— На самом деле это мне очень повезло, что я ее нашла. Это случилось в трудный момент моей жизни, когда я сама потерялась в этом мире и Мариэла помогла мне собраться с силами и… — Ирина подняла глаза на Яна. В его взгляде было столько тепла, что оно колыхнулось в душе ответной волной нежности и восторга.

Ян заметил, с какой нежностью Ирина посмотрела на его дочь, когда говорила о ней и, наконец, осознал, что расставание будет болезненным для них обеих. Но это его дочь, и сантименты тут неуместны.

— Как долго мы пробудем здесь? — На этом вопросе голос Ирины дрогнул.

— Пару дней. Я жду вестей от кузена. — Ян притянул к себе дочь, и усадил на колени. Ирина отметила про себя, что желание Яна постоянно прикасаться к дочери, держать ее за руку или на коленях или хотя бы в поле зрения, вызвано подсознательным страхом снова ее потерять. — По иронии судьбы, пока Эль находилась вдали от семьи, и ее инкогнито не было раскрыто, она находилась в большей безопасности, чем теперь со мной — с досадой сказал Ян.

На пороге заднего входа в дом, ведущего в кухню, показался Милен. Он озирался в поисках своих друзей и, увидев их в беседке, направился к ним. Ирина и Ян обменялись взглядами, в которых мелькнула одна общая мысль «бежать» и прыснули со смеха.

Утро следующего дня началось для Ирины с громкого стука в дверь. Не раскрывая сонных глаз, привычно протянула руку в поисках одеяла, чтобы накинуть его на Эль, всегда раскрывающуюся во сне, и не ощутила под рукой ничего кроме прохладной гладкой простыни. Раздражение от резкого пробуждения мгновенно сменилось тревогой, сбросив остатки сна. Девушка быстро подскочила с кровати, и рванула к двери, от которой вновь раздался громкий настойчивый стук. Каково же было ее удивление увидеть стоящего на пороге ребенка. Девочка, уже полностью одетая и с заплетенными косичками, сердито поджав пухлые губки, исподлобья глянула на нее:

— Доброе утро, Ирина-ханум, — и присела в реверансе. — Разрешите войти?

Ирина, на миг оторопев от подобного почтительного обращения, кивнула, а закрывая дверь в спальню, услышала удаляющиеся шаги и скрип ступеней лестницы под тяжелыми мужскими шагами.

— Вот я уже и не мама, а снова Ирина-ханум. Как же элементарно меня поставили на место, — закусив губу, чтобы сдержать подступившие слезы, прошептала Ирина. Уже несколько минут она беспорядочно двигалась по комнате, машинально перекладывая вещи с места на место. Растерянность и замешательство первых секунд, вызванные необычным поведением ребенка, сменились горечью.

Когда она, наконец, оделась, обратила внимание на Эль, все это время сидящую на деревянной скамеечке у окна, молча и настороженно наблюдающую за метаниями девушки. В детских глазах Ирина увидела отражение своих собственных переживаний, из-за которых забыла, как всегда точно малышка улавливает ее настроение. И, предположительно, настроение родного отца тоже. Сделать ребенка заложником их с Яном разборок непростительно, поэтому свою обиду и разочарование нужно выкинуть из головы и сердца.

— В конце концов, Ян не виноват, что я так прикипела к его дочери, и уж тем более, не его вина, что у меня никогда не будет собственной, — Ирина глубоко вздохнула, пытаясь обуздать нахлынувшие эмоции. Убедить себя в том, что Ян поступил правильно, было непросто.

Девушка присела на корточки перед ребенком:

— У тебя сегодня очень красивая прическа, золотце мое, — искренне сказала она.

— Вам нравится? — на нежном личике Эль расплылась улыбка. Скованность, с которой она появилась в комнате, исчезла, и вот уже перед Ириной вновь счастливый ребенок. — Папа заплел, — пояснила с довольным видом, покрутив для наглядности очаровательной головкой с аккуратно заплетенными косичками.

— И у него это здорово получилось, — вынужденная похвала если и не вызвала симпатию к Яну, то помогла вернуть душевное равновесие, а здравый смысл напомнил: папа, заплетающий дочери косы — экземпляр редкий и малоизученный.

