Он не ответил сразу. Шёл спокойно, размеренно, словно ждал этого вопроса.

— Когда-то здесь находилась вспомогательная прачечная. В поместье тогда жило куда больше людей, и она была необходима. Но когда род уменьшился, прачечную сочли избыточной. Ваша мать, — он посмотрел на меня чуть мягче, — очень любила вечерние закуски. Барон — ваш отец — приказал обустроить здесь кухню, чтобы слугам не приходилось бегать вниз. Так вашей матери было проще — тайком пробираться сюда и перекусить. Об этом знал ваш отец, и он устроил всё не только для слуг, но и для супруги.

Он сделал паузу, и уже тише добавил:

— После тех событий шестилетней давности мы с вами стали часто бывать здесь. Я выбирал это место для занятий — вы легче сосредотачивались, когда рядом были запахи чая, выпечки. Я полагаю, воспоминания о вашей матери делали это пространство для вас особенно безопасным.

И сразу в ответ на его слова, в голове вспыхнули образы. Мать в лёгкой сорочке крадётся по коридору, едва касаясь пола, держа в руках тёплую тарелку с выпечкой; заметив меня, она театрально подносит палец к губам, словно призывая к тишине и соучастию в её ночной вылазке за пирожками тети Марины. И после этого я вспоминаю следующее. Яков, стоящий у кухонного стола, показывает мне на карте границы СВЕТ. Я — совсем ребёнок, но уже спорю с ним.

Эти образы были живыми. Не искусственными, не вызванными внешним толчком. Они возвращались ко мне сами, с глубины, как будто — нет, как точно — это было моей жизнью.

На первом этаже нас встретил просторный холл. Потолок здесь был высоким, перекрытым серией монументальных колонн. Между ними — аккуратная лепнина, кое-где потемневшая, но не утратившая своей утончённости. Пол — камень с серыми прожилками, отполированный, но не глянцевый. Свет падал мягко, рассеянно, будто пространство само отталкивало резкость.

Яков замедлил шаг и провёл рукой по основанию одной из колонн:

— В этом доме многое менялось. Поколения приходили и уходили, делали ремонты, перестраивали залы и стены. Но такие места… их не тронули. Потому что они помнят.

Он задержался на лепнине, чуть наклонил голову:

— Подобных залов немного, но они есть. Уцелели не все, но некоторые пережили даже родовые войны. Им больше тысячи лет. Менялись крыши, окна, перекрытия — но эти стены держатся. И будут держать. Потому что это — опора, а не декорация.

Я молча кивнул. Впервые за всё время в этом доме я почувствовал: он не просто большой. Он — живой. И старый. Очень старый.

Мы подошли к высоким двустворчатым дверям. Я невольно замедлил шаг, рассматривая их. Такие я видел только в старых фильмах — те самые, что любили снимать в особняках, наполненных аристократической важностью и налётом древности. Потёртые латунные ручки, узорчатые панели, подчёркнутая тяжесть — всё в них говорило о статусе и о времени.

Яков, заметив мой взгляд, мягко подтвердил:

— Верно, маринская эстетика. Двери при входе должны были сразу впечатлять. Это было важно в архитектуре того времени.

Он распахнул их без усилия — плавно, легко, без скрипа. Казалось, с такими дверьми справился бы даже ребёнок. Механизм работал безупречно. Всё здесь говорило о том, что даже века спустя важна не только форма, но и содержание.

Мы вышли на крыльцо.

Я машинально обернулся — просто чтобы бросить взгляд на здание, из которого вышли.

Какого Х… И тут до меня дошло.

Это был не дом. Не поместье. Это, мать его, замок.

Настоящий.

Тот самый, который в других мирах давно бы превратили в музей, резиденцию президента или, на худой конец, закрыли под охраной и поставили табличку «объект культурного наследия». Башни. Контрфорсы. Окна-стрелы. Навесной балкон с коваными ограждениями. Всё было на месте. И всё — живое. Рабочее. Настоящее.

— Это что за х… — я не договорил. Просто молча смотрел вверх.

Яков, не оборачиваясь, спокойно заметил:

— Вы удивлены. Это видно. Но, господин… вам стоит привыкнуть. Это — поместье. Маленькое.

