— Это трехлетняя девочка. Она сирота. У нее в этом мире никого нет, как и у меня в том, — брови чиновника удивленно взлетели вверх. Видя, как легко решился предыдущий вопрос, Ирина отважилась спросить об удочерении:

— Я уже пыталась сделать это в Турове. Но местные чиновники отказали мне даже в прописке.

По слегка поджатым губам мужчины трудно было догадаться, был ли он недоволен действиями туровских чиновников или тем, что Ирина, показывая всем свой паспорт, раскрывала свое иномирное происхождение. Тем не менее, он пригласил к себе в кабинет еще одного чиновника, более компетентного в вопросах удочерения:

— Удочерение возможно, если ребенок уже продолжительное время живет с опекуном и эмоционально привязан к нему. В этом случае достаточно показаний свидетелей. — При этих словах Ирина еще раз испытала чувство благодарности к Дамдину, снабдившему ее своим поручительством. — Согласитесь, это более человечней, чем передавать ребенка совершенно чужим людям, даже если у них полная семья, живущая в достатке.

— Но как же так? — спросила Ирина, — ведь в Турове мне ясно дали понять, что только женатая пара, прожившая в браке не менее пяти лет и не имеющая собственных детей.

— Дорогая ханум, для каждого конкретного случая можно найти дополнительные условия, прописанные в законе, о которых туровский чиновник либо не посчитал нужным вас информировать либо специально ввел в заблуждение.

Ирина вышла из учреждения в смешанных чувствах, переполненная новой информацией и открывшимися возможностями. Выйдя за кованую ограду и даже не вспомнив об извозчике, шагала по улице, перебирая в уме разговор с чиновником и отпустив на свободу чувства, которые сумела сдержать, и которым было не место и не время при разговоре. Через квартал от учреждения улица стала более оживленной. Получив несколько тычков локтями от встречных прохожих и удар большой корзиной от толстой матроны, еще и одарившей девушку гневным взглядом, Ирина очнулась от своих мыслей и заметила, что мир вокруг под стать ее внутреннему состоянию. Одного взгляда вверх было достаточно, чтобы понять, сегодня у солнца нет ни единого шанса. Серая хмарь, еще с утра обложившая небо, к обеду, зацепившись за печные трубы, обосновалась на черепичных крышах, и наконец, разразилась мелким, как водяная пыль, дождем. Намокший шерстяной палантин не грел, а тяжело давил на плечи. Внезапный порыв ветра, проникший сквозь влажную одежду, холодил вдвойне. Летние туфельки в первой же луже, в которую Ирина невольно шагнула после встречи с корзиной, черпанули воды и теперь неприятно хлюпали с каждым шагом. Ирина заставила себя ускорить шаг и, ловко маневрируя между прохожими, обходя лужи и уличных торговцев с коробами на шее, поспешила в гостиницу, спохватившись, что нужно отпустить Милена, выполняющего роль няньки в ее отсутствие.

Ирина бездумно передвигается по гостиничному номеру, руки механически выполняют необходимые действия. Детские вещи уже сложены в большой кожаной сумке, которую когда-то нашла в сундуке. Свою немногочисленную одежду, приобретенную с помощью Аделины у туровской модистки, откладывает в сторону, она ей больше не пригодится. В старенький рюкзак небрежно запихивает только те вещи, с которыми пришла в этот мир. В руках остается потрепанный брелок — мишка с заплаткой, которым Ирина успокаивала ребенка в день их первой встречи.

Эль чинно сидит в кресле у окна в мягком ореоле света, спинка прямая, как учила когда-то няня Зорина, ручки на коленях, ноги не болтаются весело из стороны в сторону, как у любого беззаботного ребенка. Но подчинить эмоции, так же как тело, трехлетний ребенок еще не может, поэтому настороженность легко читается во взгляде. Девочка следит за передвижениями Ирины, не понимая, почему вокруг все замерло в молчании, и что делает в их комнате чужая тетя, тихо застывшая у двери. У женщины, в форменном темно-коричневом платье с белым отложным воротничком и такими же манжетами, наблюдающей за сборами, в глазах плещется сочувствие. У Ирины нет сомнений в том, что ее девочку не обидят. Осталось только объяснить ребенку, почему мама решила отдать ее этой чужой тете и уйти. Ирина подходит к дочке, присаживается рядом с креслом на колени и протягивает ей медвежонка:

— Эль, малышка. — Она проводит ладонью по мягкой щечке девочки, перебирает косички. — Я должна уехать. — Эль потерянно смотрит на Ирину, ее глазки наполняются слезами.

