На территории Литвы большое значение имели еще два аспекта: восприятие евреев отдельно от остального населения литовских провинций и раскол между литовцами, жившими в России и Восточной Пруссии, а также теми, кто жил в Северной Америке. В 1913 г. численность евреев в литовских губерниях, по оценкам, составляла около 560 тыс. человек — их число существенно выросло на протяжении XIX столетия, поскольку литовские земли на протяжении века находились в пределах «черты оседлости». В Литве евреи жили как в крупных, так и в небольших городах; неформальной столицей иудейской культуры в Литве был Вильнюс, где евреи составляли около 40 % населения. Этот город даже приобрел репутацию «Северного Иерусалима» из-за того, что в нем жили влиятельные духовные лидеры иудеев, такие, как Элияху бен Шломо Залман, «Виленский гаон». Как и в других местах своего обитания, евреи здесь быстро изучили литовский язык в той степени, чтобы свободно выполнять свои профессиональные обязанности и вести торговлю, однако культурно (насколько им позволяла их религия и культура) они были ориентированы скорее на русских и поляков. К концу XIX столетия в иудейской культурной среде появились также секуляристские темы, такие, как сионизм или социалистические идеи Бунда, который впоследствии объединился с другими социалистическими польскими, литовскими и латышскими организациями ради общей цели — борьбы с самодержавием.

Также не следует упускать из виду такой момент, как разногласия между литовцами, населявшими российские губернии, и литовцами, жившими в Северной Америке, главным образом в Соединенных Штатах. В период с 1869 по 1898 г. Литву ежегодно покидали тысячи литовцев; их совокупное число к 1914 г. достигло 250 тыс. человек (американская перепись населения 1930 г. показала, что в стране на тот момент проживало 439 тыс. литовцев, из которых меньше половины родились за пределами страны). Таким образом, литовцев в США было существенно больше, чем латышей и эстонцев (к 1914 г. число представителей каждого из этих национальных сообществ составляло не более 5 тыс. человек). В 1913 г. Йонас Басанавичюс и Мартинас Янкус (первый — некогда активный националист, второй — более молодой, но не менее активный депутат IV Государственной Думы) объехали множество литовских колоний в Северной Америке в целях сбора денег на культурный центр (Народный дом) в Вильнюсе. Им удалось собрать сумму, эквивалентную примерно 43 тыс. рублей. Но они также обнаружили, что в колониях существует конфликт литовцев, имевших социалистические воззрения, с теми, кто стремился привить населению новых земель литовскую культуру посредством главным образом насаждения католической веры. Североамериканские литовцы более не подвергались полонизации и русификации, однако вместо этого они американизировались. Басанавичюс, обращаясь к американцам литовского происхождения, объяснял им необходимость вложения денег в сохранение их родной культуры на их родной земле; более того, он надеялся, что большая их часть вернется в Литву вместе с новыми знаниями и накопленным состоянием. Однако не многие американские литовцы вернулись в родную страну, так что их роль в будущем «литовской нации» осталась неясной.

Невозможно сказать, как бы сложилась история Балтийского побережья, если бы региональный конфликт Австро-Венгрии и Сербии по поводу Боснии не перерос в войну, в которую оказались вовлечены все наиболее влиятельные державы Европы. Затяжной конфликт, изначально названный Великой войной, а позже — Первой мировой войной, разразился; довоенная система договоренностей, созданная с тем, чтобы предотвратить военные действия между странами Европы, сыграла роль, абсолютно противоположную своему назначению. Австро-Венгрия объявила войну Сербии 28 июля, Германия России — 1 августа, а Австро-Венгрия России — 6 августа. К 31 июля Российская империя начала мобилизацию армии. Тысячи молодых жителей Прибалтики (около 120–140 тыс. латышей и примерно 100 тыс. эстонцев) были призваны на царскую военную службу. Почти все они вступили в армию, поскольку считали это своим долгом даже несмотря на то, что испытывали во многом противоречивые чувства. Для эстонцев и латышей сказанное являлось борьбой против врагов — Германской империи и Австро-Венгрии, — которую легко превратить во вражду ко всем местным представителям немецкой культуры — балтийским немцам; однако лидеры последних также выразили желание поддержать Россию. Чувство «разделенной лояльности» хоть и присутствовало в их среде, но оставалось латентным; политика русификации хотя и ослабла, но все же продолжалась, и возмущение, которое она порождала, уравновешивалось возможностью, которая появилась у народов побережья, — создавать свои культурно автономные анклавы внутри «демократизированной» Империи; структуры, частью которых они были (и которые могли изменяться), стоило защищать. Разумеется, ситуация с литовцами была, как всегда, сложнее. Около 60 тыс. человек были скоро призваны в российскую армию, и, поскольку ни поляки, ни литовцы, проживавшие на территории Российской империи, не выказывали особых симпатий к Германии, они охотно способствовали борьбе против нее. Более того, литовские политические лидеры обнародовали требование, что взамен за свое участие в войне литовцы должны получить объединение их родных земель; это требование встретили молчанием, но существовала надежда, что петербургское правительство прислушается наконец к пожеланиям жителей западных приграничных земель, которые вскоре станут местом военных действий. Надежды на скорую победу облегчили принятие решения: пропаганда российского правительства создавала образ непобедимой армии, а московская и петербургская пресса восхваляла жителей Балтийского побережья за проявленный «патриотизм». Казалось, что единственными противниками войны на побережье были социалисты, но их усилия спровоцировать волнения в среде рабочих не увенчались успехом; губернатор Лифляндии даже хвалил местных фабричных рабочих за «достойную восхищения лояльность царю и отечеству». Помимо этого, военная цензура прессы предполагала, что всем желающим высказаться в поддержку войны, предоставлялась зеленая улица, тогда как мнения тех, кто демонстрировал более сдержанную позицию или даже высказывался против, подвергались жесткой цензуре.

