Carpe Diem[24]
Оккупация польских и литовских территорий немцами летом 1915 г. крайне негативно отразилась на жизни всего населения, а также породила среди литовцев неуверенность в завтрашнем дне. Большинство довоенных обсуждений планов на будущее касались, во-первых, создания литовской культурной зоны путем ликвидации границ между губерниями, которые так долго разделяли литовцев, и, во-вторых, превращения этой зоны в культурно независимую область в пределах Российской империи. То, что было простым и справедливым для большинства литовских активистов, петербургскому правительству казалось очередной вспышкой сепаратистских настроений, столь характерных для западного приграничья Империи. Теперь, когда эти земли оказались под контролем Германии, а российская армия отступила, пришла пора удвоить усилия. Литовское население не имело единых представлений о своем политическом будущем: большинство оставшихся там политических деятелей пользовались понятийным аппаратом «интернационалистов», то есть говорили о солидарности «рабочего класса» безотносительно к национальности его представителей; поляки, белорусы и русские, проживавшие на литовских территориях, — особенно поляки — имели свои, альтернативные представления, совершенно не обязательно предполагающие объединение Литвы; и абсолютно непонятно было, станут ли литовские жители Восточной Пруссии («Малой Литвы» на территории Германии) частью нового образования, объединяющего литовское население, и каким вообще будет их политическое будущее. Кроме того, решение, к которому они в результате могли бы прийти, в любом случае требовало одобрения правительства Германии, в свою очередь также не имевшего единого мнения относительно будущего недавно оккупированных территорий. Оно хотело привести к единому знаменателю предложения литовцев и с этой целью разрешило им провести несколько собраний для обсуждения данных вопросов; однако германское правительство использовало аналогичный подход и к возрождению Польши, игнорируя тот факт, что для многих поляков такое государство должно включать в себя Литву. Более того, высокопоставленные чиновники Германской империи периодически публично декларировали планы колонизации восточных территорий, что не предполагало появления там какого бы то ни было государства. В любом случае война еще не кончилась, литовские земли формально оставались частью Российской империи, и даже к 1916 г. едва ли можно было с уверенностью считать, что Германия станет играть определяющую роль в будущем этого региона. Однако все эти осложняющие ситуацию факторы не казались многим литовским активистам основанием не воспользоваться моментом и не работать над собственными планами. Весной 1916 г. прошло несколько встреч правых и левых литовских политиков, результатом которых стала декларация (предназначенная для немецких властей и других участвовавших в войне сторон), согласно которой литовцы хотят объединиться и готовы к образованию собственного государства. Аналогичная декларация была оглашена в июне 1916 г. в Швейцарии; в это же время литовцы провозгласили образование Тарибы (национального совета), состоявшей из представителей всех литовцев, включая находившихся в Соединенных Штатах. Так было вновь подтверждено стремление обрести политическую независимость.
Эта цепь событий была прервана— вначале в марте 1917 г., сменой правительства в Петрограде, когда Николай II отрекся от престола и власть перешла в руки Временного правительства, и затем в апреле, когда в войну вступили Соединенные Штаты, которые привнесли в обсуждение литовской проблемы идею президента Вильсона о «самоопределении наций». Серия встреч литовских политических лидеров в 1917–1918 гг. — то есть до и после большевистского переворота в России — привела к некоторым краткосрочным результатам главным образом в сфере политического размежевания. В конце концов 16 февраля 1918 г. Тариба выпустила декларацию о независимости Литвы, провозгласив себя единственным органом, представляющим литовскую нацию, имеющую отныне независимое государство со столицей в Вильнюсе. Дальнейшие отношения этого нового государства с другими странами должны были определяться сеймом (seimas), парламентом, которому предстояло собраться в ближайшем будущем. Декларация была сформулирована так, чтобы не оставалось сомнений, что «восстановленное» государство является историческим наследником Великого княжества Литовского, исчезнувшего с карт Европы в конце XVIII столетия. Литовская нация снова обрела собственное государство, и в этот раз — с демократически избранным парламентом.
