К этому перечислению народов были бы уместны некоторые комментарии. Во-первых, в рассматриваемый период (с V по Х вв. н. э.) те, кого мы здесь называем «носителями славянских языков», также могли подразделяться на более мелкие образования, каждое со своим собственным именем. Но мы здесь не будем углубляться в эту тему, поскольку предметом нашего рассмотрения являются балто- и финноговорящие жители побережья Балтики. Во-вторых, названия, используемые для обозначения народов этого времени, в позднейшие столетия станут официальными названиями современных государств (Эстония, Литва) или их частей (регионы Латвии — Курземе, Земгале, Латгале). Однако мы не станем предполагать, что древние народы, носящие эти названия, последовательно распространились и поглотили все другие соседствовавшие с ними этнические образования. История наименования территориальных объединений в восточной части побережья Балтики значительно отличается от истории изменения национального состава этого региона. В-третьих, остается неизвестным, кем же все-таки являлись упомянутые группы — народами, племенами, этническими группами, языковыми группами, национальностями, нациями? Использование коллективных обозначений крайне различается у разных ученых, рассматривающих данный регион, и поэтому имеет смысл некоторым образом дистанцироваться от обозначений, подразумевающих значительное общее сознание единства среди этих народов, во многом вследствие характера доступных нам свидетельств. «Границы», представленные на карте 1, являются результатом исследования археологических источников и лингвистических данных и не обязательно отражают реальную картину разделения территорий, которые их жители готовы были защищать как «свои». Термины «народы» и «племенные объединения», таким образом, более оправданны, чем другие, поскольку являются более нейтральными с точки зрения группового самосознания.

Проблема обозначения народов побережья имеет еще один важный аспект — можно ли судить о них как о политических объединениях, то есть государствах? Трудности усугубляются тем, что нынешние историки трех стран Балтии используют иногда еще более тонкие различия, описывая территорию побережья. Они говорят, что «Древняя Эстония» состояла из сорока пяти «округов», образовывавших, в свою очередь, восемь отдельных «регионов»: Вирумаа, Равала, Ярва, Харью, Ляэнемаа, Сааремаа, Уганди и Сакала. Латвийские историки говорят о землях латгалов, селов, куршей, земгалов и ливов и, согласно позднейшим документам, заявляют, что каждая из этих «земель» включала многочисленные отдельно управляемые территории. Литовские историки говорят о «четырех традиционных этнографических регионах», а именно о Дзукии, Аукштайтии, Жемайтии и Сувалкии, и намекают на существование их более мелких подразделений. Существование подобных образований в древности часто выводится всего лишь из наличия позднейшего топонима. Иногда топоним подкрепляется археологическим свидетельством, а иной раз источник содержит некое описание, из которого можно сделать вывод, что автор имел в виду что-то похожее на государственное образование. Продолжаются дебаты ученых по поводу действительной природы этих образований в период до 1000 г. н. э., а также о том, насколько централизованными и могущественными они были в действительности. Часто историки прибегают к терминам развития, используя такие выражения, как «протогосударства» или «протонации», подразумевая, что с течением времени они становятся полноценными, четко определяемыми политическими объединениями со своими правящими элитами, центральным управлением, признанными границами и законами, на основании которых можно было войти в их состав. Если к этому смешанному набору определяющих характеристик добавить еще и этническую принадлежность, рассуждения такого рода почти не дают возможности поверить, что до 1000 г. народы Балтики значительно продвинулись на пути к национальным государствам, которые и в остальной-то Европе возникнут лишь много столетий спустя. Имеющиеся свидетельства, так или иначе, слишком скудны, чтобы продемонстрировать для начала существование эволюционных процессов какого-либо рода. Единственный вывод, который можно сделать с достаточной определенностью, заключается в том, что восточное побережье Балтийского моря после 500 г. н. э. стало территорией значительной дифференциации и потому должно описываться гораздо подробнее, чем это делали античные авторы и более поздние путешественники. К чему привела такая дифференциация через несколько веков — вопрос, на который следует отвечать с помощью более поздних источников.

