Сабли не было, обе руки отрублены по локоть — он поднял их, защищаясь, — и из обрубков фонтаном била кровь. Он ревел и выл, когда клинок, взметнувшийся в мускулистой смуглой руке, рассек его лицо от брови до подбородка, и рев оборвался, когда другой удар покончил с ним. Вернон Хьюз кинулся на помощь маронам и тыкал в Галлимора его же собственной саблей, без особого успеха, но с каждым ударом торжествующе визжал.

Один из маронов, застигнутый врасплох, отлетел в сторону от удара тяжелой груди Тома, а я нанес кому-то увесистый удар саблей. Думаю, это был марон, но не уверен, а может, и конь Галлимора. На земле или на твердой палубе под ногами я сильный и опасный фехтовальщик, но рубить человека с коня — чертовски трудное искусство.

Тут Вернон Хьюз заметил меня, и я уверен, этот мерзавец меня узнал, потому что он завопил что-то про Вельзевула и «наживу на торговле смертью» и нанес мне страшный удар саблей Галлимора, но промахнулся еще хуже, чем я только что. Он споткнулся и развернулся, едва не промахнувшись мимо меня и Тома, задев лишь самым кончиком клинка шею коня, что привело того в еще большую ярость. Но и моя кровь взыграла, и я рубанул по Хьюзу, пока Том фыркал, взбрыкивал и пытался оторвать от земли все четыре ноги разом. Но Хьюз снова пошел в атаку и снова промахнулся, все это время глядя на меня своими круглыми, безумными глазами.

И вот мы, два неуклюжих болвана, принялись рубиться и кромсать друг друга, и еще неизвестно, кто из нас был хуже. Но наконец мне удался хороший удар. По-настоящему сокрушительный удар, в который я вложил весь свой вес, и он пришелся точно, жирно и сочно, ему в шею. Клинок рассек ключицу и ушел глубоко в грудь. Он рухнул, этот грязный, визжащий, безумный ублюдок, мертвый еще до того, как коснулся земли! Лучшее, что могло с ним случиться, если хотите знать, с этим даже Иисус бы согласился, и чертовски жаль, что этого не сделали много лет назад.

Но это было все, что мы с Томом увидели из битвы в ущелье, потому что Том решил, что с нас хватит, опустил голову и рванул на свободу. По счастливой случайности, он мчался в ту сторону, куда мне и было нужно, и вот мы прорвались сквозь остатки 62-го пехотного полка и милиции: мертвых и умирающих, храбрецов и трусов, тех, кто бежал в панике, и тех, кто плевал на руки и поворачивался, чтобы драться.

Благодаря размерам и силе Тома мы благополучно выбрались из ущелья во главе толпы всадников и нескольких солдат, которые держались, уцепившись за стремена тех, кто им это позволял, хотя были и такие всадники, что пускали в ход сабли и отрубали руки этим бедолагам, в своей панике решив, что ничто не должно замедлять их бегство. Выбравшись из ущелья, мы оказались в Олд-Тауне — таком же выжженном пепелище, как и Нью-Таун, — и не обнаружили ни лорда Балкарреса, ни 83-го полка.

Поскольку мароны не преследовали нас за пределами ущелья, на другой стороне того, что осталось от Олд-Тауна, произошло некое подобие восстановления порядка, и немногие офицеры, спасшиеся от маронов, собрали своих людей. Один капитан 62-го полка особенно отличился и заставил тех из своих людей, кто уцелел (примерно половину, насколько я мог судить), построиться в ряды и стоять с похвальной стойкостью, подавая пример остальным.

Но это продолжалось недолго. Вся колонна была потрясена случившимся, и по меньшей мере треть была убита или ранена. Мало кто сегодня слышал о битве при Трелони-Тауне, но это, должно быть, одна из самых знатных трепок, которые британские войска когда-либо получали от так называемых дикарей.

И это был еще не конец. Несмотря на пример 62-го полка и робкие попытки остальных построиться, началось общее и неудержимое движение к дороге, ведущей в Вогансфилд, по которой непременно должен был идти лорд Балкаррес с 83-м полком. До Вогансфилда было всего две мили, но день клонился к вечеру, и скоро должно было стемнеть, а те, кто знал маронов, рассказали тем, кто не знал, что с заходом солнца начнутся внезапные нападения и перерезанные глотки.

