Его взгляд будто проникает под кожу, в самые кости, разогревая каждый сантиметр моего тела.

— Я скучал.

— Ты видел меня всего лишь вчера, — поднимаю бровь я.

— И что? Я все равно, блядь, скучал.

Я заглядываю ему за спину, вглубь дома.

— Тихо. Где все?

Он пожимает плечами.

— Несколько человек ушли после... ну, ты знаешь. — Он разворачивается, и я иду следом.

— После того, как ты убил и распорол своего брата? Да, могу представить, что это не всем пришлось по вкусу.

Он смеется, и от этого смеха моя кожа покрывается мурашками.

— Сейчас все равно нет смысла нанимать новых людей.

— Ах да?

Он останавливается и бросает взгляд через плечо.

— Ну, я бы ожидал, что новая хозяйка дома займется этим.

Мое сердце бьется так громко, что отзывается в ушах.

— Ага.

Я следую за ним в холл, где поднимается лестница.

— Я разместил его в восточном крыле, — говорит он. — Когда закончишь, найди меня. Я приготовлю ужин.

Его пальцы находят мои и переплетаются с ними. От этого простого, неожиданного жеста дыхание вырывается из груди.

— Хорошо.

Он скользит кончиками пальцев по моей коже и отпускает, оставляя меня подниматься по ступеням. Я стараюсь не вспоминать последний раз, когда была наверху, но ужас той ночи до сих пор живой и резкий. Воспоминание о Саверо, стоящем надо мной с рукой на моем горле и шепчущем угрозы, настолько отчетливо, что я почти чувствую его. И неважно, что он теперь мертв, — именно тогда я поняла, насколько на самом деле уязвима. Я росла дерзкой, с бравадой. После смерти мамы я потеряла это, но оно всегда было внутри, свербя, готовое вырваться наружу.

Единственные моменты, когда я чувствовала себя в безопасности с тех пор, как она умерла, были в объятиях Кристиано.

Я тяжело выдыхаю и поворачиваю дверную ручку. И моргаю, потому что не уверена, правильно ли вижу.

Дверь распахивается внутрь, и я качаю головой, пытаясь понять, что передо мной. Я не возвращалась в квартиру с самого утра, так почему же сейчас мне кажется, будто я снова дома?

Я подхожу к антикварной консоли в коридоре и кладу на нее сумку. Потом оглядываю цветочные горшки, картины, которые я находила на блошиных рынках и винтажных ярмарках, и обувь, которая обычно стоит у меня на полу в шкафу. Хмурюсь, глядя на ряды и ряды одежды, которые подозрительно знакомы, на мольберт и краски, на картины, которые я создала за последние несколько лет…

Я ничего не понимаю.

И в то же время — понимаю.

Это не просто гардероб, который Кристиано купил для меня, когда я жила в его квартире. Это все мои вещи.

В дверь тихо стучат.

— Эм... да? — выдыхаю я.

Я слышу, как дверь открывается и закрывается за моей спиной, и, даже не оборачиваясь, чувствую, как его присутствие заполняет комнату.

— Что это? — шепчу я.

— Я подумал, что ты захочешь почувствовать себя как дома.

— Это не мой дом.

— Он может им стать, Трилби. Просто скажи слово.

— Я... я ничего не понимаю. Как здесь оказались все мои вещи?

— В прошлый раз, когда я просил тебя переехать, я не получил ответа, который хотел. Так что я больше не прошу. Знаешь, как говорят — лучше просить прощения, чем разрешения.

Я оборачиваюсь и смотрю на него во все глаза.

— Ты... ты хочешь, чтобы я переехала к тебе?

Кристиано вытаскивает руки из карманов и медленно идет ко мне. Его дыхание становится тяжелее, он вторгается в мое пространство и поднимает мой подбородок, пока мои глаза не встречают его взгляд.

— Сколько ещё способов мне нужно найти, чтобы объяснить тебе это, Трилби? Я хочу, чтобы ты стала моей женой. А это, как правило, значит, что я хочу видеть тебя под одной крышей со мной.

Я моргаю, чувствуя себя оглушенной.

— И я знаю, как ты блядь помешана на своем гардеробе, так что я подумал — давай просто перевезем все сюда, и тогда тебе не о чем будет переживать.

— Но... как? — голова идет кругом. Ему понадобилась бы целая армия, чтобы перевезти все эти вещи за пару часов.

