Но крикнул кто-то другой. Первый помощник застегивал штаны и поворачивался к штурвалу.

— Полундра! — крикнул он. — Все наверх! Все наверх! — Он схватил нагель и бросился вперед.

Гомес в испуге обернулся, и я пнул его со всей силы. Я промахнулся мимо его яиц, но попал в левую коленную чашечку и сбил его с ног. Он упал, я снова замахнулся ногой, и он тяжело крякнул, когда воздух вышел из его груди. Он был крепкий ублюдок, без сомнения, и все еще пытался подняться с ножом в руке и снова ударить меня, но тут подоспел первый помощник и с такой силой огрел Гомеса по черепу тяжелым дубовым нагелем, что было слышно, как внутри хрустнули кости.

На этот раз я списал нападение на «…злобу и мятеж, вызванные чрезмерным употреблением крепких напитков, тайно пронесенных на борт в Чарльстоне». И на этот раз я отпел его, но флагом тело мы не накрывали, ибо сочли, что он этого не заслужил.

Это была последняя попытка мадам расправиться со мной во время нашего перехода в Бостон. В воскресенье, 20 сентября 1795 года, я провел «Эмиэбилити» через Брод-Саунд, оставив Дир-Айленд по штирборту, и прошел между Говернорс-Айлендом и Кэттл-Айлендом по главному каналу в Бостон. Это был дом Стэнли, так что он знал его хорошо, да и я тоже помнил. Фарватер был таким же оживленным, как я видел его в марте и апреле прошлого года, — суда всех мастей сновали туда-сюда. А от Северной батареи, мимо Лонг-Уорф до Уинмилл-Пойнт, на якоре стояло, должно быть, более четырехсот кораблей.

Это был Бостон, каким я его знал: один из главных морских портов Американской республики и один из самых богатых. Это был город, построенный на коммерции и морской торговле. Всего этого я ожидал, но в бостонской гавани было кое-что еще. Что-то, на что указывал каждый матрос, карабкаясь на такелаж, чтобы лучше разглядеть, и гадая, что происходит.

Ибо в трех милях от Бостона, в районе, ограниченном Дир-Айлендом, Спектакл-Айлендом и северной оконечностью Лонг-Айленда, стояли на якоре три фрегата. Один, и самый большой, я узнал, поскольку служил на нем. Это был корабль флота Соединенных Штатов «Декларейшн оф Индепенденс», несший массивную батарею 24-фунтовых орудий. Из двух других кораблей один нес французский флаг, а другой — простой красный флаг на каждом топе мачты. В те дни, до великих мятежей в Спитхеде и Норе, я понятия не имел, что означает красный флаг. Каждый из трех стоял на вершине равностороннего треугольника со сторонами в милю длиной. Казалось, они охраняют друг друга.

«…но я не обращаю внимания на грязные слухи и не верю, что какой-либо мой сын мог якшаться с британцами, поставив свой корабль борт к борту с одним из их кораблей по какой-либо иной причине, кроме как для канонады, и я знаю, что при следующей нашей встрече ты все разъяснишь, все объяснишь».

(Из письма, датированного лишь «понедельником», мистеру Патрику Гордону от его отца Авессалома Гордона, кораблестроителя из Потакета, Массачусетс).

*

Ближе к вечеру в воскресенье, 20 сентября, быстрая шхуна «Нэнси Эллен» неслась на юг под всеми парусами вдоль побережья Пенсильвании, направляясь к месту встречи у залива Делавэр. Она была длинной и низкой, с косым вооружением на двух мачтах, с марселем на фок-мачте, стакселем и кливером на бушприте. Это было прекрасное судно для дальнего плавания, способное обойти весь мир, и при ровном ветре в кормовую четверть оно шло со скоростью одиннадцать узлов — отличный ход, но в идеальных условиях оно могло выдать и куда больше. Оно было построено для скорости и уже три дня как вышло из Бостона в поисках друга. Оно уже побывало в других местах, где мог бы оказаться этот друг, но его там не было. На этот раз, однако, ей повезло.

— Эй, на палубе! — крикнул впередсмотрящий с фор-марса. — Вижу марсели военного корабля!

