— Ведь должно быть спасение, — шептал Круз, — все это можно остановить.

«Нужно найти способ, как проникнуть в процессы, вмешаться в них. Ведь это так просто, мы уже знаем, какая молекула разрушает изолирующую оболочку. Нужно только убрать эти жиры из организма Брэндона. Все просто, но как это сделать? Ведь я не могу вмешаться в процесс, который не вижу, который происходит на микроуровне. Но ведь кто‑то же должен это сделать. Врачам легко рассуждать о том, что смерть одного ребенка, поспособствует спасению другого. Но Брэндон‑то у нас с Сантаной один. Мы не можем позволить ему умереть, мы никогда не простим себе этого…»

За окном автобуса сгущались сумерки, в салоне вспыхнул синеватый приглушенный свет. Пассажиры немного оживились, до Санта–Барбары оставалось совсем недалеко.

В темноте ночи флуоресцентно вспыхивали белые гребни волн океана. Сквозь рокот двигателя можно было услышать шум прибоя.

«Я не имею права на промедление.

Ведь доктор Денисон сказал, что у нас есть всего лишь полгода, а мы с Сантаной должны успеть раньше…»

Брэндон мирно посапывал на плече у Круза, и мужчина обнял мальчика.

Несколько дней Круз Кастильо провел в полном замешательстве. Он не знал, с чего начать. Он обзвонил всех своих знакомых, кто имел какое‑нибудь отношение к медицине, и всех умолял найти доктора, который смог бы вылечить Брэндона от лейкодистрофии. Но даже те медики, которые находились среди его знакомых, никогда не слышали о такой болезни. И Круз было уже совсем отчаялся. Он на всякий случай оставил всем врачам, к которым обращался, свой телефон и теперь сидел, не отходя от аппарата.

Но телефон молчал: ни единого звонка за полдня.

Круз сидел на диване, обхватив голову руками, и мерно раскачивался. Сантана боялась обратиться к нему.

А Брэндон как будто бы ничего не подозревал о своей болезни. Он временами забывал, что почти полностью потерял слух и продолжал так же весело бегать по дому, громко хохотать и приставать к матери с просьбами. Та старалась ему ни в чем не отказывать, и Брэндон, казалось, почувствовал эту слабинку Сантаны. Он стал просить то, о чем бы никогда раньше не попросил мать, и та безропотно выполняла все его просьбы.

Круз вздрогнул, когда раздался звонок, и тут же схватил трубку.

— Круз Кастильо слушает.

— Это говорит Ридли.

— А, это ты, — Круз тяжело вздохнул, — что‑нибудь случилось в управлении?

— Да нет, Круз, все в порядке, я бы не стал тебя беспокоить по пустякам, но по–моему, кое‑что сдвинулось с Брэндоном, по–моему, я нашел выход.

Круз тут же оживился.

— Ридли, говори скорее, я не могу ждать!

— Так вот, слушай. Ты знаешь судмедэксперта, — и Ридли назвал какое‑то длинное имя.

Круз напряженно копался в своей памяти, наконец вспомнил, что года два назад обращался к этому специалисту из Сан–Франциско. Нужно было поставить необычный эксперимент, и этот врач помог.

— Да, Ридли, я помню этого специалиста. Что ты хочешь сказать?

— Нет, Круз, специалист здесь ни при чем. Но я позвонил ему, и он мне сказал, что есть один врач, который занимается чем‑то очень похожим.

— Кто он? Говори!

— Сейчас, записывай, я дам тебе его телефон.

И Круз записал телефон Центра диетологии в Сан–Франциско.

— Как ты говоришь, имя этого врача?

— Доктор Хайвер, — повторил Ридли, — Людвиг Хайвер.

— Хорошо, спасибо тебе, я никогда не забуду этой услуги.

— Да что ты, Круз, не стоит благодарности, я буду рад, если вашему малышу пригодится моя помощь.

Круз тут же нажал пальцами на рычаг аппарата и набрал номер в Сан–Франциско.

К телефону долго никто не подходил. Наконец, на другом конце провода отозвался высокий женский голос.

— Приемная доктора Хайвера. Вас слушают.

Круз внезапно растерялся, он не знал с чего начать.

— Я вас слушаю, — повторила медсестра.

— Мне нужно срочно поговорить с доктором Хайвером.

— Он сейчас занят.

— Мне нужно очень срочно поговорить с ним!