Существующие данные о населении восточного побережья Балтики в Х в. основываются в большинстве своем на подсчете количества людей на квадратный километр. Сегодняшние приблизительные подсчеты таковы: Эстония — 150 тыс., Латвия — 220 тыс., Литва — 280 тыс. человек. Не существует методологии, позволяющей разбить приведенные цифры на более мелкие структуры — племенные объединения — для каждого региона. Таким образом, в сравнительной иерархии три эти страны занимают те же места, что и сегодня: Эстония является наименьшей, а Литва наибольшей по численности населения. Данные общества были полностью сельскими и не имели городских центров в истинном смысле слова, хотя превалировали поселения деревенского типа, с вкраплениями одиночных домохозяйств. Общая плотность населения была низкой, и незаселенные территории покрывали леса.

Пищу добывали, возделывая зерновые культуры, занимаясь охотой, пчеловодством, рыболовством. Широкая распространенность инструментов, оружия, украшений и шитой одежды указывает на наличие всякого рода ремесленников. Жилища по-прежнему строились из дерева, а защитные сооружения, окружавшие их, позволяют говорить о постоянном страхе перед набегами соседей или других внешних врагов. Городища стали самой распространенной и наиболее серьезной формой защиты, причем некоторые из них были достаточно велики, чтобы в трудные моменты принять большое количество людей. Некоторые укрепленные поселения строились на озерах, и вода служила естественным препятствием для врагов. Освобождение земли от леса стало постоянным видом деятельности, обеспечивающим людей новыми полями для обработки. Колесные повозки еще не использовались, а дороги в большинстве своем представляли собой постоянно используемые тропы. Самым быстрым и эффективным способом передвижения внутри страны было плавание по судоходным рекам.

Чтобы понять, как происходило в описываемый период развитие населения, и не имея прямых данных, обратимся к моделям, предлагаемым исторической демографией для обществ подобного типа. Естественный рост населения в этих племенных обществах был низким: смертность среди взрослых и детей была высокой, к тому же периодические эпидемии, войны и недостаток пищи уничтожали прирост населения, достигнутый в относительно спокойные периоды. Вследствие этого ожидаемая продолжительность жизни была достаточно низкой, на уровне 35–40 лет. Однако те, кто не умер в детские годы, соответственно, могли дожить до шестого и даже седьмого десятка. Быстрый рост населения в любой конкретной области в течение жизни одного поколения мог произойти только благодаря иммиграции, если новые поселенцы были приняты и интегрированы в существующую популяцию.

В то время как археологи настолько доверяют своим находкам, что строят на их основании предположения о том, какими могли быть границы древних племенных обществ, у нас возникает вопрос о том, насколько эти «границы» были фиксированными с современной точки зрения. Вероятно, они все же не были таковыми, поскольку люди, жившие в их пределах, не имели ни постоянных армий, ни пограничной стражи, чтобы защищать их. Получается, что границы в значительной степени созданы учеными, переносящими современные реалии в прошлое, и не являлись той реальностью, с которой должны были считаться современники. Более чем вероятно, что эти территории имели центральные поселения, однако районы, удаленные от центра, населенные или нет, всегда были открыты для набегов и, возможно, даже для оккупации. Опасности подобного рода подтверждаются широкой распространенностью на побережье Балтики различного рода фортификационных сооружений, а также тем, что в источниках того времени описываемые общества почти всегда упоминались либо как объекты, либо как инициаторы набегов. Таким образом, население данных территорий постоянно жило в страхе набегов, при этом носители внешней угрозы совершенно необязательно говорили на каком-то ином языке. Иными словами, не существовало гарантии от нападения агрессивно настроенных групп, говорящих на том же языке, что и их жертвы. Однако, невзирая на опасности, актуальные для населения побережья тех времен, мы не должны приходить к выводу, что племенные объединения региона были особенно воинственными; в действительности только некоторые из них современные им источники характеризовали как особенно агрессивные. Так, курши использовали Балтийское море для пиратства и набегов на остров Готланд и даже на материковую Швецию; «свирепыми» называли в древнерусских летописях литовские племена. Однако дихотомия мы — они отличалась значительной гибкостью. Если какое-то племя говорило на «балтийском» языке, это не обеспечивало ему безопасности от набегов других «балтоговорящих»; более того, «балты» как таковые не проявляли какой-либо особенной враждебности к финноговорящим или славянским соседям. Доблесть, сила и алчность демонстрировались не в соответствии с языками, на которых говорили соседи, но просто по отношению к любым соседям — кем бы они ни были.