— Я слышал, вы на службе, — сказал он. — Но не имел удовольствия быть знакомым.
— Нет, — ответил я.
— Это все вина Гриллиса, знаете ли, — сказал он.
— Да, — сказал я.
— Он теперь не просыхает, — сказал он.
— Знаю, — сказал я.
Он вздохнул и посмотрел на «смоляные куртки».
— Поговорите с ними! — сказал он. — Зажгите этих болванов или вы погибли!
Он повторил это еще раз шесть на разные лады для пущей убедительности и помахал Рэтклиффу, чтобы тот вернулся.
— Воды… — сказал он.
Что ж, назвался груздем — полезай в кузов. Штурм тридцативосьмипушечного фрегата — не то дело, за которое берутся вполсилы. Так что я перевел дух и без обиняков изложил им правила. Я говорил им о долге, об Англии и о короле, и о справедливом возмездии, которое ждет всех, кто совершает нечестивое, гнусное, мерзкое и презренное преступление мятежа, каковое преступление есть более чем преступление, ибо оно — оскорбление Отца, Сына и Святого Духа и всех мыслимых норм христианской благопристойности.
Затем я пообещал отрезать яйца любому, кто выстрелит прежде моего приказа: угроза, которую вам, юнцы, следует всегда озвучивать, если доведется вести «смоляные куртки» в ночную атаку, потому что это одна из заветных традиций службы, люди этого ждут, а иногда даже принимают к сведению.
Закончив, я прокричал троекратное «ура» в честь короля, и люди ответили, хотя и не так дружно, как мне бы хотелось. Вид у них был угрюмый и вороватый, и я видел, что душа у них к этому не лежит. Они бы с радостью пошли на лягушатников, такая потеха им была бы по нраву. Их бы и удержать было нельзя. Но здесь предстояло драться со своими же товарищами, а это было совсем другое дело.
Зато Рэтклифф кричал «ура» от всего сердца, и капеллан с казначеем тоже, и лейтенант Маунтджой, насколько ему хватало сил.
Как только начался прилив, мы вышли на двух баркасах, по двадцать пять человек в каждом. Мистер Пэрри, мичман, хоть и был молод, имел задатки хорошего офицера, и люди его любили. Так что я дал ему один баркас, а в подмогу — боцмана. Сам я взял другой, с казначеем в качестве моего заместителя. Для казначея он был изрядным сорвиголовой, и, без сомнения, ему не терпелось вернуть все свое добро, которого его лишили. Рэтклифф держался рядом, и у меня мелькнула мысль, что он за мной присматривает.
Ночь для внезапной вылазки была неподходящая. Луна то и дело выглядывала из-за тонких, высоких облаков, и погода стояла штилевая. Любой корабль с приличным дозором заметил бы нас за сотни ярдов. Но это должно было случиться именно этой ночью, поскольку завтра контр-адмирал сэр Брайан Хау и капитан Дэниел Купер могли уже обмениваться бортовыми залпами.
По моему опыту, в жизни часто случается так, что нет лучшего выбора, чем идти на врага как бешеный бык и надеяться взять свое чистым напором. Взгляните на Легкую бригаду: большинство забывает, что они на самом деле добрались до пушек и изрубили артиллеристов в капусту. Так что я велел Пэрри идти на абордаж «Калифемы» с бакборта, а сам решил зайти со штирборта, чтобы в случае чего разделить их огонь. В остальном мы мало что могли сделать, кроме как беречь силы людей, гребя размеренно до самого момента последнего рывка.
С превосходной картой Пейджа я повел баркасы к северу от главного канала, чтобы Говернорс-Айленд прикрывал нас от «Калифемы», и мы увидели мачты трех хмурых военных кораблей, когда проходили к югу от Эппл-Айленда.
— Сушить весла! — скомандовал я и махнул баркасу Пэрри.
Я хотел убедиться, что мы идем на верный корабль. Это было не слишком сложно. «Калифема» стояла севернее всех трех и ближе всего к Дир-Айленду. Пока я ждал, я отчетливо услышал, как на «Декларейшн» пробила рында, и почти сразу же ей ответила рында «Меркюра». Похоже, время у американцев и лягушатников шло синхронно. Но не у британцев. С «Калифемы» не доносилось ни звука.
— На весла! — скомандовал я и указал на врага, ибо «Калифема» им и была.