— Мне нравится, когда он это делает. Зорина-ханум всегда злилась, что волосы запутаны и больно дергала. Вы тоже хорошо заплетаете, Ирина-ханум, — простодушные детские слова, словно капельки бальзама на сердце, вызвали ответную улыбку.

— Ну что ж, пойдем завтракать? — спросила Ирина и тут же почувствовала теплую ладошку в своей руке.

— Доброе утро, всем! — деланно бодрым тоном провозгласила девушка, скользнув взглядом по Яну, склонившемуся над газетой, и тут же перевела его на Милена, возившегося у печи с растопкой.

— Доброе, — буркнули оба в ответ.

Более неловкого совместного завтрака Ирине еще не приходилось переживать. Едва она закончила с готовкой и села за стол, Эль забралась к ней на колени, как будто в пику отцу и, буравила его обиженным взглядом, не давая Ирине нормально кушать. Милен, не понимая, что происходит, но чувствуя общее напряжение, сосредоточился на еде, и едва закончив, сбежал к роялю.

Ирина испытывала скованность от затянувшейся тишины и, бросая на сидящего напротив мужчину короткие взгляды, заметила, что он избегает зрительного контакта. Однако отсутствие смущения, которое она ожидала увидеть или почувствовать в нем, дало ей понять, что он не тот человек, который будет размениваться на подобные сантименты. — Я в который раз наступаю на старые грабли, приписывая людям свои собственные чувства, — рассердилась на себя девушка. — Чурбан бесчувственный! — в ней опять всколыхнулась неприязнь. — Спокойно, Ирина Оскаровна, он в своем праве, — уговаривала она себя. — Возмущает не то, что он запретил Эль называть меня мамой, а то, что у него нет ни капли сожаления по этому поводу и сочувствия ко мне или ребенку! И почему я так часто испытываю разочарование в людях? Потому что их поступки идут в разрез с моими нравственными и моральными принципами, с моим взглядом на жизнь, с моим мироощущением? Ну а почему, собственно, они должны совпадать? Это ведь только моя точка зрения, мои принципы, сложившиеся в результате моего жизненного опыта.

Неизвестно, сколько бы еще Ирина кормила своих бесов, как говаривала Слава, но Эль, завозившись, сползла с колен, и заявила, что идет к Милену. Ирине пришлось опять напомнить себе, что мужчина прав и в интересах ребенка, она должна обуздать свою обиду. Ян, коротко поблагодарив за завтрак, встал из-за стола вслед за дочерью, и Ирина испытала истинное облегчение, оставшись, наконец, в кухне одна.

Впервые за последние несколько месяцев предоставленная самой себе, Ирина искала, чем занять свободное время, и ноги сами принесли ее в музыкальную гостиную. Махнув рукой Милену, чтобы не прерывался, с интересом оглядела комнату: полукруглая стена с тремя большими французскими окнами в пол придавала ей легкость и своеобразие. Должно быть летом эта комната чудо, как хороша, светлая даже в это дождливое время года. Тончайший белый тюль — напоминание о лете и воображение тут же нарисовало, как он оживает от легкого дуновения ветерка погожим летним вечером. Напротив входа — белый рояль, а вдоль стен пара ярких диванчиков и банкеток. В одном из простенков между окнами расположилась этажерка. Стоящий на ней предмет сразу привлек внимание девушки. Прямоугольное деревянное основание, покрытое темным, местами облупившимся лаком, на его передней стенке чеканка производителя «Фабрика В.И.Ребикова и К, С.-Петербургъ». С правой стороны ящика застыла ручка, потертая от частого вращения, венчал этот аппарат медный раструб в виде цветка. У второго простенка — стеллаж, заполненный квадратными картонными конвертами. Ирина достала, не выбирая, один из них и вытащила из него черный виниловый диск с фирменной наклейкой и надписью по кругу — «Мелодия», «Старинные романсы», положила пластинку на плато, сделала несколько оборотов ручкой и опустила иглу. Едва послышалось характерное шипение и потрескивание и, чуть дребезжащий голос взял первые ноты, Милен оторвал взгляд от клавиш и завертел головой в поисках невидимого певца. Весь дом притих, вслушиваясь в голос, льющийся из граммофона.