В 1710 г. командование русской армии и царь Петр I приняли капитуляцию рыцарств (нем. Ritterschaften [14] — корпорации, объединявшие знать) Ливонии и Эстонии, а также жителей Риги, Курессааре на острове Сааремаа (Эзель), Пярну, Таллина и других крупных городов побережья к северу от Курляндии. Северная война еще долго продолжалась на других театрах военных действий до заключения Ништадтского мира в 1721 г., но для основных центров побережья, истощенных военными потерями и чумой, она закончилась. Соглашения о капитуляции были составлены так, чтобы предоставить максимальную свободу действий русскому царю, аристократии и городскому патрициату, — положение крестьян, разумеется, не стало предметом переговоров. Было подтверждено, что лютеранство является основной конфессией двух балтийских территорий, теперь официально называемых губерниями — Лифляндской и Эстляндской (от немецких слов Liefland и Estland). Также были подтверждены права правящих классов и официальное использование немецкого языка на уровне местной администрации. Говорят, царь Петр заметил во время переговоров, что будет только справедливо использовать в этих провинциях немецкий язык, поскольку там живут только немцы.

Лишь земельная аристократия (и с ограничениями — городской патрициат) была допущена в структуры управления. Притязания рыцарств основывались на документе 1561 г. под названием «Привилегии Сигизмунда Августа», где польский монарх даровал им значительные права; однако оригинал документа был утрачен. Шведское правительство в XVII в. отказывалось признавать юридическую силу этих так называемых «привилегий», поскольку не существовало их документального подтверждения, однако Петр I не колебался. Соглашения о капитуляции в полном объеме восстановили все права и привилегии, аннулированные или сокращенные шведами; среди прочего, это означало, что те земли, на которые претендовало правительство Швеции в соответствии с проведенным им процессом «сокращения поместий», теперь в полном объеме возвращались в распоряжение рыцарств. Таким образом, практическим следствием всех российских обещаний и подтверждения существующих порядков стало то, что рыцарства и городской патрициат получили в теории большую автономию, чем когда-либо имели.

Однако безобидные на вид фразы в соглашениях о капитуляции закрепляли за русским царем права и привилегии неограниченного монарха, и на практике это означало, что российское правительство могло вмешиваться в дела своих балтийских территорий всякий раз, когда ситуация того требовала. Это был умный тактический ход Петра, который стремился выглядеть исключительно либеральным, но в действительности не имел ни малейшего намерения ограничивать в действиях себя как абсолютного монарха. Российская сторона нуждалась в полной поддержке балтийской земельной аристократии, поскольку не существовало никаких гарантий, по крайней мере в краткосрочной перспективе, что Швеция не попытается вернуть утраченные территории. Царь также признавал страстное стремление местных землевладельцев к автономии, поскольку оно стало реакцией на реформы шведского периода. В то же время Петр понимал, что, поскольку земли побережья вошли в состав Империи, он и его преемники должны иметь возможность аннулировать любые права и привилегии местной знати, если ситуация того потребует, и что балтийская знать не должна иметь власти, военной или юридической, чтобы противостоять подобным решениям. В действительности на протяжении большей части XVIII в. российским монархам не требовалось в полной мере применять свою «верховную» власть, однако факт остается фактом: новые русские властители были не чужды двуличию, что проявилось и в быстром аннулировании некоторых прав, пожалованных городу Риге, и в том, как легко и быстро Петр нарушил обещание, данное польскому королю Августу II, — что после победы над шведами Ливония войдет в состав Речи Посполитой.

