Красная армия взяла Таллин 2 сентября 1944 г. В Латвии немецкие войска покинули Ригу 13 октября, уходя на запад, к курляндскому берегу; в Литве советские войска в октябре прошли почти всю страну до Клайпеды (Мемеля) на побережье Балтики. Однако во всех трех странах вплоть до первых месяцев 1945 г. продолжались спорадические бои. Советская власть установила окончательный контроль над Эстонией в декабре 1944 г.; в Литве до января 1945 г. продолжались сражения в районе Клайпеды; в Латвии около 500 тыс. немецких солдат и членов Латвийского легиона (19-я дивизия) продолжали удерживать северо-восточную часть Курляндии, получившую название «Курляндский котел», пока гитлеровская Германия не признала свое поражение 8 мая 1945 г. Месяцы между октябрем 1944-го и маем 1945 г. стали своеобразным междуцарствием — немцы отступают, Советы еще не взяли власть в полном объеме, и в Эстонии и Латвии были предприняты отчаянные, хотя и безрезультатные попытки восстановить независимые государства. В сентябре 1944 г. эстонский Национальный комитет провозгласил создание национального правительства, но данная попытка быстро потерпела неудачу. В Курляндском котле группа решительно настроенных латвийских офицеров 19-й дивизии под руководством Яниса Курелиса сочла себя основой новой латвийской армии и отказались подчиняться немецким командирам. Эта попытка также провалилась в ноябре 1944 г., когда около 1300 латышских солдат было арестовано, восемь их руководителей казнены, а Курелис сослан в Германию. В феврале 1945 г. немецкие власти разрешили сформировать Латвийский национальный комитет, который должен был стать правительством Латвии в изгнании, но и эта попытка не удалась.

Все указанные действия основывались на убеждении, что западные союзники — особенно США и Великобритания — не позволят СССР вновь захватить страны Балтии; таким образом, необходимы были некоторые структуры, чтобы установить преемственность между республиками, существовавшими до 1940 г., и тем, что могло возникнуть после войны. Эти ожидания подпитывались политикой непризнания, провозглашенной ранее западными демократиями, а также различными международными декларациями о национальном самоопределении и свободных выборах, часто звучавшими во время войны. Однако немногочисленные выжившие политические лидеры стран Балтии недооценивали то, насколько послевоенное будущее Восточной Европы, контролируемой советской армией, будет зависеть от СССР — союзника западных демократий.

Отступление немецкой армии с советских территорий в 1944 г. дало Советам время спланировать новую оккупацию Прибалтики, пока жестокие бои за нее еще продолжались. Уже были подготовлены кадры, готовые занять места в национальных и местных государственных структурах, как только Красная армия освободит территорию, — этот процесс разворачивался в последние месяцы 1944-го и первые месяцы 1945 г. Три коммунистические партии возвращались и устанавливали свою власть; ими руководили в основном те же люди, которые бежали при приближении немцев, но в целом ситуация в Прибалтике радикально отличалась от июня 1941 г. Четырехлетняя немецкая оккупация нанесла серьезный урон человеческим и природным ресурсам региона, а возвращающаяся Красная армия, хотя и считала, что «освобождает» Прибалтику, обращалась с местным населением как с врагами. Даже руководство коммунистической партии неоднократно напоминало военачальникам в 1944–1945 гг., что эти земли являются советскими социалистическими республиками, а не завоеванной территорией. Поэтому партийное руководство вынуждено было признать, что даже несмотря на то, что после мая 1945 г. его власти в Прибалтике ничто не угрожало, работать приходилось во враждебном окружении.