В отличие от литовцев, с 1915 г. имевших дело с немецкой оккупационной администрацией, эстонские политические лидеры, по мере того как способность царского правительства контролировать происходящее падала, внимательно присматривались к происходившему в Петрограде. К концу 1916 г. эстонская политическая мысль сконцентрировалась на необходимости административного объединения всех эстонцев (живущих в Эстляндии и Северной Лифляндии) и на том, чтобы эстонцы могли контролировать местные органы власти. Такие пожелания вписывались в картину культурной и политической автономии внутри реформированной России. Идея полной политической независимости, хотя и отчетливо проговариваемая в рамках внутриэстонских обсуждений, не транслировалась вовне из тактических соображений. К тому же эстонские политические деятели были раздроблены на фракции, и сомнительно, что они на тот момент смогли бы договориться о том, какой именно должна быть независимая Эстония. Возможность реализовать первые, самые умеренные цели возникла в марте 1917 г., после отречения Николая II и прихода к власти Временного правительства. Основной задачей нового правительства являлось обеспечение продолжения участия России в войне; далее необходимо было справиться со всеми проблемами, порожденными войной в российской экономике и политике. Пользуясь моментом, эстонские политики, в число которых входил придерживавшийся умеренных взглядов Яан Тыниссон, стали оказывать на Временное правительство давление с целью добиться согласия на структурные изменения на побережье. Они организовали в Петрограде демонстрацию и достигли своей цели 30 марта, когда новое правительство согласилось пересмотреть внутренние административные границы Прибалтики и положить конец политической системе, обеспечивавшей господство балтийских немцев. Войдя в силу, новые условия предусматривали, что все население, говорящее на эстонском языке, объединяется в административную единицу под названием «Эстония» (или что-то в этом роде), будет иметь свое представительное собрание, избираемое всем населением, и назначенного сверху комиссара, который станет связующим звеном между центральным правительством и новой административной единицей. В апреле петроградское правительство назначило градоначальника Таллина — эстонца Яана Поску (1866–1920) — первым комиссаром; в мае состоялись выборы в Маапяев (провинциальное собрание). Позиции 68 депутатов, избранных в этот орган, в полное мере отражали различные взгляды, существовавшие на тот момент в Эстонии: крупнейшими блоками стали «Аграрная Лига» и «Трудовая партия» (каждый из которых имел по 11 представителей); остальные места в парламенте были разделены между большевиками (пять представителей), эстонскими социал-демократами (девять), эстонскими социалистами-революционерами (восемь), демократами (семь), радикальными демократами (четыре), представителями германского и шведского национальных меньшинств (по два) и тремя беспартийными депутатами.
Такая конфигурация политических сил оказалась нестабильной, поскольку в следующие девять месяцев (в ноябре произошел большевистский переворот) между левыми, правыми и центристскими партиями не прекращались трения; муниципальные выборы в конце июля 1917 г. продемонстрировали такое же разнообразие политического спектра. Однако в целом наблюдался общий уклон в левую сторону, поскольку успешный большевистский переворот в Петрограде способствовал тому, что и в Эстонии появилось большевистское правительство в Таллине. Большевики отстранили от обязанностей Поску, комиссара, назначенного Временным правительством, но сами в последующие месяцы оказались не способны консолидировать власть в своих руках — возможно, из-за смерти лояльных большевикам чиновников, которыми можно было быстро заменить тех, кто отказывался сотрудничать, организовывал забастовки и мешал подчинению большевистской идеологии всех институтов, существовавших в Эстонии. Большевики же стремились свести на нет влияние всех своих соперников: они запретили прессу, кроме собственной, делали все, чтобы отстранить от власти другие эстонские партии, не определились в своем отношении к аграрной реформе и отказывались обсуждать вопрос о независимости Эстонии. К концу января 1918 г. эстонские большевики в значительной степени потеряли популярность и поддержку народа и, понимая это, остановили процесс выборов в эстонское Учредительное собрание. После этого эстонские политические круги стали все меньше смотреть влево в поисках решений и начали обсуждать другие варианты политического будущего, включая политическую независимость. Все подобные обсуждения закончились в феврале 1918 г., когда немецкая армия со своих южных баз (в Литве и Курляндии) перешла в наступление, форсировала Даугаву, взяла Ригу, продвинулась далее, в Южную и Северную Лифляндию, и 25 февраля достигла Таллина. И в этот момент наибольшей неопределенности в отношении будущего, когда большевистское правительство Эстонии бежало в Советскую Россию, а немцы быстро продвигались на север, верхушка Maaпяева приняла решение провозгласить независимость Эстонии 24 февраля, сообщив миру, что отныне Эстония является «независимой демократической республикой» в рамках своих «исторически и этнически сложившихся границ». Тогда же было заявлено о существовании нового эстонского временного правительства во главе с Константином Пятсом. Для германских вооруженных сил (если они вообще знали об этом) ситуация должна была казаться забавным и любопытным инцидентом.