Немногие оставшиеся офицеры не могли удержать людей, и началось едва контролируемое бегство по дороге, когда остатки колонны Сэнфорда улепетывали, поджав хвосты. Пару раз мне приходила в голову мысль принять командование. Я бы смог это сделать, потому что у меня есть все необходимые для этого качества в моих руках и силе. Мне не нужны ни золотое шитье, ни горжет.

Но зачем мне это делать? Зачем мне сражаться с маронами? Лучшее, что теперь ждало меня на Ямайке, — это верный суд за убийство и возможность (всего лишь возможность, заметьте), что я смогу оправдаться. Нет, я направлялся по дороге в Вогансфилд и в гавань Монтего-Бей.

Последнее, что я видел в Трелони-Тауне, — ни единого марона в поле зрения. Они снова исчезли, и я было задумался, куда они подевались. Но размышлял я недолго. Дорога в Вогансфилд шла через густые леса, и в тот самый миг, как нас поглотили деревья и подлесок, эти демоны снова повисли у нас на хвосте. Вероятно, они устроили засады на дороге задолго до нападения в ущелье и теперь поджидали нас, чтобы стрелять набегами.

Сначала их, должно быть, было немного — лишь редкие выстрелы, но каждый раз попадавшие в цель: то один убит, то другой вопит с раздробленной конечностью. Но вскоре стрельба усилилась — подозреваю, к ним подтянулись люди из Трелони-Тауна. Единственное, что удерживало колонну от панического бегства, был страх остаться впереди в одиночку, в окружении маронов. Так мы и ковыляли, пока наши солдаты палили впустую по деревьям, а мароны убивали нас по одному, по двое, как им заблагорассудится.

Наконец, случилось сразу два события. Издали, с дороги, донесся долгожданный бой барабанов 83-го полка, и в тот же миг на наши головы обрушился первый проливной ливень сезона.

Тра-та-та! Ра-та-та-та! Барабанная дробь из-за поворота впереди вызвала радостный крик в полубезумной, беспорядочной орде, где смешались всадники, пехотинцы и отставшие. Надежда на спасение вспыхнула в них, и глаза их расширились от радости. В одно мгновение они рванулись вперед, смяв немногих своих офицеров, и хлынули, спотыкаясь и скользя, под темнеющим небом, промокшие до нитки, поблескивая серым и серебряным в тусклом свете.

Том понесся вместе с ними, кусаясь и лягаясь, чтобы расчистить себе место, и прыжками нагоняя тех, кто вырвался вперед (я старался держаться как можно ближе к центру этой толпы, рассудив, что это самое безопасное место). Мушкеты все еще гулко хлопали и вспыхивали из мокрых, блестящих кустов, и люди падали под копыта Тома — кто подстреленный, а кто просто сбитый с ног в развороченном месиве, еще несколько минут назад бывшем тропой. Более того, мароны осмелели, и теперь их можно было разглядеть: нагие мускулистые фигуры, мокрые и скользкие под хлещущим ливнем, поодиночке выскакивали из зарослей, чтобы прикончить какого-нибудь бедолагу парой ударов сабли и тут же снова скрыться.

С воплями и выпученными глазами мы вылетели из-за поворота и врезались прямиком в стрелковую роту 83-го полка, развернутую в цепь с ружьями наизготовку. Их смели, как кегли, и отбросили на основную колонну, шедшую по шесть в ряд, плечом к плечу, семьдесят пять шагов в минуту. На секунду я увидел впечатляющую стройность длинных рядов увенчанных штыками мушкетных стволов, вздымавшихся, словно частокол, а затем все это превратилось в гребаную кашу, когда наше беспорядочное бегство врезалось в их мерный шаг.

Не стану притворяться, что могу дать ясный отчет о том, что случилось дальше. Во-первых, с каждой секундой становилось все темнее, во-вторых, дождь лил с такой силой, что трудно было соображать, но главное — давка и толчея были такими плотными, а схватка такой повсеместной, что в памяти остались лишь обрывочные впечатления.

— Где вас носило, ублюдки?! — орет солдат 62-го полка, хватая за горло капрала из 83-го.

— Ждали его гребаного лорда! — отвечает капрал и бьет кулаком в лицо другому. — Свалился с гребаного бревна, когда толкал гребаную речь, и раскроил себе гребаную башку!