— Это не важно. — Его голос становится мягче. — Важно то, что они теперь здесь. И ты здесь. Все остальное для меня не имеет значения. Со всем остальным мы справимся вместе, хорошо?

Я киваю, и слова впервые в жизни предают меня.

Он наклоняет голову ко мне, и я улавливаю запах зубной пасты, свежего пота и теплой пыли. Вот что делает с человеком перевозка антикварной мебели и винтажной одежды.

— А теперь, после катастрофы с развалившейся больничной кроватью, можно я, пожалуйста, трахну тебя?

Я встаю на цыпочки и легко касаюсь его губ.

— Я думала, ты никогда не спросишь.

Мы бросаемся друг к другу, хватая друг друга за кожу, волосы и одежду. Я хочу чувствовать его везде.

— Ты моя? — шепчет он мне в рот.

Я киваю.

Он сжимает мои волосы в кулаке.

— Ты моя?

Я вздыхаю.

— Я не могу быть ничьей другой.

— Еще как можешь. — Его голос становится шершавым, как наждак. — Ты могла бы принадлежать любому, кого бы захотела. Не думай, что я не видел, как другие мужики текут при виде тебя. Как они не могут оторвать от тебя глаз.

Я провожу пальцами по его волосам и хватаю их так же, как он держит мои.

— Эти другие мужики? — я смотрю ему прямо в глаза и вкладываю в каждое слово всю правду. — Они влюбились в мою улыбку. А ты?..

Его взгляд цепляется за мой, будто ищет что-то в глубине.

— Ты влюбился в мои слезы.

Он смотрит на меня долгий миг, а потом отпускает мои волосы и накрывает мои губы поцелуем, вырывая из груди мучительный стон.

Мои глаза закрываются, пока Кристиано опускает меня на ковер, который еще сегодня утром лежал на полу моей спальни. Он нависает надо мной на руках и коленях, темные глаза прожигают насквозь. Я облизываю губы, и он отвечает низким рыком, прежде чем сместиться ниже. Он поддевает мою ногу, поднимает ее и медленно, мучительно проводит горячим, влажным языком от щиколотки до сгиба колена.

Это пытка, потому что все, чего я хочу, — чтобы он был внутри меня. Сейчас. Я не смела верить, что это случится снова, и именно поэтому, когда это наконец происходит, я больше не могу ждать.

Его губы скользят выше по внутренней стороне моего бедра, а горячее дыхание заставляет мои пальцы на ногах сворачиваться. Потом он медленно приближается к самому центру моих бедер.

— Кристиано... пожалуйста... — мне нужно почувствовать его внутри себя. Это потребность, для которой у меня нет слов.

Он поднимает голову, на лбу прорезается морщина.

— Ты пытаешься остановить меня от того, чтобы я вылизал тебя?

Я киваю, но прежде чем успеваю что-то объяснить, его брови хмурятся еще сильнее, и из груди вырывается низкий рык.

— Какого хуя, Трилби? Я умираю с голоду по тебе, и я не пробивался на вершину пищевой цепочки, чтобы быть вегетарианцем.

Воздух вырывается из моих легких. Ну, блядь.

Он разводит мои колени шире, и я сжимаю кулаки. Его раскаленное дыхание обжигает сквозь ткань моих трусиков, и язык выскальзывает, дразня кружево.

— Пожалуйста, не рви еще одну пару, — хрипло шепчу я. — Французское кружево на деревьях не растет.

Он замолкает и улыбается, прижавшись к моей киске.

— В моем саду растет. — А потом сжимает зубами полоску кружева и срывает ее с меня одним движением.

Холодный воздух скользит по влажной коже, заставляя меня содрогнуться, прежде чем его рот полностью накрывает меня, такой горячий, влажный и жадный. Мои пальцы находят его волосы и бессознательно тянут их, пока он делает из моего клитора настоящий пир. За долгим облизыванием следует напряженное посасывание, затем он обводит языком затвердевающий бугорок, заставляя меня извиваться. Его ладони вдавливаются в мои бедра, раскрывая меня шире — больше для него, больше, чтобы он мог меня пожирать. Сорванные стоны и всхлипы вырываются сами, и я мечусь головой из стороны в сторону.

— Вот так, малышка. Видишь, что происходит, когда ты перестаешь сопротивляться? — дразнит он между жадными всасываниями.