— Леди Фламберли, доброе утро.

Высокий седовласый мужчина помог выбраться из кареты сперва Нарелии, а потом и мне. На благодарную улыбку он ответил лишь крошечным чопорным кивком. Я думала, что он спросит, почему госпожа явилась посреди учебного семестра или хотя бы выкажет радость от её появления, но тот молчал, словно воды в рот набрал.

Мы ступили на покрытую ковром лестницу — прислуга разом склонила головы и будто бы задержала дыхание.

От этой атмосферы и самой говорить расхотелось. Громкие звуки казались здесь неуместными, а если кто вздумает посмеяться или запеть — поместье наверняка выплюнет его из себя наружу.

Пусть мне и самой не довелось в жизни познать домашнего уюта, но такого гнетущего и неприветливого места ещё не встречалось.

Холл сперва показался моховой кочкой — виной тому зелёный бархатный ковёр, шаги по которому звучали приглушённо, и такого же цвета драпировки за лестницей. Света узкие окна пропускали маловато, так что люмины загорались даже днём.

Мажордом склонился к уху Нарелии и что-то сказал. Та жестом отослала его прочь.

— Здесь всегда так? — негромко спросила я. Голос показался чужим.

— О чём ты? — Нарелия отвлеклась от стаскивания дорожных перчаток и окинула взглядом холл в поисках того, что меня так смутило.

— Все как живые трупы. — Я выразительно провела по рукам. — Аж мурашки по коже.

— Вышколенная прислуга — залог хорошей репутации, — ответила она, явно повторяя чьи-то слова. — Их голова должна быть занята делом, а не развлечениями.

— Вы что, их палками бьёте, если вдруг засмеётся кто? — фыркнула я.

Нарелия вздрогнула.

Не глядя на меня, скомандовала:

— Идём. Ход в хранилище скоро закроется.

В отличие от Триккроу, Фламберли не доверяли стенам собственного дома так уж сильно. Для реликвии выстроили отдельное помещение, на первый взгляд здорово напоминающее склеп. А перед ним поставили стелу высотой в человеческий рост, тень от которой сейчас падала аккурат на дверь. По камню шли выбитые имена: верхние уже неразборчивые, изъеденные дождями и туманами, а среди нижних я обнаружила Нарелию.

Сама она тем временем осторожно прижала руку к выемке в форме ладони. Гранитная дверь склепа… то есть, хранилища, омерзительно заскрежетала и медленно отъехала в сторону. Сверху посыпалась каменная пыль.

Рефлексы сработали у обеих: два светляка одновременно зажглись в воздухе. Мой жёлтый и её белый напоминали луну и солнце, что вопреки обычаю оказались в небе в один миг.

Под каменным саркофагом оказалось так холодно, что руки враз озябли, затхлый и неживой запах отдавал плесенью. Под подошвой неприятно захрустели камешки, когда я вошла. Внутри было пусто, но Нарелию это не смутило. Шар белого пламени скользнул к полу.

— Отойди и лучше отвернись. Или закрой глаза, — предупредила она.

С тем же успехом она могла бы сказать коту оторваться от крынки сметаны.

Я сощурилась, наблюдая, как огонь расплескался по полу ровным слоем. Белый окрашивался голубым всё больше и больше, пока не сравнялся по цвету с лепестками ирисов.

У меня дух захватило от этого зрелища. Просто создать голубое пламя — уже сложно, а поддерживать его на такой площади, делая всё горячее и горячее не менее трёх минут… Глядя на то, как сильно напряжено лицо Нарелии, как дрожат её руки, я невольно чувствовала уважение. Каким бы ни был талант, без долгих тренировок этого не достичь. И каждая будет выматывать до предела, выпивать силу досуха.

Для мага нет большего момента уязвимости, чем остаться совсем без сил. И тот, кто раз за разом проходит через это, чтобы стать лучше, обладает поистине несгибаемой волей.

Нарелия зарычала сквозь зубы. Огонь разом впитался в квадратные плиты, и те треснули в центре. После яркого представления показалось, что настала тьма, но мой светляк всё ещё исправно горел. Я заставила его спуститься ниже. Из-под осколков камня брызнули золотые блики: под полом скрывался ящичек из драгоценного металла.

