Все эти лингвистически одаренные деятели церкви осознавали важность лютеровского перевода Библии для развития немецкого языка. Хотя они и пытались предпринять аналогичные попытки с местными языками, попытки эти завершились успехом лишь довольно поздно; ранний перевод Библии на литовский, осуществленный Бреткунасом, как уже было замечено, так и не увидел света; другая подобная преждевременная неудачная попытка была предпринята Самуилом Хилинским в 1657–1660 гг., что удивительно, в Лондоне. Новый Завет был опубликован в переводе на литовский лишь в 1710 г. Самуилом Битнером. Полный текст Библии на этом языке появился лишь в 1753 г., и тоже в Кёнигсберге, — он был основан на переводе Лютера на немецкий. В 1686 г. Андреас Виргиниус перевел Новый Завет на южноэстонский диалект, однако основой литературного эстонского языка впоследствии стал полный перевод Библии на североэстонский диалект, сделанный в 1739 г. На латышский язык Библия была в полном объеме переведена лютеранским пастором Эрнстом Глюком (1652–1705), который приступил к этой работе в 1681 г., закончил ее в 1689 г. и, наконец, увидел свой труд напечатанным (и значительно откорректированным коллегами-клириками) в 1694 г. Переводы Библии во всех этих трех случаях играли примерно ту же роль для трех региональных наречий, что и перевод Лютера для немецкого языка.

Не всегда ясно, сколько из этих произведений на местных языках было создано для того, чтобы их могли читать сами крестьяне напрямую, и сколько из них создавалось более лингвистически искушенным духовенством для своих собратьев. Умение читать не было распространено среди крестьян; помимо этого, неизвестно, могли ли крестьяне идентифицировать в письменных текстах языки, на которых сами говорили. Народные разговорные наречия не были стандартизированы их носителями; также не существовало никаких стандартов того, как следовало транслитерировать те или иные звуки. Сложно говорить о существовании спроса на религиозную литературу среди крестьян, однако среди духовенства, как протестантского, так и католического, интерес к изучению местных наречий никогда не ослабевал. Хотя с каждым новым поколением количество печатных материалов возрастало, это не привело к революции в сфере грамотности: очень незначительное количество крестьян училось читать или писать. По крайней мере, в ливонских землях владельцы поместий часто выступали против обучения грамоте, опасаясь, что «образованные» крестьяне побегут в города, где их навыки будут пользоваться значительно большим спросом.

Полный список книг, написанных лютеранскими и католическими священнослужителями на местных наречиях, может выглядеть довольно значительным, однако фактически скорость их появления была достаточно невысокой, хотя и заметно нарастала на протяжении XVII в. Например, на латышском языке за первую половину этого столетия появилось около десяти книг, тогда как во второй половине века свет увидели 57–60 таких произведений. За период с 1631 по 1710 г. было опубликовано около 45 книг на эстонском языке. По сравнению с полным отсутствием чего-либо подобного в предыдущие столетия эти цифры являются впечатляющими, но для того, чтобы сделать печатное слово повсеместно распространенным, их было недостаточно. Большинство крестьян ассоциировали письменный текст или напечатанные материалы с вышестоящими властями — как светскими, так и церковными. Навыки чтения и письма продолжали оставаться в большинстве своем исключительными и ассоциировались с социальной мобильностью, которая могла вывести обладателя этих умений из языковой общности, к которой он принадлежал по рождению, и ввести в круг «господ». В землях побережья было мало типографий, а методы распространения книг оставались примитивными. Власти могли легко предотвратить печатание книг с подозрительным содержанием; книгопечатание не могло рассматриваться как способ заработать на жизнь, поскольку читателей было просто очень мало. Наличие школы на селе являлось исключением, и, хотя церковные и светские власти, особенно в Шведской Ливонии и Эстонии, постоянно подтверждали свое намерение создать начальные школы во всех церковных приходах, реализация этой политики продолжала оставаться хаотичной из-за недостатка ресурсов и подготовленных учителей.

