Я даже не успеваю вдохнуть. В одно мгновение меня разворачивают и прижимают к кухонной стойке, выгибая спину назад, а огромная ладонь сжимает мое горло.

Трахея не перекрыта, но угроза того, что она вот-вот окажется зажата, висит темной тенью. Мои глаза широко распахиваются, впитывая ослепительно белый потолок, пока в поле зрения не врывается его лицо.

Он рычит сквозь стиснутые зубы:

— Какую часть из «не испытывай меня» ты не поняла?

Белки его глаз сверкают, и где-то глубоко в животе узел скручивается в ощущение, которое пугающе похоже на удовлетворение.

— А какую часть из «не говори мне, что делать» не понял ты? — выдыхаю я одними губами.

Шепотом и с улыбкой.

На его лице проступает замешательство, и вместе с ним… что-то еще. Что-то темнее всего, что он показывал мне прежде.

Затем я совершенно теряю ориентацию.

Огромный кулак с грохотом обрушивается на кухонную поверхность, и хватка на моем горле исчезает. Я отшатываюсь назад и разворачиваюсь, чтобы увидеть Кристиано, стоящего лицом к стойке.

Его руки упираются в края, костяшки побелели от напряжения. Я замечаю, как его спина резко поднимается и опускается в попытках вдохнуть воздух, только потому что это движение до жути похоже на мое собственное. Кажется, я не могу отдышаться.

— Что сейчас произошло? — шепчу я.

Он крепко зажмуривает глаза, а потом сжимает обе ладони в кулаки прямо на столешнице.

— Я едва не поцеловал тебя, — медленно произносит он. — Вот что сейчас произошло.

Мой живот будто взрывается изнутри.

Те несколько поцелуев, которые я испытала в юности, лишь заставили меня гадать, чего вокруг них столько шума, но сейчас мои губы покалывают от жгучего желания прижаться к его. Это настолько обнаженный, дерзкий и чужой для меня порыв, что я ощущаю его, как воздух, без которого не могу дышать.

Все мое тело ниже талии превратилось в желе, тогда как он выглядит еще более твердым и несгибаемым, чем прежде. В голове проносятся десятки ответов, но ни один не кажется уместным. На самом деле не существует правильного способа произнести: «Мне хотелось, чтобы ты это сделал». Особенно если говорить это брату собственного жениха.

Поэтому я делаю единственное, что сделала бы любая не уважающая себя невеста Коза Ностры: беру всю вину на себя и извиняюсь.

— Я… я прости.

Он едва поворачивает голову, но глаза так и остаются закрытыми.

— Даже не думай извиняться за поведение мужчины.

Я собираюсь открыть рот, но его веки резко распахиваются, пронзая меня взглядом, и я застываю на месте.

— Это я едва не поцеловал тебя, — повторяет он. — Ты не сделала ничего плохого.

И все же, несмотря на его слова, я слышу в голове голоса Папы и Аллегры, которые отчитывают меня за то, что я притянула его взгляд, разозлила его и пустила в ход женские чары, чтобы сбить его с пути.

Все вокруг замирает, даже мое собственное сердце.

— А если бы я хотела, чтобы ты это сделал?

Я опускаю взгляд в пол, боясь посмотреть на него. Жгучая сила его взгляда смягчается и превращается в теплое касание сбоку на моем лице.

— Ты не можешь говорить мне такие вещи, Кастеллано, — его голос мягкий, но в нем звучит темное предупреждение.

Я делаю неглубокий вдох.

— Но это правда. Я хотела, чтобы ты поцеловал меня.

От взгляда, брошенного на меня из-под опущенных век, у меня перехватывает дыхание. Его кулаки уже отпустили край столешницы, и теперь он медленно растягивает и сгибает пальцы, пока его глаза прожигают меня пристальным взглядом.

Он делает медленный шаг ко мне, потом еще один, пока его грудь почти не касается моих сосков. Моя спина отчаянно просит выгнуться, чтобы я могла прижать к нему грудь, но выражение на его лице мучительное, словно он взвешивает, стоит ли прикончить меня прямо сейчас и избавить самого себя от этой пытки.

Он поднимает к моему лицу грубую ладонь и осторожно оставляет ее там.