И совсем холодный, ну надо же.

Тяжело отдуваясь, Нарелия присела. Откинула крышку и достала гребень. От её украшений он отличался так же, как дикий лебедь отличается от породистой домашней утки. Никаких бриллиантов с рубинами, обычное дерево, но каждый его кусочек покрыт затейливой резьбою, а форма кажется такой изящной, что хочется разглядывать снова и снова, отгадывая секрет давно почившего резчика.

В верхней части темнел уже дважды знакомый плоский камень, на этот раз напоминая стрелу без оперения или копьё.

— Вот твоя история, — сказала Нарелия и протянула гребень мне.

Я замешкалась. Что, если сейчас выяснится, что мы с ней сёстры или вроде того? Как бы мне не быть похороненной прямо здесь.

Тяжёлый гребень лёг в руку. Странное дерево отполировано до такой гладкости, что блестит почти как стекло, да и весит поболее, чем ожидаешь.

Хозяйка делала вид, что ей совершенно не интересно, чем это я там занимаюсь, смахивала мелкий мусор с золотой крышки. Меня это озадачило бы, всё же реликвию отдала, а не пару запасных чулок, но сейчас всё внимание было приковано к верхушке гребня.

Дерево откликнулось на прикосновение ласковым теплом. Внутри ощутимо запульсировало, будто в нём билось живое сердце. Я занервничала. Сглотнула, глядя, как в толще каменного копья проступают очертания треугольника. Тонкие алые нити походили на кровеносные сосуды.

Одно мгновение перетекало в другое, печать Игни налилась светом и стала ярче, чем виденные прежде, но так и не вспыхнула.

Я украдкой перевела дух. Не Фламберли.

И слава богам.

Нарелия посмотрела на меня исподлобья:

— Чего ждёшь-то? Солнце скоро уйдёт, делай свои дела поскорее.

— А? — Я встрепенулась. — Да-да, возьми.

Вместо того, чтобы протянуть руку, игнитка нахмурилась и посмотрела на меня, как на умалишённую:

— Так ты правда только потрогать хотела? Не будешь пользоваться?

— Конечно буду, — сразу же нашлась я, — это я так, растерялась от благоговения. Напомни только, что он делает? Все эти источники вечно друг друга перевирают. А я столько их перечитала, что в голове настоящая каша.

Она вдруг смутилась, опустила глаза.

— Это семейная легенда, не более. Патира больше всех мечтала о любви, а когда обрела её, решила помочь и другим сёстрам. Если проведёшь гребнем по волосам, он покажет, живёт ли в этом мире кто-то, кто питает к тебе истинную любовь, — к концу рассказа щёки её пылали маковым цветом. — Думаю, это просто сказка. Никто в нашей семье откровений от гребня не получал.

Честно говоря, мне не очень-то хотелось прикасаться к себе этой странной ни-живой-ни-мёртвой штуковиной.

Но кто же тут удержится?

Я потянула кончик ленты, вся масса волос упала на спину. Зубцы гребня коснулись кожи. Прядь проскользнула сквозь них без натуги и дёргания, точно маслом смазали — всегда бы так.

Но ничего не случилось.

От обиды гребень сразу перестал казаться мне прекрасным. То ли сказка и правда всего лишь сказка, то ли… Я с досадой прикусила губу.

Попробуй ещё раз.

Внезапное вступление Пака заставило вздрогнуть. Никогда к этому не привыкну, что кто-то вдруг влезает в мою голову безо всякого позволения.

Вскинув гребень, я провела по волосам ещё раза три, а потом отшагнула в сторону: прямо мне под ноги с волос скатилось что-то круглое, скользнуло по юбке и едва не упало в трещину между камней. Нарелия успела поймать. Покрутила в пальцах с изумлённым видом, потом перекинула мне.

Переливчатый бок нежно-розового цвета. Жемчужина. Ровная, да крупная какая, с вишню размером. Точно не бусина от шпильки отвалилась.

— Забирай, — то, каким севшим голосом Нарелия произнесла это, заставило меня отвлечься.

А потом осознать, что эта жемчужина означает. Сердце забилось быстрее, кажется, в унисон с пульсацией гребня, который я всё сжимала в ладони.

Кто-то, кто питает к тебе истинную любовь.