Во всех трех странах Балтии, особенно в последние месяцы войны, тысячи вооруженных людей — военных и штатских — бежали в леса, оказываясь вне досягаемости советских военных и гражданских властей. Эти партизаны («лесные братья») представляли собой силу, с которой было необходимо считаться; в послевоенные годы их число оценивалось следующим образом: около 10 тыс. повстанцев в Латвии и Эстонии и более 40 тыс. в Литве. Они были хорошо вооружены, так как сохранили оружие своих прежних военных формирований, а также осуществляли успешные налеты на советские оружейные склады. «Лесные братья», которых Москва называла бандитами, сильно мешали советским функционерам, особенно в сельской местности. Они сражались с военными подразделениями, присылаемыми, чтобы найти их, выманить из укрытий и уничтожить, а также похищали продовольствие везде, где могли. Такие группы могли выжить при прямой или косвенной поддержке окрестных фермеров, однако с течением времени эта поддержка стала уменьшаться. Сопротивление подобного рода подогревалось мнением, что западные демократии скоро будут воевать с Советским Союзом, — так многие интерпретировали послевоенное напряжение, переросшее в «холодную войну». По мере того как надежды на это угасали, даже наиболее решительно настроенные партизаны вынуждены были умерить свою ненависть к советской системе; последние из них вышли из лесов в середине 50-х годов.

В то же время коммунистические партии Эстонии, Латвии и Литвы, власть которых быстро вернула Красная армия, взялись за задачу восстановления трех республик. В Эстонии партией с 1944 г. руководил Николай Каротамм (1901–1969), эстонец, который провел годы «буржуазной диктатуры» в Советском Союзе. В Латвии лидером партии стал Янис Калнберзиньш (1893–1986), «опытный специалист» по этому региону, возглавлявший Коммунистическую партию Латвии еще в 1940–1941 гг., в Литве — литовец Антанас Снечкус (1903–1972), проведший годы между двумя мировыми войнами в СССР и в литовских тюрьмах. Этим трем коммунистам удалось избежать сталинских репрессий 1936–1938 гг., нацеленных на «старых большевиков», и поэтому они понимали свои задачи очень хорошо. Однако на более низких уровнях все три партии испытывали недостаток опытных кадров и обращались в Москву за решением этой проблемы. Так начался приток в Прибалтику администраторов и специалистов из других частей СССР, продолжавшийся в 50-е годы и даже позже. Москва не всегда могла удовлетворить эти запросы, изыскивая коммунистов, происходивших из этих мест, — этот источник истощился довольно быстро. В результате прибывающие специалисты, говорившие только на русском языке, были чужими в Прибалтике как с языковой, так и с культурной точки зрения, и трудности в общении часто замедляли процесс реконструкции. Большинство местного населения плохо владело русским языком, и то, что все посты в возрожденной иерархии власти занимали носители русского языка, подтверждало убеждение, что коммунистические партии и правительство управляются русскими. На самом высшем уровне, конечно, так и было, но относительно компартий в целом ситуация была более сложной. В 1940 г. компартии Прибалтики были весьма немногочисленны и несколько выросли за 1940–1941 гг. Теперь, после войны, число членов партии стало резко расти. Компартия Эстонии в 1945 г. насчитывала 2400 членов, а к 1951 г. их число выросло до 18 500 (менее половины из них составляли эстонцы). В Латвии в 1946 г. число членов партии составляло около 11 тыс., а к 1953 г. оно достигло 35 тыс. человек (около трети из них — латыши). В Литве в 1945 г. в партии состояло около 35 тыс. человек, а к 1953 г. в ней было 36 200 человек (литовцев — около 40 %). Соответственно, в 1940–1950 гг. большинство членов партии действительно составляли, как минимум, русскоговорящие, а то и вовсе не принадлежащие к числу местного населения, но, тем не менее, среди коммунистов в Прибалтике было значительное количество местных жителей.

Поскольку коммунистическая партия создавала и контролировала все посты высокого уровня через так называемую систему номенклатуры [26] (в Литве, например, по мере разрастания партии число таких позиций составляло около 42 тыс.), вступление в партию было разумным выбором для амбициозных людей независимо от их личных взглядов. Разумеется, многие члены партии были убежденными коммунистами, но множество других, вступивших в ее ряды в послевоенное десятилетие, сделали свой выбор под влиянием «двойной морали», сохранявшейся до самого конца коммунистической системы. Вступив в коммунистическую молодежную организацию — комсомол (и подтвердив этим свою благонадежность), можно было получить рекомендацию в партию и вместе с партбилетом получить все сопутствующие преимущества, а собственное мнение, если оно расходилось с «линией партии», держать при себе. Неизбежно, что при этом приходилось частично переходить на русский язык, поскольку партийная документация всех уровней в основном велась только на русском.