— Послушай меня, — его голос тихий и предельно ясный. — В этой жизни нет места желанию того, чего ты не можешь иметь.

У меня перехватывает дыхание, когда его темно-бордовые глаза заставляют мою кожу гореть. Я приоткрываю губы, чтобы что-то сказать, но его указательный палец проводит по ним и мягко прижимает.

Его голос становится ниже, окрашенный горечью поражения:

— Иногда самые лучшие воспоминания — это те, которых мы не можем создать.

Он убирает руку с моего лица и выходит из кухни к огромным окнам. Снаружи небо темнеет от грозовых туч. При этой тяжелой, душной влажности гроза неизбежна.

Я иду за ним на расстоянии, которое кажется мне безопасным, а в голове гудят скрытые предупреждения и обжигает осознание того, что химия, которую я списывала на собственное воображение, на самом деле реальна и он чувствует её так же, как и я.

В этом напряженном мгновении я не знаю, что хуже: желать этого мужчину на каком-то первобытном, плотском уровне, думая, что он блаженно не ведает об этом, или понимать, что чувство взаимное, но между нами стоит целый преступный мир, который никогда не позволит этому стать чем-то большим, чем незначительное, бесполезное ощущение.

— Ты останешься этой ночью здесь, — произносит он, не оборачиваясь. — Я не знаю, когда Саверо закончит.

Я понимаю, что это значит. Саверо будет преследовать каждого, кто хоть как-то может быть связан с человеком, выстрелившим в его водителя, а на такую охоту невозможно поставить сроки. Но предупреждение Кристиано все еще отзывается в ушах.

— Может, будет лучше, если я поеду домой.

Он разворачивается и смотрит на меня почти устало.

— Даже твой отец, человек, который прожил жизнь на границе этого мира, не видел той угрозы, под которой мы, Ди Санто, находимся столько, сколько себя помним. Множество людей хотят нашей смерти и будут пытаться убить нас и всех, кто рядом с нами, пока не получат то, что хотят. Ты теперь в опасности, Кастеллано, и твой отец больше не сможет тебя защитить.

Он дает своим словам осесть на мне тяжелым грузом, потом коротким движением головы указывает на дальний конец комнаты.

— Ты устала, а у меня есть гостевая спальня. Можешь там поспать.

Я действительно устала. За один день я увидела столько, сколько хватило бы на целую жизнь.

— Можно я воспользуюсь ванной?

Его челюсть нервно дергается.

— В гостевой есть своя, но если захочешь принять душ, самый хороший в моей. Я покажу.

Его взгляд медленно скользит по моей шее и останавливается на ключице, будто запоминая ее очертания, а потом он проходит мимо меня.

Я невольно отмечаю его шаги, пока иду следом. Такая плавность, такая уверенность и цельность — все, чего мне так не хватает. Он распахивает двустворчатые двери и достает два невероятно мягких, пушистых полотенца. Увидев, как расширяются мои глаза, он чуть заметно пожимает плечами.

— Когда я в городе, у меня работает домработница.

Две секунды спустя мы стоим в изысканной, со вкусом оформленной ванной. Огромный душ-водопад, скрытый за отполированными стеклянными панелями, и такое количество шампуней и лосьонов, что их хватит на целый год. Я не могу остановить ревнивую мысль, которая упрямо тянется к вопросу, бывали ли здесь другие женщины.

— У тебя… были гости? — вырывается у меня прежде, чем я успеваю прикусить язык.

Я чувствую, как он улыбается рядом со мной.

— Нет. — Он поворачивается, чтобы уйти, но замирает в дверях. — Моя домработница просто неисправимая мечтательница. — Его взгляд мягко скользит по моему лицу, и у меня все внутри уходит в туманную спираль.

Я хочу знать, о чем он думает. Мы были в одном шаге от поцелуя, а теперь я остаюсь в его квартире. И в этом нет ничего странного. У меня ощущение, что я должна быть здесь.

Его голос становится таким мягким, будто меня укрыли одеялом:

— Просто выйди, когда закончишь. Не торопись.

Я смотрю на дверь, которую он оставил настежь открытой, и думаю, как он может быть таким заботливым о моей чести и при этом таким избирательным в этой заботе.