Другие скорбящие идут мне навстречу, с головы до ног одетые в черное. Я не узнаю никого из них. Я чужая на этих похоронах, равнодушная к судьбе покойного, без единой слезинки на глазах, только удивление тянет уголки моих губ.

Я опускаю вуаль на лицо и иду в том же направлении, что и остальные скорбящие, к входу в церковь.

Неожиданно я ощущаю его рядом, его тепло будто прилипает к моему боку, сердце бьется в такт его шагам. Его большие руки глубоко спрятаны в карманы, а дорогие туфли едва слышно щелкают по брусчатке.

— Мир Коза Ностры тебе идет.

С каждым шагом мое дыхание становится все более прерывистым.

— Ну, хоть это радует, — говорю я, вспоминая, как он никак не отреагировал на мое собственное заключение о том, чего теперь от меня ждут. — Я бы сказала, он подойдет любому, кто умеет носить черное и хранить пару секретов.

— Так мы снова вернулись к тайнам, да? — произносит Кристиано, и уголки его губ чуть подрагивают в улыбке.

Я слушаю его лишь вполуха, хотя его рука скользит по моей, испытывая мою решимость держать дистанцию.

— Разве секреты не то же самое, что и валюта в этом мире? — стараюсь сохранить легкий тон, хотя на самом деле мне трудно просто переставлять ноги.

— Верно. Но ты пока еще не часть этого мира, поэтому твои секреты мало чего стоят.

Я останавливаюсь и смотрю на него, хоть его образ перед глазами слегка расплывается и тает.

— Хочешь сказать, что мои секреты ничего не значат?

— Все зависит от того, кто спрашивает.

Те же самые слова, что он сказал мне в библиотеке, царапают мое терпение. Я прищуриваюсь.

— Я спрашиваю тебя.

Его глаза вспыхивают так, будто он только что наткнулся на момент, которого ждал всю свою жизнь. Он входит в мою орбиту, несмотря на то что я кружусь, оторванная от всего, потерявшая опору и настолько дезориентированная, что меня слегка тошнит.

— Твои секреты будут ничего не стоить только в том случае, если ты доверишь их не тому человеку.

Из моего горла вырывается короткий вздох.

Он не может знать.

У меня есть всего один секрет, и это он. Но он не может об этом узнать. Никто не может.

Осознание того, насколько глубоко я увязла, сталкивается с памятью о том, что я все еще застряла в собственной утрате.

Я снова начинаю идти и каким-то образом добираюсь до ступеней, где останавливаюсь внизу. Кристиано делает еще два шага, прежде чем понимает, что меня больше нет рядом. Он оборачивается и медленно проводит взглядом по моему застывшему силуэту.

— Пойдем, нам нужно зайти внутрь. Церемония вот-вот начнется.

— Я… я не могу, — слова срываются с моих губ. Я словно оцепенела от шока, ноги не слушаются.

Он оказывается рядом в одно мгновение.

— Что случилось?

Лоб покрывается липкой испариной, и я поднимаю дрожащую руку, чтобы стереть ее.

— Ты вся дрожишь. Тебе плохо?

— Эм… я в порядке. — Даже когда я это говорю, ступени перед глазами плывут. — Но, кажется, я не смогу зайти внутрь.

Я чувствую, как его большая ладонь мягко обхватывает мой локоть и направляет меня к скамье.

— Наклони голову к коленям.

Когда я не двигаюсь, его рука ложится мне на шею и осторожно склоняет вниз. Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь на дыхании, и постепенно в голове начинает проясняться.

Спустя несколько минут я поднимаю взгляд на двери церкви. Они уже закрыты.

— Черт, — шепчу я. — Мне нужно быть внутри. Саверо...

Я пытаюсь встать, но опасно качаюсь.

Руки Кристиано находят мои бедра и уверенно прижимают вниз, пока я снова не оказываюсь сидящей рядом с ним.

— С Саверо все будет в порядке. Он прожил тридцать два года без женщины рядом. Проживет и еще один день.

Я перевожу взгляд на Кристиано.

— Тридцать два? Я и не знала, что он на двенадцать лет старше меня.

Его лицо темнеет.

— Что это было сейчас? Я подумал, что ты вот-вот упадешь в обморок.

Я смотрю на свои руки.

— В последний раз, когда я была в этой церкви, это было... — я сглатываю, но горло становится еще суше, комок в нем только растет. — Это было на похоронах моей мамы.

Кристиано поднимает руку к лицу и сжимает переносицу большим и средним пальцами.

