— Почему я осталась одна? — закричала Саманта и рухнула на диван.

Марк Лоуренс схватил стакан с водой и попытался напоить Саманту, а ребенок испуганно закричал и побежал звать горничную.

Мейсон присел на диван рядом с содрогающейся от рыданий Самантой. Он положил ей руку на голову и чувствовал, как женщина постепенно успокаивается, как затихают рыдания.

— Если, Саманта, думаешь, что мне легко, то ошибаешься.

— Извини меня, Мейсон, я не хотела, — тихо произнесла женщина.

— Мне, может быть, даже хуже, чем тебе, — задумчиво произнес Мейсон, — думаешь, я не хотел бы сейчас очутиться на месте Дика? Я даже завидую ему, ведь он умер счастливым, он умер, зная, что ты любишь его, что сын его любит.

Мейсон замолчал. Саманта совсем затихла под его рукой и Мейсон, даже испугавшись, наклонился над ней, чтобы услышать, дышит она или нет.

— Дик погиб, — произнесла Саманта.

— Да, погиб, — тут же поправился Мейсон, поймав себя на том, что ранее сказал «умер». — А меня некому любить, — задумчиво проговорил он, проводя рукой по шелковистым растрепанным волосам Саманты. — Я не просил Дика передать, что кого‑нибудь люблю только потому, Саманта, что некому было бы передать, если бы Дик спасся.

— Мейсон, — всхлипнула женщина.

— Я сделаю для тебя все, Саманта, все, что в моих силах.

Мистер Лоуренс с благодарностью посмотрел на Мейсона. И хотя отношение того к этому низкорослому мужчине абсолютно не изменилось, он согласно кивнул головой и уже повторил, на этот раз обращаясь уже к мистеру Лоуренсу.

— Да, я сделаю все, что могу.

Перед тем, как покинуть дом Ричарда Гордона, Мейсон подошел к его сыну, опустился перед ним на колени, обнял его и зашептал на ухо.

— Малыш, я хочу тебе сказать, что твой отец тебя очень любил, и он мечтал, что ты станешь настоящим человеком, что ты будешь достоин его. Пообещай мне.

— Да, да, я буду хорошим мальчиком, — сказал ребенок.

— Ну, вот и славно, — Мейсон пригладил его волосы, вытер кончиками пальцев слезы на глазах ребенка и направился к двери.

Марк Лоуренс заспешил за Мейсоном.

— Мистер Кэпвелл, я могу вас подвезти, куда вам надо?

— Мне никуда не надо.

— Как это? — изумился Марк Лоуренс, — вы прилетели в Нью–Йорк только для того, чтобы увидеться с вдовой?

— Не только для этого, — ответил Мейсон, развернулся и медленно зашагал по улице.

Марк Лоуренс еще несколько мгновений стоял возле своей машины, следя за тем, как медленно Мейсон отдаляется от него.

На углу Мейсон остановился. Он поднял руку и подозвал к себе Лоуренса. Тот заспешил к нему.

— Мистер Лоуренс, — абсолютно спокойно и буднично произнес Мейсон, — давайте решим все деловые вопросы. Я обещал Саманте, что сделаю все, что будет в моих силах.

— Конечно, — обрадовался мистер Лоуренс, — садитесь, мы поедем в контору, а потом в страховую кампанию, — мистер Лоуренс и сам не верил своей удаче, он‑то уже абсолютно отчаялся получить от Мейсона помощь и уже прикидывал в уме, как ему придется действовать на свой страх и риск.

Мейсон сидел, казалось, безучастный ко всему.

— Я скажу, мистер Лоуренс, все, что вы мне посоветуете, ведь я понял, вы желаете Саманте и ее сыну только добра.

— Да–да, вы правильно меня поняли.

И в этот момент отношение Мейсона к этому не очень‑то приятному человеку изменилось.

Он понял, почему с ним работал Ричард Гордон. Ведь в сущности, Лоуренс был очень толковым помощником, педантичным и честным. Именно честность в первый момент и отталкивала от него людей. Ведь не всегда принято говорить то, что думаешь, обычно все прикрываются лживыми фразами, а Марк Лоуренс сразу же говорил правду и по делу.

Это уже потом, в процессе ведения дел он начинал заниматься схоластикой и казуистикой, хитрил, искал обходные маневры, но не потому, что сам был нечестен, а потому, что нечестны были люди, окружавшие его и потому, что этого требовали интересы дела.

