Вот! — сказал он. — Кого это тебе напоминает, а? Человека, от которого бедный бумагомарака трясется в своих башмаках? — Он помахал пачкой писем. — И вот еще полдюжины таких же, от друзей, которые написали, чтобы меня предупредить.

Дэниел Купер заерзал в кресле и надулся.

— Признаю, вы знали, что он здесь, — сказал он. — Но разве она не рассказала нам, что он был со Стэнли и Марлоу, поднимал золото с затонувшего корабля? Вы ведь об этом не знали, дядя?

— Нет, — сказал Езекия, — но это не в счет, ибо я знал, что он ищет меня для какого-то дела.

— Дела, говорите? Вы не знаете, какой он коварный ублюдок!

— Прекрати ругаться, парень! — сказал Езекия. — Я тебя предупреждаю. И вообще, что именно он сделал на борту твоего корабля в прошлом году?

— Он унизил меня перед моими людьми! — отрезал Дэниел.

— Ты хочешь сказать, он был лучше в твоем ремесле, чем ты!

— Да! — вскричал Дэниел. — Точно так же, как он был лучше вас в вашем сегодня вечером, в этой самой комнате!

Дядя Езекия усмехнулся и покачал головой. Он снова опустился в кресло, надул щеки, сцепил руки за головой и вытянул ноги. Подумав несколько секунд, он заговорил.

— Нет! — сказал он. — Так не пойдет, парень. В прошлом году ты мне говорил, что именно мистер Флетчер обучил твоих канониров сражаться с британцами. Ты говорил, что без него вы бы проиграли бой. Ты говорил, что тебе не нравятся его грубые методы, но без него ты бы потерял свой корабль!

— Но он бросил меня! — сказал Дэниел. — Я застал его, когда он вылезал через кормовые окна моей каюты. А потом он украл шлюпку и погреб к британцу, с которым мы дрались!

— Не сомневаюсь! — сказал Езекия. — Но лишь потому, что сперва ты его обманул! Ты сказал ему, что ему не придется сражаться против своих, а потом повел его в бой против первого же встреченного британского корабля! — Глаза Дэниела Купера сузились от гнева, пока дядя вбивал в него свою правоту. — У Флетчера было ради чего возвращаться, — продолжал Езекия, — пять тысяч долларов ждали его в банке, да еще твоя экономка, Люсинда, с которой он таскался втихомолку и думал, что никто не знает.

— Дядя! — вскричал Дэниел, залившись краской по самую шею. — Как вы смеете предполагать, что я позволил бы такое в своем доме?

— Ба! — воскликнул Езекия. — Не притворяйся, будто не знал! И вообще, что ты там вытворял со своей подружкой леди Сарой Койнвуд, которая была так чертовски любезна с тобой в Фанел-Холле?

— Как вы смеете, сэр? — ахнул капитан Дэниел Купер. — Эта леди — благородная дама чистейших кровей. Она никогда не опустится до чего-либо низкого или подлого, — он вспотел, сглотнул и с трудом подбирал слова, погрязнув в пучине стыда, ярости и мучительного смущения. — П-почему… почему, сэр, я хочу, чтобы вы знали, что она… она… настолько выше… то есть я хочу сказать, то, что вы предполагаете… как… как ангелы выше б-б-бренных с-с-смертных.