И вот, когда соглашение было уже почти в руках, все рухнуло, словно налетевший шквал. Единственным нерешенным вопросом оставалась выплата Мочо, который настаивал на наличных. Тарп сказал, что это невозможно и что может быть выписан лишь вексель, подлежащий оплате в Монтего-Бей. Неудивительно, что Мочо не горел желанием приближаться к Монтего-Бей, и дело начало принимать дурной оборот. Как бы безумно это ни звучало, этот пустяк, казалось, вот-вот все разрушит, и люди уже потихоньку тянулись к оружию.

— Джентльмены, — сказал я, — неужели мы не можем собрать эту сумму между собой?

Я снял шляпу и выложил в нее золото и серебро из собственного кармана.

— Вот три гинеи, — сказал я и пошел от одного к другому.

Все внесли свою лепту с большей или меньшей любезностью, и Мочо ухмыльнулся… и тут Галлимор все испортил. Когда я подошел к нему, он встал и с большим пафосом разорвал несколько пистолетных патронов, извлекая пули.

— Вот! — громко произнес он. — Вот единственная монета, которую я дам на такое дело!

Он швырнул свинцовые пули в мою шляпу и щелкнул пальцами в сторону Мочо. Оскорбление было гнусным и безмерно глупым. Со стороны маронов донесся гневный рев, Мочо вскочил с дикими, вытаращенными глазами и выхватил свою абордажную саблю, и вокруг нас защелкали курки мушкетов — это снайперы-мароны брали нас на прицел.

— Нет! — крикнул Мочо, сверкнув глазами на своих соратников. — Он мой!

И он бросился на Галлимора, который выхватил свою шпагу и едва отразил первый удар Мочо. Лязг! Скрежет! Клинки встретились, с лезвий посыпались искры. Галлимор отшатнулся, с вытаращенными глазами и весь в поту, защищаясь лишь инстинктивно, пока Мочо наступал. Галлимор был неуклюж и медлителен, а Мочо порхал, как учитель танцев. Галлимору было не победить, но я не мог позволить ему получить по заслугам. Не тогда, когда Тарп и два члена ассамблеи уже выхватили огнестрельное оружие (один из них даже вытащил из-под сюртука треклятый карабин вдобавок к паре пистолетов), а пальцы уже застыли на спусковых крючках. Один выстрел вызвал бы ответный огонь из сотни мушкетов, и нас разнесло бы в клочья.

Но при всем моем глубоком раздражении от того, что меня считали наемным громилой, бывали времена, когда я благословлял свой рост и чудовищную силу, и это был один из таких моментов. И вот я проскочил между двумя мужчинами с их смертоносными клинками и схватил стол, уставленный едой. Он был из толстого дуба, и немногие смогли бы его сдвинуть, но я вздернул его вверх, разбрасывая фрукты, мясо и рыбу во все стороны, развернул и сунул один конец между фехтовальщиками. Хрясь! Бум! Дерево приняло на себя пару ударов, и я увидел безумные глаза Мочо, уставившиеся на меня, когда я швырнул эту треклятую штуковину прямо на него.

Он рухнул, накрытый столом, а его руки и ноги торчали по бокам. Он был оглушен, но жив. Задыхаясь, я выпрямился и оглядел лица вокруг: и белые, и черные. Наступил миг жуткой тишины, когда все могло пойти в любую сторону. Ибо никто еще не опустил оружия. И тут Джон Джеймс обнял меня и разразился громогласным хохотом.

— Вот это парень! — сказал он. — Вот так я в молодости драки разнимал!

Он снова рассмеялся и повернул меня лицом к ближайшей группе маронов. И, поверите ли, он представил меня им, словно антрепренер, заставляющий партер кричать «браво» примадонне в опере. Ей-богу, смелости ему было не занимать, этому человеку, и как же мароны его за это любили! Раздался оглушительный взрыв хохота, и день был спасен.

И на этом война с маронами должна была бы закончиться. Мочо вытащили из-под стола и отдали ему деньги (я за этим проследил). Монтегю на глазах у всех пожал руку Тарпу. Члены ассамблеи, бледные и дрожащие от облегчения, благодарили бога за то, что увидят новый рассвет. Галлимор хмурился, Вернон Хьюз хмурился, а наша делегация села в седла и покинула Трелони-Таун, обеспечив мир и увозя с собой список обид маронов для следующего заседания ассамблеи. И по всему острову мужчины и женщины вздыхали с облегчением, счастливые в своей уверенности, что войны с маронами не будет, ибо люди верят в то, во что хотят верить.

