Иоганн Готфрид Гердер (1744–1803) был «ученым» более философского склада. Он не являлся коренным жителем побережья, однако жил в Риге в 60-е годы XVIII в., работая в качестве учителя в Домской школе и других местах. Он входил в горстку интеллектуалов, которые не только подражали мыслителям Просвещения, но и, после смерти Гердера, в конце концов стали главной движущей силой националистических движений в XIX в. не только в землях Балтийского побережья, но и за их пределами. Его интерес к крестьянству имел глубокую философскую основу, и с этой точки зрения Гердер был менее «провинциальным» автором, чем другие его единомышленники. Гердер занимался природой культуры: ее корнями, организацией и дифференциацией. Его видение вращалось вокруг концепций Humanitgt и Volker — человечества и народов, составляющих его, — и гердеровская общая философия культуры гораздо меньше исходила из расположения государств и политических границ, чем из конфигурации языков и того, как различные языки выражают различные продукты человеческого воображения. Это стало сферой интересов Гердера еще до того, как он поселился на Балтийском побережье, но именно в Риге и ее окрестностях он, по всей видимости, нашел «лабораторию», где мог работать над применением своих идей. С точки зрения Гердера, человеческая культура включала отдельные народы — носителей различных культур, и каждая из их культур основывалась на природной среде и условиях, в которых жили эти народы, и имела свою уникальную историю. Каждый народ в свое время порождал дух или душу, то есть коллективное культурное пространство, раскрывающееся в широком спектре проявлений культуры: песнях, обычаях, поговорках, народных преданиях; исследователю культуры надлежало собрать их, объяснить и представить вниманию широкой публики. Такая демонстрация коллективного единства была, как минимум, столь же важной, как и утонченные труды интеллектуалов-космополитов; в любом случае она никак не могла быть важнее последних, даже если и была обязана своим проявлением неграмотным и неученым людям. Народы образовали человечество, которое, в понимании Гердера, говорило не одним голосом на одном языке, но звучало как хор голосов на разных языках.

Музыкальные метафоры здесь уместны, поскольку Гердер проводил много времени, собирая и записывая латышские и эстонские народные песни. Также он просил друзей присылать ему образцы таких песен, ставших частью коллекции, опубликованной отдельно примерно тогда же, когда и его другие работы, под общим названием «Голоса народов в песнях» (Stimmen der Volker in Lieder, 1787). Энтузиазм Гердера по отношению к тому, что позже будет названо «устной традицией», был беспределен, и он противопоставлял этот вид культурного самовыражения тому, что наблюдал в придворных кругах и в высшем обществе. «Вы должны знать, что я сам имел возможность наблюдать в существующих ныне народах живые сохранившиеся остатки их примитивных песен, стихов и танцев; среди народов, которых наша сила еще не до конца лишила их языка, песен и обычаев, чтобы заменить их чем-то ущербным — или вовсе ничем». Ирония истории состояла в том, что, собирая материалы об устной культуре латышских крестьян, Гердер основывался на трудах немецкого балтийского духовенства, смешивавшего собственные комментарии относительно латышской устной традиции с дидактическими замечаниями, где предписывало крестьянам как добрым христианам держаться подальше от таких примитивных вещей.