Осталось уйти, закрыв за собой дверь и навсегда забыть, чтобы не чувствовать эту боль в сердце. А ведь она появилась от одной только мысли, что это может произойти! Все, хватит! Ирина резко тряхнула головой, прогоняя прочь наглядную картинку, которую нарисовало ее богатое воображение, стоило только допустить, что будет, если она решит вернуться домой. Девушка сжала губы, чтобы не разрыдаться, и не показать своих слез ребенку. Девочка видела, а может и чувствовала, что Ирина не в себе, и как было в ее фантазии, забралась к ней на колени и обняла, прижавшись щекой к груди. О каком выборе идет речь? Его давно сделало за нее сердце.

Если вначале она страстно хотела вернуться домой и ее страшила мысль остаться в этом мире навсегда, то потом это стремление померкло перед желанием удочерить Эль. Намерение вернуться домой за полгода не стало меньше, но она примирилась с обстоятельствами, отпустила прошлое, которое занимало большую часть ее души, нашла утешение. Нет, Эль не просто утешение! Встреча с ней дала Ирине счастливый шанс на материнство, который она не собиралась упускать. Она просила у чиновника время на размышление, но в действительности время ей нужно было только для того, чтобы совладать с бушевавшими эмоциями. Подсознательный выбор в пользу Эль был сделан еще тогда, когда было принято решение ее удочерить. Самый же тяжелый выбор происходит между тем, что ты только чувствуешь, и тем, что уже осознал. А с мыслью, что ей придется навсегда остаться в этом мире, Эль ее примирит, так же как это делают неунывающий весельчак Милен, мудрая Аделина и надежный Дамдин.

Милен вернулся из музыкальной школы возбужденный. Со дня отъезда из Турова такое его состояние стало перманентным. Ирина обожала наблюдать, как молниеносно сменяются эмоции на его лице, и это стало ее любимым занятием с первого дня их знакомства. Вызывало восхищение, как этот оптимист умеет радоваться жизни, его любопытство и интерес к знаниям. Так же как и Эль, он стал ее якорем в этом мире. Поэтому решение, помочь ему достичь желаемого, казалось для нее естественным. Но сейчас, сидя за ужином, Ирина никак не могла сосредоточиться на восторженных отзывах Милена о музыкальной школе.

Обеденная зона состояла из трех камерных залов и уже этим в корне отличалась от привычного большого трактирного зала, занимающего весь первый этаж. Небольшие столики на две-четыре персоны, накрытые скатертями, стулья с мягкими сиденьями в противовес длинным выскобленным столам с лавками, приглушенные голоса и тишина, против царящей застольной атмосферы трактира, поддерживаемой музыкой и громкими разговорами. В этой атмосфере чопорности и порядка их маленькая Эль смотрелась более гармонично, нежели непоседливый Милен, и даже Ирине приходилось следить за своими манерами и ее это несколько напрягало. Она поняла, что зал в ее почти ставшим родным трактире ей милее и комфортнее. Заходящее солнце подсветило башенки княжеского дворца вдалеке, и Ирина с иронией подумала, что если бы пришлось делать выбор между провинциальной жизнью и роскошной жизнью во дворце, она без сомнений выбрала первую. Не находила она в себе нужных черт характера, которые заставляли бы желать и стремиться к такой жизни: ни честолюбия, ни жесткости, ни стремления к власти и богатству, ни желания взваливать на себя бремя ответственности в конце концов. К счастью, этот выбор мне никогда не грозит — усмехнулась Ирина. — Что-то сегодня слишком много размышлений про выбор.

Милен, тем временем, периодически натыкаясь на осуждающий взгляд подавальщика, хотя здесь его уместнее было бы назвать официантом, понижал голос, но вскоре забывался, до следующих высокомерных взглядов пожилой пары за соседним столом, которым было чуждо бесхитростное проявление эмоций. Будучи всецело поглощенным разговором, неодобрение соседей его не смущало.