Все эти характерные для СССР черты проявлялись в прибалтийских республиках в большей или меньшей степени наряду с процессом, гораздо больше беспокоившим коренное население, чем приезжих и московскую номенклатуру, — уменьшением числа эстонцев, латышей и литовцев. Данная тенденция началась еще несколько десятилетий назад, затем пошла на спад, но к началу 80-х вновь проявилась в полной мере. После Второй мировой войны в Прибалтику прибыло около 3 млн человек славяноязычного населения — они оставались там какое-то время и снова покидали Прибалтику в поисках лучших рабочих мест в других регионах СССР, из-за новых назначений или по семейным причинам. Однако некоторые оставались в этом регионе насовсем, и к середине 80-х годов количество эстонцев в Эстонии снизилось до 62,6 % (по сравнению с 64,7 % в 1979 г.), латышей в Латвии стало 52,6 % (в 1979 г. — 53,7 %), а литовцев в Литве — 79,8 % (в 1979 г. — 80 %). Хотя Литва и сумела избежать демографической денационализации, общая тенденция проявлялась и там. В столице Латвии, Риге, латышское население сократилось до 38,3 %, в Вильнюсе проживало 47,3 % литовцев, и только в Таллине эстонцев было чуть более половины населения — 51,9 % (все данные 1979 г.). Процент русскоязычного населения, бегло говорившего также на национальном языке республики проживания, составлял для Литвы 37,4, для Латвии — 20,1 и для Эстонии — 13 (все данные 1979 г.). Мало кому становились доступны точные сведения, однако воспоминания жителей Прибалтики, обеспокоенных сохранением этнической идентичности Эстонии, Латвии и Литвы, отражают (причем даже в Литве) нарастающий страх за будущее местного языка и культуры. Такие настроения напоминали чувства местного населения в десятилетия, предшествовавшие Первой мировой войне. Однако тогда национальные культуры еще не были вполне уверены в своем будущем и не обрели государств, которые бы их защищали; теперь же защитники национальных культур были настроены более воинственно, несмотря на то что осознавали возможные последствия своих действий и время от времени расплачивались за них.

В 1982 г. в возрасте 76 лет умер Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев, и партия (давно провозгласившая себя «авангардом пролетариата»), следуя принципу старшинства, выбрала его преемником 68-летнего Юрия Андропова, с 1967 г. возглавлявшего КГБ. Андропов казался лидером, способным справиться с текущими проблемами: экономической стагнацией, затянувшейся войной в Афганистане и выраженной оппозицией контролю КПСС, возникшей в европейских государствах социалистического содружества, особенно в Польше. Именно в этой стране в 1980 г. на верфях Гданьска рабочие решились на неслыханный шаг, создав собственную, независимую от коммунистов профсоюзную организацию «Солидарность». В 1981 г. она была запрещена в связи с введением военного положения. Однако партийные лидеры Польши и Москвы не верили, что это конец истории, особенно после избрания папой Римским поляка — бескомпромиссного антикоммуниста Иоанна Павла II (в миру Кароль Йозеф Войтыла, 1920–2005). Поляк на престоле св. Петра — интеллектуал, служивший церкви в рамках польской коммунистической системы и знавший, как действует партия, — сулил серьезные проблемы. К тому же в западном мире в этот момент появилось еще два сильных лидера с ярко выраженными антикоммунистическими взглядами — Рональд Рейган (1911–2004), республиканец, избранный в 1980 г. президентом США в возрасте 69 лет, и Маргарет Тэтчер (1925–2013), лидер Консервативной партии Великобритании, ставшая премьер-министром в 1979 г. Однако Юрий Андропов не долго находился во главе КПСС; после его смерти в 1984 г. преемником стал 73-летний Константин Черненко (1911–1985). Последний стал во главе партии больше по критериям старшинства, чем из-за талантов руководителя; спустя год он умер. В этих обстоятельствах верхушка КПСС обратила взоры в сторону нового поколения руководителей, выбрав преемником Михаила Горбачева (р. 1931).