— Где? — крикнул капитан, мистер Патрик Гордон, стоявший у руля и управлявший длинным румпелем. Он был невысоким, стройным, умным молодым человеком, выросшим в море, и имел репутацию готового на все ради денег. В своем родном порту, Бостоне, он был хорошо известен и любим всеми теми, кто так и не узнал о некоторых вещах, которые он на самом деле делал за деньги.

— Прямо по носу! — крикнул впередсмотрящий. — Британский флаг!

В течение часа, как раз когда солнце садилось за берега огромного американского континента, «Нэнси Эллен» легла в дрейф в темнеющем океане рядом с фрегатом Его Величества «Диомед» о тридцати восьми 18-фунтовых орудиях — флагманом американской эскадры контр-адмирала сэра Брайана Хау. «Нэнси Эллен» спустила шлюпку для короткого перехода, пришвартовалась у подветренной кормы фрегата, и Гордона доставили на борт британца.

Он с живым профессиональным любопытством жадно оглядывался по сторонам, разглядывая этот огромный корабль, самый большой, на котором ему доводилось бывать за весь свой двадцать один год. Он присвистнул про себя, поражаясь сияющей чистоте абсолютно всего: белых палуб, латуни, меди, рядов огромных орудий, людей в аккуратной форме, безупречной оснастке такелажа. Деловитости, щегольству и мореходному виду всего вокруг. А еще — огромная команда: сотни человек! И офицеры, разодетые как боги, в сверкающем золотом шитье и высоких шляпах.

Он был так заворожен, что не заметил, а скорее всего, просто не придал значения тому, что команда не выстроилась у трапа в его честь. В конце концов, он был капитаном дальнего плавания и заслуживал такой почести. Но мистер Гордон занимался делом, которое его собственное правительство сочло бы предательством, и это мнение полностью разделял сэр Брайан Хау (младший брат адмирала флота, лорда Черного Дика Хау), презиравший все, что хотя бы отдаленно пахло шпионажем или тайными агентами. Так что добрый сэр Брайан, возможно, и прибегал к средствам, к которым его вынуждали обстоятельства, но оказывать при этом какие-либо почести он, черт побери, не собирался!

Высокий офицер подошел к Гордону, который с восторгом разглядывал огромные мачты и их могучие реи. Он снял шляпу и посмотрел на молодого человека сверху вниз.

— Добрый вечер, сэр! — сказал он. — Могу ли я иметь честь узнать ваше имя?

— Патрик Гордон, — ответил Гордон и энергично пожал руку собеседника. Он с удивлением отметил, что рука британского офицера (в отличие от его собственной) была мягкой и гладкой. Он усмехнулся и британскому акценту, которого никогда не слышал, кроме как от простых «смоляных курток», звучавших совершенно иначе. Этот аристократического вида офицер, казалось, проглатывал середину слов и говорил совсем не так, как обычные люди.

— Будьте так добры следовать за мной, сэр, — сказал англичанин. — Сэр Брайан ожидает вас внизу.

Час спустя Гордон уже мчался на север, домой, в Бостон, на борту своего корабля. Он стал богаче на кругленькую сумму в британском золоте. На монетах был профиль того самого короля Георга, против которого сражался отец Гордона, но золото есть золото. Жаль только, что половину придется отдать некоему мистеру Рэтклиффу в Бостоне, который все это и устроил. Но без него золота не было бы ни у кого, и дело было весьма выгодное, вот только Гордон остался невысокого мнения о капитане, сэре, черт бы его побрал, Брайане Хау, который с готовностью ухватился за предоставленную Гордоном информацию, но обошелся с ним с нарочитой грубостью.

Пока Гордон жаловался на это своей команде, сэр Брайан проводил военный совет в своей большой каюте. Присутствовали его капитан, штурман, первый и второй лейтенанты, лейтенант морской пехоты, а также его капеллан, мистер Миллисент, чье мнение сэр Брайан уважал за острый ум и обширные познания.

Именно преподобный Миллисент первым оправился от потрясения, вызванного тем, что сэр Брайан только что зачитал собравшимся из донесения, которое молодой капитан янки доставил на борт от мистера Рэтклиффа, британского тайного агента в Бостоне. Миллисент обвел взглядом стол и увидел ошеломленные лица корабельных офицеров. Сам Миллисент был удивлен тем, что только что узнал, но остальные пребывали в смятении от смеси стыда, отвращения, неверия, страха и гнева.