В Инфлянтах (Латгалии) критика условий жизни крестьянства в этот период была минимальной. Интеллектуальные устремления здесь почти полностью находились в руках католического духовенства, чьей основной заботой было спасение душ в трудных обстоятельствах, а не вопросы социально-политической критики. В этом отношении схожая картина наблюдалась в литовских землях; несмотря на то что во второй половине XVIII столетия в Речи Посполитой книжная культура развивалась как качественно, так и количественно, было опубликовано лишь несколько критических статей об условиях в сфере сельского хозяйства, прежде всего в отношении самой Литвы. Однако был один необычный писатель, который косвенно затрагивал положение литовского крестьянства, — Кристионас Донелайтис (1714–1780), лютеранский священник, всю жизнь проживший в литовскоязычном районе Гумбиннен в Восточной Пруссии. Хотя этот район населяло значительное количество немцев, Донелайтис хорошо знал литовский язык и использовал его в своей работе пастора. Получив образование в Кёнигсбергском университете, Донелайтис прекрасно знал как древние языки, так и французский. Он сопротивлялся ополячиванию и онемечиванию местного населения, сохраняя литовские корни и тесные связи со своими прихожанами-литовцами. Поэзия была призванием Донелайтиса: он писал стихи на немецком и, что более важно, на литовском — среди его литовских стихов известна поэма примерно из трех тысяч строк, которая была опубликована после смерти автора под названием Metai («Времена года»). Поэма вышла в свет только в XIX в., после чего быстро обрела статус первого значительного литературного произведения, написанного на разговорном языке литовского крестьянства. Поэма стала уникальной, поскольку в тот период литовский язык считался «крестьянским наречием» (это убеждение разделяло даже ополяченное литовское дворянство), непригодным для поэзии. Описывая ежегодный цикл жизни литовского крестьянства, Донелайтис не идеализирует своих персонажей, но описывает их самих и их деятельность так реалистично, что издатели XIX в. были вынуждены опускать при печати наиболее натуралистические описания. Хотя казалось, что автор принимает существующие условия, демонстрируя несколько фаталистический подход к жизни, он подвергал жесткой критике класс землевладельцев за их распущенную жизнь, подававшую плохой пример крестьянам. Другие дидактические линии поэмы подразумевали, что литовское крестьянство сохраняло свой язык, национальную одежду, обычаи и фольклор, несмотря на влияние массового переселения немцев на их земли, которое достигло апогея в момент написания поэмы. Основные идеи произведения Донелайтиса напоминают концепции Гердера, несмотря на то что литовский поэт писал для себя, тогда как немецкий автор стремился обрести международную аудиторию.

В то время как «ученые» Балтийского побережья выражали недовольство сложившимся положением вещей, правители сопредельных держав продолжали демонстрировать постоянное стремление к территориальной экспансии. Образ «просвещенного монарха», примеряемый на себя Екатериной II Великой (российская императрица, 1762–1796), Фридрихом II Великим (король Пруссии, 1740–1786) и Марией Терезией (императрица Священной Римской империи, 1740–1780), не исключал оппортунизма. В последние три десятилетия XVIII в. для Екатерины это означало сохранение российского влияния и его распространение на Речь Посполитую, а для Фридриха и Марии Терезии — сопротивление этой политике. В глазах современников Речь Посполитая была желанной целью, «больным человеком востока Европы» (говоря словами, которые использовались для описания Османской империи конца XIX в.). Многочисленные вмешательства России в дела этого государства стали столь постоянными, что две другие державы опасались, что их соперница просто аннексирует эту обширную и, по-видимому, не способную постоять за себя территорию. Чтобы избежать крупной войны между тремя странами, Фридрих в 1772 г. предложил разделить территорию Польско-Литовского государства на три части, чтобы удовлетворить интересы всех трех соперничающих держав. Второй раздел остатков Речи Посполитой последовал в 1793 г. в результате вторжения русских и прусских войск одновременно, а третий состоялся в 1795-м, вслед за неудачным восстанием в Польше под руководством Тадеуша Костюшко (1746–1817). Процесс разделов был длительным и, разумеется, сталкивался с сопротивлением высших классов Польско-Литовского государства, но сопротивление это было слабым и практически не имело последствий. В самом деле, сейм проголосовал за раздел 1772 г., по которому государство теряло около 30 % территории и 35 % населения. В период между первым и вторым разделами Станислав II Август (Понятовский), избранный на польский трон в 1763 г., продолжал править своим уменьшенным государством. Он санкционировал различные внутренние реформы и даже новую Конституцию 1791 г., покончившую, среди прочего, с формальным разделением государства на Польшу и Великое княжество Литовское. Однако к концу 1795 г. Польско-Литовское государство вообще исчезло с карт Европы: некогда великой державы, с XV в. определявшей ход событий в Центральной и Восточной Европе, более не существовало.