С появлением Горбачева партия наконец выбралась из «кризиса лидерства» — он был настоящим аппаратчиком, прошедшим весь путь из низов в номенклатуру, и производил впечатление моложавого, энергичного лидера, четко декларирующего свои идеи и находящегося в поиске новых решений. Сам факт его появления во главе государства показывал, что в стране есть значительное число относительно молодых коммунистов — как технократов, так и несторонников технократических идей, — стремящихся к переменам. Более ярко выраженные позиции лидеров западных стран требовали от СССР внутренних изменений, если страна рассчитывала сохранить свои, кажущиеся пока стабильными позиции в «холодной войне». К 1987 г. Горбачев сосредоточил власть в КПСС в своих руках; множество «старых кадров» были отправлены в «почетную отставку», большинство руководящих постов в партии заняли сторонники нового лидера, и все чаще в Москве звучали такие термины, как «перестройка», «гласность» и «демократизация». Фактически, эти лозунги стали новой «линией партии» на XXVII съезде КПСС, прошедшем в Москве весной 1986 г., даже несмотря на то, что мало кто ясно понимал, что они должны означать в практическом смысле применительно к жесткой партийной структуре в целом и к партийным организациям отдельных республик, включая прибалтийские. В партии росло замешательство, вызванное тем, что осознанная необходимость перемен означала некоторое ослабление контроля, что, в свою очередь, угрожало «руководящей и направляющей» роли партии. Партийные лидеры республик, привыкшие получать из Москвы недвусмысленные указания и директивы, теперь вынуждены были задуматься, что же им теперь разрешено. Привычка придерживаться «линии партии» укоренилась глубоко; новая линия, по всей видимости, утверждала, что фундаментальные основы социалистической/коммунистической системы в целом незыблемы, и что послабления, требуемые в рамках реформ, должны быть в русле все тех же направлений. В прибалтийских республиках партия по-прежнему располагала все теми же инструментами контроля, что и раньше: КГБ, милицией и вооруженными силами; однако теперь вопрос заключался в том, как использовать их выборочно и эффективно. Сторонники «твердой руки» не испытывали беспокойства, но теперь они уже не обладали всей полнотой власти.

Изменения в партийном руководстве прибалтийских республик начались еще до горбачевских реформ и, таким образом, не были напрямую связаны с новым курсом. В 1984 г. Борис Пуго, руководитель КГБ Латвии, стал первым секретарем Компартии Латвии, представляя, таким образом, новое поколение администраторов нелатышского происхождения, осуществлявших руководство местной коммунистической партией уже около тридцати лет. Пуго немного говорил по-латышски, но предпочитал общаться по-русски; в качестве шефа КГБ он был безжалостным к латышским диссидентам — «буржуазным националистам»; однако вслед за приходом к власти Горбачева стал заменять пожилых представителей партийной верхушки на людей своего возраста и моложе, пообещал экономические реформы и заявил, что теперь продвижение по партийной линии будет основываться на личных заслугах, а не на связях. Пуго занимал свой пост до 1988 г., после чего получил более высокое назначение в Москве; к этому времени темпы перестройки в Латвии чрезвычайно возросли. В Литве еще в 1974 г. умер бессменный лидер местной компартии Антанас Снечкус; на смену ему пришел Пятрас Гришкявичюс, верный коммунист-литовец, продолжавший политику Снечкуса, ставившего на высшие партийные посты людей литовского происхождения, что резко контрастировало с ситуацией в Латвии. В Литве около 67 % членов партии были литовцами, тогда как в Латвии среди коммунистов было всего 35–40 % латышей (точные данные неизвестны). К 1987 г., когда Гришкявичюса сменил еще один местный уроженец — Рингаудас Сонгайла, в руководстве Коммунистической партии Литвы так и не отмечалось смены поколений, характерной для Латвии. В Эстонии первым секретарем с 1978 г. был Карл Вайно, назначенный в брежневскую эпоху, — ему удалось сохранить свой пост до 1988 г. После прихода Горбачева к власти в высших партийных кругах Эстонии началось нечто вроде борьбы за власть между эстонцами и русскоязычными коммунистами, что закончилось победой первых.