Хотя сначала российская армия одержала несколько побед на Восточном фронте, за ними последовали многочисленные бесславные поражения и неудачи; к лету 1915 г. германские вооруженные силы продвинулись на северо-восток и заняли не только всю территорию некогда существовавшей Речи Посполитой, но и бывшую Курляндию. Река Даугава — южная граница Курляндии и северная — Лифляндии и Латгалии — стала линией фронта и оставалась таковой почти до конца войны. Таким образом, с 1915 до 1917 г. Прибалтика оказалась разделенной надвое, при этом российская армия удерживала территории к северу от Даугавы, а германские оккупационные силы установили свой оккупационный порядок — так называемый Oberost — на территориях к югу от этой реки, включая населенную латышами Курляндию и литовские земли. Под российским контролем оставались эстонские области Эстляндии и Северной Лифляндии, а также латышские области Лифляндии и Латгалия. Этот новый раздел побережья, хотя и являлся временным, лишь эстонским политическим лидерам давал возможность думать об интеграции в сколько-нибудь реалистичном ключе; новые границы поставили латышей по разные стороны фронта между воюющими сверхдержавами, а литовцев оставили под властью одной из них — то есть под военной и гражданской юрисдикцией Германии. По любым расчетам, теперь угасли надежды латышей и литовцев получить в обозримом будущем возможность интеграции и внутренней автономии.

Ближайшей целью Германской империи являлся, разумеется, немедленный разгром основного противника — России, однако более долгосрочное планирование (хотя и несколько неопределенное на тот момент) предполагало окончательную колонизацию побережья немецкими фермерами после того, как местное население будет выслано на территорию России. В этом контексте немецкие оккупационные силы на побережье стремились извлечь максимальную пользу из территорий, оказавшихся под их контролем, конфискуя жилые помещения и лошадей, вводя налоги пшеницей и другими продуктами, а также собирая дополнительные налоги на содержание армии и приглашая местных крупных землевладельцев занять посты в оккупационном правительстве. Однако к лету 1915 г. ресурсная база, на которую рассчитывали немцы, значительно уменьшились. Предполагая возможную оккупацию, российское правительство в течение первой половины этого года издало распоряжения о демонтаже и вывозе во внутренние районы страны всей промышленной инфраструктуры территорий, которым угрожала опасность оккупации (включая Ригу), а также об эвакуации оттуда местного крестьянского населения. Около 500 промышленных предприятий (около 160 из них — с литовских территорий) были демонтированы и вывезены на восток, и, что более важно, приблизительно 700 тыс. беженцев (точная статистика отсутствует) покинули земли, оккупированные немцами. Некоторые из них пересекали Даугаву и искали временного прибежища в Ливонии, Латгалии и Эстонии, тогда как другие сразу бежали на территорию России. В их числе было около 300 тыс. литовцев, многие из которых обрели спасение на востоке. Остальные беженцы покинули латвийские земли (в основном Курляндию); некоторые бежали даже из казавшихся на тот момент относительно безопасными регионов Лифляндии. Однако, рассмотрев вопрос об эвакуации эстонцев, российские власти отклонили такую возможность, и большинство эстонцев остались на родине. За долгую историю этого региона народы побережья неоднократно испытывали потребность покидать его пределы, но никогда бегство не было столь массовым. Сотни хуторов опустели; население больших и малых городов резко уменьшилось в течение нескольких недель; домашний скот был забит или брошен; семьи разлучались, и перспективы возвращения оставались неясными. Литовские территории и Курляндия обезлюдели, и положение оставшихся крестьян стало еще более тягостным: беженцев пока никто не заменил, их земли оставались невозделанными, и тем, кто остался на родине, приходилось в двойном объеме удовлетворять требования немецких оккупантов. Первая мировая война снова разделила жителей побережья: население неоккупированных территорий продолжало оставаться свободным; те, кто проживал на оккупированных землях, подчинялись немецким военным и гражданским законам; тысячи людей оказались в положении беженцев, оторванных от своих домов, а еще большее число служили в русской армии.