— По какому вопросу? — голос немного смягчился, и Круз понял, что сможет сейчас уговорить медсестру связать его с доктором Хайвером.

— У меня очень болен ребенок. Ему восемь лет и дело не терпит отлагательства.

Сестра немного помолчала.

— Подождите, я попытаюсь для вас что‑нибудь сделать.

Она отложила трубку, и Круз услышал в наушнике легкие шаги, звук открываемой двери. Затем раздались невнятные голоса: мужской и женский. Мужчина был явно недоволен, а женщина пыталась его уговорить.

В душе у Круза Кастильо похолодело. Он боялся, что трубку вновь поднимет женщина и скажет, что ничего не смогла для него сделать.

Но вскоре раздались тяжелые шаркающие шаги. Круз молил бога, чтобы это оказался сам доктор Хайвер.

Наконец, он услышал, как трубку берут в руки, раздалось покашливание и густой бас произнес:

— Доктор Людвиг Хайвер вас слушает.

На этот раз Круз уже успел приготовить первую фразу.

— Доктор Хайвер, мой сын болен лейкодистрофией.

— Когда был поставлен диагноз?

— Три дня тому назад.

— Кто поставил его?

— Доктор Денисон из центра ребенка в Лос–Анджелесе.

— Хороший специалист, — тут же ответил доктор Хайвер, — я ему полностью доверяю.

— Но он говорил нам, что эта болезнь неизлечима.

— В принципе да, — немного помолчав ответил доктор Хайвер, — но мы сейчас проводим исследования, у нас есть группа детей, больных этим недугом. И если вы дадите согласие, мы можем включить вашего сына в группу. Сколько ему лет?

— Восемь, — тут же ответил Круз Кастильо.

— Когда вы сможете приехать?

— Мы выезжаем тотчас же.

— Но я не даю вам никаких гарантий и скорее всего, болезнь не поддастся лечению.

— Но ведь это наш единственный шанс, доктор Хайвер, поэтому я и согласился.

— Я предупрежу, и вас тотчас же по приезде направят ко мне.

Круз даже не успел поблагодарить врача, как тот повесил трубку.

Сантана, стоявшая во время разговора возле телефона в напряженном молчании, тут же спросила:

— Ну как, он согласен?

Круз вздохнул.

— Да, он согласился, но говорит, что никаких гарантий быть не может.

Сантана прикрыла лицо руками, отвернулась и заплакала. Круз видел, как подрагивают ее плечи, он тут же поднялся и обнял жену.

— Сантана, не нужно расстраиваться, ведь у нас еще есть шанс, пока еще ничего не потеряно.

— Но ты же сам слышал, доктора утверждают, что болезнь неизлечима. Я начинаю отчаиваться.

— Не стоит, Сантана, мы еще поборемся за Брэндона, ведь невозможно поверить, чтобы Бог послал ему такие страшные испытания.

— Круз, я все время теперь укоряю себя, мне кажется, это наказание за мои грехи.

— Ну что ты, Сантана, ведь невозможно наказывать детей за грехи родителей.

— Я знаю, но когда я была в храме, мне показалось…

— Не нужно сейчас об этом думать, Сантана, я знаю, тебе там было плохо и ты потеряла сознание.

— Но у меня до сих пор перед глазами стоит скульптура девы Марии с ребенком на руках. Я потеряла сознание, когда увидела, как ее заливает ярко–красный свет витражей.

— Сантана, не время сейчас вспоминать и рассуждать. Мы должны собираться и действовать. Мы едем в Сан–Франциско, сейчас же.

Сантана нашла силы справиться с собой и со своими чувствами. Она бросилась паковать чемоданы. В спешке она никак не могла сообразить, что следует с собой брать и в растерянности стояла над раскрытым чемоданом, держа в руках ночную сорочку.

Брэндон подбежал к матери и протянул ей плюшевого медвежонка.

— Мама, мы обязательно возьмем его с собой. Ему без меня будет скучно.

Сантана попыталась улыбнуться и взяла в руки игрушку. Она прижала ее к груди, как живую, и слезы вновь показались в ее глазах.

Центр диетологии в Сан–Франциско был прекрасно оборудован. Огромное здание на окраине города утопало в зелени, детский корпус стоял в отдалении от основного.

Круз и Сантана шли по тенистой аллее, и Круз Кастильо с ужасом заметил, что Брэндон ступает как‑то неуверенно, то и дело спотыкаясь о стыки плит в дорожке.