Энтузиазм, лежавший в основе экспансии национальных культур, проявлял себя и в экономическом возрождении, особенно в первые послевоенные годы. Экономика Эстонии, Латвии и Литвы пострадала за время войны: производство упало до уровня в 30–40 % довоенного. Также тяжелыми были потери населения, которые составили около 20 % населения всех трех стран. Промышленная и транспортная инфраструктура (машиностроение, дороги, железнодорожный транспорт) понесла серьезные потери, а сельская местность была практически ограблена оккупационными армиями из-за постоянной нужды в лошадях. Однако нужду и отчаяние удалось преодолеть в кратчайшие сроки, в том числе благодаря тому, что население ощущало: плоды его труда больше не осядут в карманах немецких или польских землевладельцев и их не потребует себе правительство России. Каждый чувствовал, что, даже если результаты его труда не обогатят его немедленно, они в любом случае останутся в «национальной экономике» и будут ей полезны: психологический эффект работы на свою собственную страну играл решающую роль и в 20-е годы. В середине данного десятилетия по всем показателям начался экономический подъем, продолжавшийся до начала 30-х годов, когда дал о себе знать мировой экономический кризис. Однако к этому времени проблема экономического выживания уже стала неактуальной, уступив место проблеме совершенствования национальной экономики. Идея частного предпринимательства получила распространение, аграрные реформы были почти завершены, а производство продуктов питания, как и средний уровень жизни, оставалось на удовлетворительном уровне. Со второй половины 30-х годов экспортный рынок расширялся за счет сельскохозяйственной продукции, и баланс торговой статистики хотя и колебался, но был благоприятным. Доходы, поступавшие в распоряжения правительства, оставались устойчивыми, что позволяло развивать различные программы социального обеспечения. Однако во всех трех странах присутствовала экономическая стратификация; различие в доходах беднейших и богатейших групп населения подчеркивалось их уровнем и образом жизни; также сохранялись различия в образе жизни городского и сельского населения. Несправедливое, с точки зрения левых кругов, распределение ресурсов оставалось источником их политического влияния, хотя с приходом к власти авторитарных лидеров левые потеряли возможность трансформировать социальное неравенство в голоса электората.

Успешное культурное и экономическое развитие на протяжении двух десятилетий экономики, контролируемой государством, породило в различных слоях общества растущую уверенность в том, что правительство может быть инициатором, движущей силой и защитником наиболее значительных мер в рамках социальной и экономической политики. С этой точки зрения именно центральное правительство должно было направлять, руководить, вмешиваться, выделять средства и контролировать. Такое общественное мнение появилось в годы войны, продолжало существовать в 20-е годы и получило серьезную поддержку авторитарных лидеров. Философия свободного рынка не занимала главенствующего места в экономическом мышлении политиков. Результатом стало то, что в период 1920–1940 гг. в рамках парламентской системы и под властью авторитарных президентов значительно выросли штаты министерств, а также их компетентность в различных сферах, и, соответственно, уменьшилась роль частного сектора (который продолжал существовать). Существенно выросло количество чиновников, частично благодаря заслугам назначаемых, но столь же часто, особенно в авторитарный период, в результате политического патроната. К 30-м годам экономический успех предпринимателя часто зависел от того, насколько ему удавалось найти связи в министерстве, получить государственную субсидию и добиться благосклонности кого-нибудь «наверху». Со второй половины 30-х годов во всех трех странах все больше становятся очевидными следующие тенденции: постоянное субсидирование сельского хозяйства, переход от неустойчивых частных предприятий к государственным монополиям, политически мотивированный приток средств к частным лицам из государственных банков и поддержка предприятий, организованных эстонцами, латышами и литовцами (в отличие от отношения к предприятиям, созданным представителями национальных меньшинств). Это был не вполне государственный социализм, но и не система, где конкуренция и личные заслуги приобретают особенную важность для развития крупного предпринимательства. Здесь конкуренция являлась актуальной лишь для небольших частных предприятий и розничных магазинов. Все это создавало весьма нестандартную экономику и общественное мнение, чрезвычайно доверявшее правительствам в таких вопросах, как оптимальное распределение ресурсов и всеобщее благосостояние.

Однако, какой бы ни была внутренняя политика Эстонии, Латвии и Литвы с середины 30-х годов, она никак не могла повлиять на положение дел в Европе, где экспансионистские стремления муссолиниевской Италии и гитлеровской Германии почти не встречали препятствий. В дополнение к двусторонним соглашениям, уже заключенным между всеми крупными странами, небольшие государства Балтии заключали свои — торговые пакты, соглашения о ненападении и другие формальные и неформальные договоренности о союзах — в надежде, что укрепление подобных связей, сопровождаемых подобающим дипломатическим протоколом и подписанием соглашений, поможет убедить всех, что Эстония, Латвия и Литва планируют жить мирно и дружить со всеми. Фактически, в этом и заключались основные принципы внешней политики стран Балтии во второй половине 30-х годов. За исключением стремления Литвы вернуть захваченный Польшей Вильнюс, все страны намеревались сохранить существующие границы и были озабочены исключительно внутренним развитием.

Политика нейтралитета казалась работающей моделью для Швейцарии (маленького государства) и Скандинавских стран (значительных территориально, но весьма скромных демографически), и возникла надежда, что государства Балтии на северо-востоке Европы также сумеют остаться в стороне от конфликтов, назревающих на континенте. Политика нейтралитета смягчала общественное мнение трех стран, хотя литовские газеты выражали беспокойство о будущем. Стремление Гитлера объединить всех немцев в границах Великой Германии напрямую касалось города Клайпеда (Мемель), который Литва получила в 1924 г. по решению западных союзников. Население этой области на 40 % состояло из немцев, и Гитлер всерьез нацеливался на нее так же, как он уже (в 1937 г.) поступил с Судетской областью Чехословакии. Иными словами, нейтралитет не так хорошо защищал страны восточного побережья Балтики, как им хотелось бы. Эстонское и латышское правительства, со своей стороны, на встречах лидеров стран Балтии всячески избегали затрагивать тему Клайпеды и Вильнюса; эти вопросы считались сугубо литовскими проблемами.

8. Возвращение империй (1940–1991)[25]

1939 год оказался роковым для Европы и всего мира. После того как 1 сентября нацистская Германия вторглась в Польшу, начался столь глубокий конфликт, что он быстро получил название «Вторая мировая война», а прошедшая Великая война стала, таким образом, Первой мировой. Продвигаясь на восток, Германия чувствовала себя уверенно, поскольку 29 августа 1939 г. Гитлер и Сталин заключили Пакт о ненападении, что на некоторое время исключило для Германии перспективу войны на два фронта — против СССР на востоке и против Франции и Великобритании, выступивших на защиту Польши, на западе. Пакт содержал секретные протоколы, которые определяли сферы влияния СССР и Германии в Восточной Европе и в которых решалась в том числе судьба восточного побережья Балтики. Германия провозгласила, что не заинтересована в этом регионе, в сущности предоставляя СССР свободу действий. Советский Союз быстро отреагировал, вторгнувшись 17 сентября 1939 г. в Польшу, и, фактически, оккупировал чуть большую (но менее населенную) часть этой страны, чем та, которая уже находилась под контролем Германии. Следует добавить, что ранее, в марте того же года, сама Польша выиграла в результате разделения Гитлером Чехословакии, получив Тешинскую область с населением 240 тыс. человек. Так или иначе, 3 сентября Великобритания и Франция объявили войну Германии.