— Блядь, — хрипло шепчет он. — Сколько лет прошло?

— Пять. — Я делаю глубокие вдохи и поднимаю взгляд на здание. — Такое ощущение, будто это было только вчера. Не верится, что прошло уже пять лет с того дня, когда я видела ее в последний раз.

— Что случилось? — Его голос неожиданно мягкий.

— Она везла меня на урок рисования. — Мой голос звучит отстраненно, а картинка в голове мерцает, как старый фильм, который прокрутили слишком много раз. — Я не хотела ехать, но она уже заплатила за курс. Мы ужасно поссорились и из-за этого опоздали, когда садились в машину.

Это всегда будет моим самым большим сожалением: та ссора с мамой в тот день.

— Несмотря на то что она ехала быстро, мы заметили машину, которая следовала за нами. Мы привыкли к тому, что за нами бывает хвост, и часто с нами ехали парни из охраны папы. Но в тот день мы и так опаздывали на мой урок, поэтому не стали звонить ребятам и не пытались оторваться, как делали обычно. Когда мы остановились на светофоре, из машины выскочил парень, подбежал к нам и выбил водительское стекло. Все мое лицо было порезано осколками.

Кристиано застывает рядом, но я слышу его дыхание, медленное и ровное, оно подстраивается под мое и удерживает меня в реальности, пока я рассказываю о моменте, который навсегда изменил мою жизнь.

— Он орал на маму, и она кричала на него в ответ. Я даже не помню, что они говорили, потому что была в ужасе. А потом он сунул руки в машину и начал ее душить...

Я прерываюсь, чтобы перевести дыхание. Я больше никогда не хочу чувствовать себя такой беспомощной, как в тот день.

— Потом из ниоткуда появился другой парень, вытащил пистолет, и прежде чем я поняла, что происходит, он выстрелил в маму. Она умерла мгновенно.

Я медленно осознаю прикосновение руки, вытирающей слезы с моих щек.

— Я не могу забыть выражение ее лица. Такое злое и испуганное. А потом, когда кровь уходила, оно изменилось. Она выглядела умиротворенной.

Кристиано продолжает дышать ровно.

— Что ты сделала?

— Ничего. — Я поднимаю веки, чтобы увидеть его реакцию, но ее нет. — Я не могла пошевелиться. Не могла дышать. Из моего рта не вырывалось ни звука. Именно выстрелы подняли тревогу. Полиция отвезла меня домой и сообщила папе.

Краем глаза я замечаю, как Кристиано проводит ладонью по лицу.

— Сав знает об этом? Что именно в этой церкви проходили ее похороны?

Я опускаю взгляд и медленно качаю головой.

— Это бы ничего не изменило, — говорю я с тенью горечи. — Я знаю, что в этой жизни люди постоянно умирают. Я же не могу бойкотировать самую большую церковь в городе, правда?

Он смотрит прямо перед собой, и в его взгляде вспыхивает почти злой огонек.

Нервы пробегают по коже, пока я готовлюсь задать ему свой вопрос.

— Ты ведь тоже потерял маму, правда?

Он глубоко вдыхает и выдыхает сквозь сжатые губы. Потом проводит ладонями по коленям.

— Ты не обязан отвечать. Я просто...

— Нет, — перебивает он. — Мы действительно ее потеряли. Ее тоже застрелили. Обстрел из машины, чтобы достать моего отца.

Ох.

— Мне так жаль. Когда это случилось?

Он слегка двигается, и его рука задевает мою, поднимая на коже мурашки.

— Десять лет назад. Мне было семнадцать.

Я качаю головой, пораженная ужасом всего этого. Между Кристиано и Саверо, и мной с тремя сестрами, это шестеро детей, лишенных матери только из-за преступного мира, который прячется за каждым углом.

Я бросаю на него взгляд и невольно отмечаю, как сдержанно он говорит о чем-то настолько личном, настолько эмоциональном.

— И что ты сделал?

— Я вскоре переехал в Вегас. Получил особое разрешение от отца, чтобы оставить этот мир. Я не хотел иметь с ним ничего общего. И до сих пор не хочу. — Он качает головой так, будто пытается убедить в этом самого себя. — По крайней мере, я продолжаю это себе повторять. Жизнь, которую я построил сейчас, бизнесы, которыми я управляю… да, они не всегда кристально чистые и легальные, но я сам сделал этот выбор. Я веду эти дела полностью самостоятельно. Каждый кусочек успеха, которого я добился, я выстроил своими руками. И мне не пришлось пустить пулю кому-то в голову, чтобы это стало реальностью.