Вслед за распространением слова Божьего на местных языках образованное духовенство имело на повестке дня еще одну актуальную задачу: борьбу с тем, что они полагали пагубным влиянием устной традиции, распространенной среди крестьян. «Бессмысленные суеверия» сельских прихожан оставались вполне живыми, и негодующие клирики иногда ассоциировали элементы местной устной традиции — такие, как брань, пословицы и поговорки, заговоры, принятые в народной медицине, — с колдовством и поклонением дьяволу. Например, Пауль Эйнгорн в уже упоминавшейся книге о колдовстве (1627) изображает Ливонию землей оборотней и ведьм. Другие авторы, такие, как Манцелий, возможно более знакомые с устной традицией местных наречий, были менее категоричными, но, тем не менее, предполагали, что интеллектуальная составляющая устной традиции существенно ниже систематического и организованного обучения на языках высших классов.

Надежды католического и лютеранского духовенства на то, что крестьяне с легкостью отрекутся от своих верований, были несколько наивными. Пока обособленные в социальном отношении и по роду своих занятий группы населения были отделены друг от друга языками, на которых они говорили, крестьяне могли рассматривать устную традицию как нечто принадлежащее только им и использовать ее как способ ухода от суровой повседневной реальности. Они сопротивлялись попыткам духовенства «цивилизовать» и «христианизировать» их. Однако, помимо этого, духовенство было вовлечено в действительно интеллектуально стимулирующую деятельность: клирики изучали структуру местных наречий, уделяя особое внимание звукам, расспрашивали носителей этих языков о правилах грамматики, экспериментировали с новыми словами, еще не вошедшими в эти языки, и делились друг с другом результатами своих изысканий. В процессе этого вырабатывался новый взгляд на местное крестьянство, отличный от прежнего, покровительственного. Хотя социальная дистанция между клириками и их паствой сохранялась, некоторые из них, например Георгий Манцелий из Ливонии, писали проповеди, занявшие после публикации почетное место на полках рядом с Библией в домах тех крестьян, кто мог позволить себе такую покупку. Разумеется, это сочувственное отношение не предполагало сколько-нибудь систематической критики социально-экономического положения крестьян. Лютеранское духовенство особенно стойко придерживалось той концепции, что иерархия в обществе установлена Богом и многочисленные представители нижних социальных ступеней должны нести свое бремя терпеливо, с истинно христианской покорностью.

В то время как манориальная система, крепостное право и книги на местных языках понемногу становились постоянными элементами повседневной жизни на побережье, помыслы региональных монархов снова оказались обращены к вопросам геополитики. Негативные аспекты, связанные с территориальным расположением, подчеркивали их деструктивность. Правящие династии Речи Посполитой (Ваза), Швеции (тоже Ваза) и России (Романовы) сочли себя не удовлетворенными договоренностями о разделе территорий, достигнутыми в первой половине XVII в., и начали строить планы достижения полного контроля над всем регионом. Наиболее осторожными были правители Речи Посполитой; внутренние противоречия в их государстве не позволяли им легко обеспечить военную поддержку своей землевладельческой аристократии при любой попытке упреждающей экспансии. Однако у шведских монархов сложилась иная ситуация: получив по Альтмаркскому миру контроль над Ливонией и Эстонией, Швеция справедливо считала Речь Посполитую слабейшим среди своих потенциальных оппонентов в регионе, и при поддержке курфюрста Бранденбурга (бывшая территория Тевтонского ордена) она вторглась в Польшу в 1656 г., одержав решающую победу у Варшавы. Поводом к этому вторжению стал династический конфликт: КарлХ Густав (король Швеции, 1654–1660) заявил, что Ян Казимир (король Польши, 1648–1668) отказался признать легитимность шведского монарха. Вторжения шведов на польскую территорию, однако, оказалось достаточно, чтобы Россия вступила в этот конфликт на стороне Польши, в результате чего шведская авантюра в 1657 г. закончилась крушением. Конфликт завершился Оливским (1660) и Кардисским договорами (1661), в процессе заключения которых Швеции дипломатическим путем удалось укрепить влияние над своими балтийскими территориями.