— Я теперь понял вас, мистер Лоуренс, — убежденно произнес Мейсон, — вас всегда интересует результат, правдивость и достоверность результата, поэтому ради нас, ради памяти Ричарда Гордона я готов солгать. Тем более, что уверен, я поступлю таким образом честно, а если бы я сказал правду, это была бы ложь по отношению к памяти Дика.

Марк Лоуренс с благодарностью посмотрел на Мейсона.

Тот первый подал ему руку и ощутил крепкое рукопожатие коротких пальцев помощника Ричарда Гордона.

Уже смеркалось, когда со всеми бумагами было покончено, у Мейсона лежал билет на обратный рейс. Он должен был вылетать утром.

И тут, внезапно оставшись перед крыльцом отеля, Мейсон растерялся: ему решительно нечего было делать. Идти сейчас к Саманте не было смысла, ведь что еще он мог сказать ей кроме того, что уже было сказано, что еще он мог услышать кроме того, что уже услышал.

И поэтому он бесцельно побрел по улице.

Сверкали огни рекламы, искрились неоном витрины, все вокруг желтым светом заливали фонари. Тротуар казался блестящим и натертым паркетом — столько миллионов ног полировали его каждый день.

Мейсон натыкался на прохожих, он был рад, что не может встретить ни одного знакомого в этом большом городе.

Он забрел в первый попавшийся бар и, подойдя к стойке, в нерешительности замер. Бармен выжидающе смотрел на него с дежурной улыбкой на лице.

— Вы что‑нибудь хотите заказать, сэр? — спросил он.

Мейсон коротко бросил:

— Кофе.

Он сидел на высоком табурете у стойки, обжигая себе пальцы горячей чашечкой кофе.

Ему доставляло какое‑то странное наслаждение чувствовать свою волю над собственными желаниями. Он смотрел на бутылки с виски, с вином, с шампанским, поблескивающие на зеркальной витрине бара, смотрел на то, как моложавый бармен разливает посетителям спиртное, внимательно следил за тем, как люди напиваются.

«Вот, — думал Мейсон, — зашел в бар абсолютно благопристойный человек, наверное, после службы, у него неприятности, и он решил отвлечься, пропустив пару рюмок. Но вот что интересно: выпив одну рюмку, человек не меняется, его лицо не становится более светлым. Наоборот, я же видел, как он постепенно уходил в себя».

И Мейсон понял, что ему совершенно не хочется пить, спиртное больше не волнует его.

Он даже с отвращением смотрел на то, как молодая девушка жадно пила коктейль в обнимку со своим приятелем. Ему даже хотелось подойти и вырвать стакан из рук девушки. Но Мейсон вспомнил самого себя.

«Нет, человек должен прийти к этому сам. Он должен пройти до самой черты и вернуться. Если он этого не сможет сделать, значит переступит черту, если сможет — спасется».

Вокруг Мейсона раздавались пьяные голоса, выкрики, пьяный смех.

«Почему все чувства у пьяного человека так уродливы? — думал Мейсон. — И вообще, приходилось ли мне когда‑нибудь в жизни видеть красивого пьяного человека?»

Мейсон сидел, раздумывая, и не мог вспомнить.

Он остановил свой взгляд на девушке с коктейлем В руках. Она уже выпила вторую или третью порцию, сделалась развязной. Блузка сползла с ее плеча, а она даже этого не замечала. Припухшие губы со смазанной помадой некрасиво кривились, глаза были пустыми и глупыми. Ее парень то и дело сползал с высокого стула. Он уже тоже порядочно набрался и все время норовил поцеловать свою девушку в щеку, но промахивался и громко смеялся. Девушка мерзко хихикала и как ей казалось, незаметно подтягивала юбку все выше и выше, пока, наконец, не показалась полоска белого белья.

И Мейсон подумал.

«Наверное, они сейчас уверены, что счастливы. Им хорошо, и все проблемы их решены. Они уверены, что красивы, раскованны и беззаботны. Но это только, если смотреть на мир их глазами.

А если со стороны, да к тому же трезвым взглядом…

Человек ведет себя так, потому что в обыкновенной жизни не всегда рядом попадется зеркало, и он не всегда может контролировать выражение своего лица. Вот со мной, к счастью, случилось так, что я словно бы смог отойти от самого себя на несколько шагов и посмотреть беспристрастным взглядом, взглядом стороннего наблюдателя. Но, правда, зеркало я разбил, — признался сам себе Мейсон, — зеркало, в котором увидел свое настоящее лицо. Но ведь в этом же зеркале отражалась и Мэри, значит, виновато не зеркало, а виноват я сам.