Он сделал шаг вперёд, чуть повернулся в мою сторону:

— Если бы вы увидели дворцы столичных родов… вы бы поняли, что это — скромное владение. Один из периферийных опорных пунктов. Дом, а не крепость. Родовой бастион, но не цитадель.

Я продолжал смотреть.

— В моём мире это называлось бы замком, — пробормотал я. — Или министерством культуры.

Он усмехнулся — едва заметно, но искренне:

— В этом и разница. У нас архитектура — не только для парада. Она ещё и для выживания.

Я повёл взгляд дальше и заметил, что территория у замка действительно большая. Вдалеке виднелись ворота — массивные, чёрные, с латунной обшивкой. Это был въезд. Прямая дорога вела от них прямо к крыльцу, где мы стояли. Да, теперь я понял: это не был главный замок рода. Изначально — просто усадьба. Место отдыха. Отдалённый угол. Но теперь… теперь это стало крепостью. Последним оплотом. Здесь больше не отдыхали — здесь держались.

Ни тебе фонтанов, ни мраморных лестниц. Всё строго. Всё по делу. Ни показной роскоши, ни заброшенности.

Слева я заметил плац. Там тренировались бойцы — чётко, синхронно, слаженно. Не новички. Справа — хозяйственный блок. Несколько складов, пара ангаров, кое-где открытые ворота, за которыми поблёскивали капоты. Гаражи. Рабочее пространство.

И как раз в этот момент к воротам подъехала машина.

Я бросил взгляд на Якова — и понял: это было не совпадение. Он шёл с такой точностью, что мы вышли ровно в тот момент, когда они подъехали. Нас видели. Мы встречали — но не ждали. Не суетились, не подстраивались. Всё по этикету. Всё правильно.

Яков почувствовал мой взгляд и, не оборачиваясь, спросил:

— Всё в порядке, господин?

Я только махнул рукой. Он, безусловно, получал удовольствие от этой ситуации. И я понимал: этот человек гораздо сложнее, чем кажется. Он рассчитывает шаги, просчитывает реакции. Он выстраивает всё заранее — даже момент появления.

Машина тем временем въехала во двор. Стража её пропустила. Она начала двигаться прямо к нам.

Я невольно замер. Это была моя первая встреча с кем-то, кто имел власть в этом мире. Кто-то, кто мог отличить ложь от правды. Кто-то, кто мог — по щелчку пальцев — разрушить всю выстроенную маску.

Что, если артефакт не сработает?

Я не чувствовал между «до» и «после» никакой разницы. Не было ощущения защиты. Никакого сигнала, вибрации, тепла — ничего. А вдруг он не активировался? А вдруг церковники используют усовершенствованные артефакты и смогут распознать попытку сокрытия? А если они вообще умеют видеть сквозь любое Эхо?

Машина остановилась у крыльца. Секунду — тишина. Потом водитель вышел, обошёл кузов и открыл дверь. Я напрягся.

Из машины вышел молодой парень. Лет тридцати. Никакой рясы. Ни посоха, ни капюшона, ни тяжёлых цепей. Просто — брюки, тёмная рубашка, куртка. Чёрная — простая, классическая. Не спортивная, не парадная — универсальная, подходящая и под повседневный костюм, и под деловой стиль. Весь образ больше походил на современного чиновника, чем на представителя церковной иерархии. Я даже слегка опешил.

Это было… не то, чего я ожидал.

Он заговорил достаточно бодрым и весёлым голосом, снова ломая мои ожидания от церковников.

— Станислав Аркадьевич Мечев, добрый день. Меня зовут Алексей Евгеньевич, я приехал сделать проверку. Это не займёт много времени — буквально пару секунд.

Он достал что-то из кармана, скользнул взглядом по устройству, щёлкнул кнопкой. Что-то моргнуло, он кивнул:

— Ага, огонь. Всё, спасибо.

Сел в машину. Уехал.

Я открыл рот и… офигел. По-другому я это даже описать не мог. Это всё? Я готовился, нервничал, просчитывал провал… А он просто глянул в стекляшку, увидел огонь и уехал.

— Он… уехал? — спросил я, сам не веря в происходящее.

— Уехал, — спокойно подтвердил Яков, и лишь прищур выдал, что он тоже слегка озадачен.

Мы оба молчали секунду, и я наконец выдал:

— Это было слишком просто.