Рыцарства Лифляндии и Эстляндии воспользовались возможностью, появившейся у них благодаря либерализму русского императора, чтобы формализовать статус закрытой корпорации аристократии. В 1728 г. лифляндская знать получила разрешение царского правительства создать формальный список (матрикул) членов этой корпорации и исключительное право принимать в нее новых членов. Окончательная версия матрикула была одобрена лифляндским ландтагом в 1747 г. — согласно ей, в состав знати входили 172 семьи. Количество зарегистрированных членов матрикула медленно увеличивалось на всем протяжении следующего века благодаря русским знатным семьям, которым царское правительство жаловало немецкое дворянство, — разумеется, их «добровольно» принимали в рыцарство как равных. Сходные реестры знати были составлены в Эстляндии (127 семей) и на острове Сааремаа (25 семей). Такая формализация состава высших классов повлекла за собой два следствия: во-первых, количество людей, имеющих право управлять краем, сократилось до узкого круга немецкоговорящей знати и, во-вторых, немецкоговорящие высшие классы побережья были разделены на две части: на членов рыцарств и всех остальных. Возможно, петербургское правительство отдавало себе отчет о том, что автономия провинции, с одной стороны, может помочь короне управлять этими новыми для нее территориями и, с другой — не помешает посеять, если понадобится, раскол в местной элите. Эта стратегия определенно была одним из способов решения проблем, способных возникнуть из-за присоединения новых территорий с почти полностью нерусским населением и к тому же сохранявших тесные культурные связи с Западной и Центральной Европой.

В третьем десятилетии XVIII в. власть петербургского правительства была представлена в двух прибалтийских провинциях генерал-губернаторами, резиденции которых располагались в Таллине (Эстляндия) и Риге (Лифляндия). Разумеется, царь не имел формальной власти над территориями к югу от ливонской границы — герцогством Курляндским, Инфлянтами (Латгалией) и Великим княжеством Литовским, пока они оставались частями Речи Посполитой; однако Петербург быстро нашел другие пути диктовать этим землям свою волю. Генерал-губернаторы Эстляндии и Лифляндии назначались царем, однако в XVIII в. большинство из них проводили в своих губерниях не много времени, так что ежедневные управленческие задачи возлагались на их административных помощников из числа членов балтийских немецких рыцарств. Изначально представители короны преследовали два основных практических интереса — обеспечение войсковых частей, размещенных на побережье, а также сбор налогов в казну и их эффективную доставку в Санкт-Петербург. Управленческий аппарат каждой из губерний расширялся на протяжении века в результате присоединения представителей разнообразных департаментов (коллегий) центрального правительства, по мере того как оно обнаруживало интерес к таким сферам, как правосудие, горное дело, лесное дело, промышленное развитие и управление коронными поместьями. Часто на эти должности в Санкт-Петербурге назначали выходцев из балтийской немецкой земельной знати. Религиозные вопросы решались консисториями, представлявшими собой собрания лютеранского духовенства, сохранившиеся со времен, когда в XVII в. они были элементом шведского управленческого аппарата. Во многих отношениях российские административные структуры обеих балтийских провинций повторяли то, что уже было создано шведами, поскольку царь Петр I в действительности был поклонником централизованной системы управления, которую удалось создать его бывшему врагу. Основным отличием являлся персонал: шведская администрация Ливонии в основном была укомплектована шведами, тогда как русские в значительной мере полагались на балтийских немцев. Это и в самом деле имело смысл из-за преобладания немецкого языка в среде тех, кто управлял данными губерниями: постоянно отсутствовавшие русские управленцы с меньшей вероятностью были готовы учить немецкий, чем прибалтийские немцы — язык центрального правительства. Разумеется, такая ситуация вызывала затруднения при идентификации лояльности тех немецкоязычных представителей балтийской администрации, кому приходилось служить императору и одновременно с этим представлять интересы своей социальной группы. Количество этнических русских в административном аппарате этих губерний (в отличие от армии) на протяжении века оставалось чрезвычайно незначительным (менее 1 % населения). Чтобы застраховаться от неожиданностей, рыцарства создали нечто вроде постоянного лобби в Санкт-Петербурге — проживающие там высокопоставленные и богатые аристократы немецкого происхождения внимательно следили за работой российского правительства, стремясь обратить вспять или изменить те его решения, которые могли бы повредить влиянию балтийских немцев на ситуацию в регионе.