Баркас Пэрри отошел рядом с нами и взял курс так, чтобы обогнуть «Калифему» и взять ее на абордаж с бакборта, и через пару минут мы были уже достаточно близко, чтобы разглядеть длинный корпус с его белой полосой и черной шахматкой орудийных портов. Они были открыты, орудия выкачены. Стали различимы сложные переплетения такелажа и смутные фигуры людей на топах. Дозор у них был что надо, а до них оставалось не более двух сотен ярдов. Время пришло.
— Греби! — крикнул я и яростно замахал мистеру Пэрри.
— Греби! — отчетливо донеслось в ответ, и люди налегли на весла изо всех сил, и оба баркаса рванулись вперед.
— Ура! — раздался голос с нашего баркаса. — За короля Георга и Англию! Покажем им, парни!
Это был треклятый казначей, он вскочил на ноги и размахивал в воздухе пистолетом. Бах! Выстрел эхом разнесся по гавани.
— Сядь, салага! — рявкнул я. — Сядь, или я сам тебя пристрелю! — Я повернулся к гребцам. — Гребите, сволочи! Гребите!
В другом баркасе мичман Пэрри кричал во всю мочь своего мальчишеского голоса.
— Навались! Навались! Навались!
Он отбивал такт ровно, как ветеран. Баркасы неслись вперед, оставалось сто ярдов, и те, кто не греб, орали и ревели во всю глотку. Азарт момента наконец-то зажег в них огонь. Но я видел, как на борту большого фрегата мечутся и бегают фигуры. Фигуры вырастали над орудиями.
— Греби! Гребите, болваны! — крикнул я, и до цели оставалось пятьдесят ярдов.
Ей-богу, мы все-таки подойдем к ее борту. И тут…
Бум! Бум! Бум! Весь длинный борт «Калифемы» полыхнул молниями. Прямо на линии огня, вся мощь звука и света обрушилась на нас с пятидесяти ярдов, и воздух завыл и зашипел от летящего металла. Это была виноградная картечь поверх ядер, и огонь не был прицельным, ибо они просто дернули за спусковые шнуры при угрозе, но железа летело столько, что нам было не уйти.
Мой баркас содрогнулся от ударов. Бу-м-м-м-м-м! Какой-то огромный снаряд пропел в воздухе в нескольких футах от меня, и во все стороны брызнули кровь и мясо.
— Тонем! — в ужасе закричал кто-то, и нос баркаса, не сбавляя хода, ушел под воду.
— Трах-бах-хлоп! — донесся с фрегата мушкетный залп. Он не причинил вреда, но… Бум! С квартердека взревела карронада, и вода вокруг нас вскипела пеной, когда заряд картечи в контейнере просвистел у самых ушей. Вопли и стоны боли раздались со всех сторон, люди цеплялись за весла, банки, обломки — за все, что могло держаться на плаву, пока вода подступала к корме баркаса, перекатываясь через мертвых и умирающих, и холодом поднималась по моим ногам. Баркасу пришел конец. Я соскользнул за борт и стал держаться на воде.
— Пэрри! — взревел я. — Мистер Пэрри! Ко мне!
Тут какой-то барахтающийся, тонущий матрос в последнем приступе ужаса вцепился в меня с безумной силой, пытаясь вскарабкаться на меня в воде. Я ударил его под ребра и оттолкнул к качающимся обломкам баркаса. Он ухватился и выжил. Другие уходили под воду вокруг меня, крича и булькая, когда вода заливала им рты. Я спас еще одного таким же образом, но мне пришлось с ним побороться, и если когда-нибудь окажетесь в таком ужасном положении, просто плывите прочь и оставьте их в покое. Оставьте, или они и вас утащат на дно. Даже я отступил после второго, ибо на третьего у меня не хватило бы сил.
Баркас Пэрри подошел как раз перед тем, как обломки моего окончательно ушли под воду, и они вытащили пятерых, включая меня. Трое были ранены. Это означало, что двадцать человек медленно опускались на песчаное дно. Сам Пэрри бился и кричал на дне баркаса, где-то в нем сидела рана, и рядом с ним в таком же положении находились пятеро или шестеро его людей. Командование принял боцман, и те, кто остался невредим, сели на весла и изо всех сил погребли к Бостону. Рэтклифф выжил, мерзкий маленький гаденыш, когда куда лучшие люди гибли вокруг, но такова уж война.
Второй бортовой залп был еще более беспорядочным, чем первый. Вероятно, они даже не видели, во что стреляют. Они нас почти не задели, но три или четыре виноградные картечины попали в битком набитый баркас и наповал убили девятерых. Вылазка полностью провалилась.