Также я хотел бы официально заявить, что в свое время, когда полковник Джервис Галлимор сел за стол со своими друзьями и влил в себя бутылку кларета, он пришел к выводу, что убил бы Мочо без посторонней помощи и что мое вмешательство было пятном на его чести. Его едва уговорили не вызывать меня на дуэль, и при следующей нашей встрече он демонстративно меня проигнорировал. Тупой ублюдок.

Но мне было на него наплевать, ибо в Монтего-Бей меня посетили гости, предложившие мне перспективу отдыха самого интригующего и захватывающего рода.

«Миссис Кертис была возмущена, как и я сам, когда нашу каюту отдали прекрасной Койнвуд. Затем я увидел это создание и был совершенно сражен. Ибо более прелестной женщины Господь никогда не создавал, а ее милостивое снисхождение способно растопить сердце и палача».

(Из письма от среды, 5 августа 1795 года, с почтовым штемпелем Кингстона, Ямайка, от мистера Освальда Кертиса, торговца изысканными спиртными напитками, своему партнеру мистеру Джеймсу Катлеру с Чатем-стрит, Лондон).

*

Последовали две недели напряженной деятельности, безжалостно подгоняемой волей леди Сары. Во-первых, к ее величайшему неудовольствию, она обнаружила, что, будучи одной из крупнейших собственниц в королевстве, она не может покинуть его берега в одночасье. Ее землями и имуществом управляли целые слои агентов, юристов, банкиров, старших клерков и прочих, которые время от времени могли потребовать ее подписи и одобрения. И это было еще более справедливо в отношении великого, приносящего прибыль механизма — гончарных мануфактур Койнвудов.

Ко всему этому леди Сара Койнвуд не питала ни малейшего интереса. Но она была слишком проницательна, чтобы пренебрегать источником своего богатства, и когда нервные подчиненные объяснили ей, что она, вероятно, будет отсутствовать не менее года, и что дела нельзя оставлять, и что должны быть составлены доверенности и так далее, и тому подобное… как только она услышала это из достаточного числа источников, чтобы поверить, она принялась яростно подгонять юристов, привыкших работать со скоростью, едва отличимой от полной остановки, в результате чего вся эта огромная и временная передача власти была завершена в невероятно короткий срок — двенадцать дней.

Таким образом, на рассвете в четверг, 28 мая 1795 года, ее приготовления были завершены, и ей помогали подняться по откидной лесенке в карету. Как и всякий экипаж в ее конюшне, это было лучшее творение каретного искусства. Глянцевый черный кузов и крыша были плоскими и коробчатыми, а нижняя часть элегантно изгибалась вперед, образуя острый плоский подбородок. Большие застекленные окна спереди и по бокам обеспечивали превосходный обзор, а для ночной езды были предусмотрены каретные фонари.

Спереди, между рессорами, был подвешен большой сундук для багажа, еще несколько сундуков были встроены под кузовом, а для охраны миледи в пути на высоком двойном сиденье за кузовом кареты сидели двое лакеев в многослойных плащах и треуголках, каждый вооруженный парой пистолетов и двуствольным карабином двенадцатого калибра.

Дверцы захлопнулись, заперев леди Сару и миссис Коллинз в уютном салоне с его стегаными кожаными сиденьями и длинной медной грелкой для ног, наполненной кипятком, ибо день для мая выдался прохладный. В своих длинных пальто, меховых шапках и муфтах они, по крайней мере, будут путешествовать в тепле и сухости, какой бы ни была погода снаружи.

Затем форейтор в своих огромных сапогах вскочил на левую переднюю лошадь, весь штат прислуги выстроился на ступенях дома номер десять, поклонился и сделал книксен, и карета резво тронулась с места под стук копыт и скрип рессор.

В багажных сундуках было уложено целое состояние в золоте и банкнотах Банка Англии, а также аккредитивы в различные банки, драгоценности и платья, чтобы ослепить мир. Что еще важнее, там было рекомендательное письмо к лорду Балкарресу, губернатору Ямайки, подписанное Его Королевским Высочеством принцем Уэльским (выуженное у него предложениями, от которых он не мог отказаться, но которые так и не были до конца выполнены). Наконец, там было письмо от премьер-министра мистера Уильяма Питта.