Конфликт между поколениями эстонской, латышской и литовской интеллигенции проявлялся по-разному, и наиболее заметным он стал у латышей, где под названием Jaunā Strāva («Новое течение») в середине 90-х годов XIX в. сформировалось направление сторонников современных идей. Аналогичное движение у эстонцев, Noor-Esti («Молодая Эстония»), образовалось после революции 1905 г.; его представители подвергали критике как национализм, так и марксизм. Ситуация в Литве оказалась сложнее: местная социалистическая организация была создана литовскими евреями, основавшими в 1897 г. Всеобщий еврейский рабочий союз (так называемый Бунд), и поляками, создавшими в 1892 г. Польскую социалистическую партию, действовавшую в том числе и на литовских территориях. Литовский социализм зародился благодаря деятельности белоруса Евгения Спонти (1866–1931) и двух литовцев — Леонаса Микалаускаса (1870–1899) и Бронисловаса Урбанавичюса (1868–1903). Литовская социал-демократическая партия была создана в 1895 г. двумя студентами — Андрюсом Домасевичюсом (1865–1935) и Альфонсасом Моравскисом (1868–1941), ведущим свой род от потомков магнатов Великого княжества Литовского (хотя сами они едва говорили на литовском). Аналогичные партии в Латвии и Эстонии появились только в 1904 и 1905 гг. соответственно.
До появления официальных партий и движений в Прибалтике существовали кружки и другие неформальные объединения, члены которых стремились избежать внимания властей. Марксистские идеи довольно легко проникли на побережье; в Литву они попали, как обычно, через Восточную Пруссию; в Латвии молодой Янис Плейкшанс (1865–1929), позже прославившийся как «народный латышский поэт Райнис», контрабандой перевез из Германии в Ригу чемодан, полный произведений Маркса. Левая молодежь всех трех национальностей поддерживала связи с Россией, а циркуляция нелегальной литературы внутри Империи уже стала нормальным явлением. К тому же во всей Прибалтике периодические литературные издания, такие, как латышский Austrums («Восток»,1895–1906), эстонские Teataja («Вестник») и Uudised («Новости») и литовский Varpas («Колокол»), были готовы публиковать статьи, посвященные новым идеям, если те были выражены в достаточно абстрактной и философской манере. В Литве, разумеется, тексты, написанные на латинице, были незаконными по определению, чему бы они ни были посвящены. В Austrums статьи о марксизме скрывались под нейтральными заголовками, например «Исторический материализм».
Представители молодежи, проявлявшие интерес к современным идеям, включая марксистскую доктрину, полагали, что «пролетариат», который возьмет власть в свои руки после «революции», будет «международным». «Рабочий класс» во всем мире, по их мнению, имел общие экономические интересы и играл одну и ту же роль в истории. Согласно марксистской концепции, это гораздо важнее, чем разные национальности, языки и культурные барьеры. Приверженцы доктрины марксизма полагали, что на смену восстановлению национальной культуры и языков Эстонии, Латвии и Литвы и противостоянию немецкой, польской и русской культурной гегемонии пришло время объединения всех «трудящихся масс», вне зависимости от национальности и языка, для борьбы с буржуазией.
Попытки разрешить этот конфликт на территории Прибалтики в итоге завершились ничем. С одной стороны, появились более или менее догматически настроенные марксисты, твердо уверенные в том, что «классовая борьба» — самое главное, а «национальный вопрос» вторичен. С другой стороны, сохранялось значительное количество относительно левой молодежи, сохранявшей желание помочь «рабочему народу», но не согласной с марксистами в том, что революция неизбежна, а культурное становление Прибалтики должно быть отодвинуто на задний план. Другими словами, столкновение с марксистским социализмом в Эстонии, Латвии и Литве привело к образованию левых объединений, но не единой партии, как того хотели марксисты. Множество молодых интеллигентов пришли к выводу, что культурная автономия намного важнее, чем объединение рабочего класса. Разногласия по поводу важности национального вопроса не прекращались до начала XX в., и, в конце концов, левая молодежь так и не пришла к единому мнению.
Несмотря на то что поколение, взрослевшее в 90-е годы XIX в., стало делиться на марксистов, модернистов и сторонников социалистических идей, агитация, речи, забастовки, нелегальные печатные издания и брошюры — все результаты действий социалистов были направлены «против царя», и в 1897 г. правительство закрыло Dienas Lapa («Ежедневная газета») — основной печатный орган приверженцев новых идей в Риге, обыскало дома 138 подозреваемых в нелегальной деятельности и завело уголовные дела на 87 из них. Меры, принятые против них в 1899 г., варьировали от тюремного заключения до ссылки в Сибирь; около десятка активистов бежали за границу. Литовская социал-демократическая партия также пострадала в 1899 г.: 40 наиболее известных членов партии были арестованы и сосланы в дальние регионы России. Однако Альфонсас Моравскис бежал за границу, где занимался привлечением к социал-демократической деятельности рабочих Англии и Соединенных Штатов Америки. В Эстонии в конце 90-х годов XIX в. подобных репрессий не было, хотя влияние радикальных социалистов также являлось значительным (из-за близости к Санкт-Петербургу Нарвы и Таллина, крупнейших промышленных центров Эстонии). Власти в своих действиях, разумеется, ориентировались на подавление их деятельности, но влияние социалистов в Прибалтике все еще оставалось сильным.
Одним из последствий распространения «новых течений» среди эстонской, латышской и литовской интеллигенции стало переоформление «правого крыла» зарождающегося политического спектра. Действия социалистов 90-х годов привели к тому, что умеренные националисты стали в большей степени, чем раньше, защищать существующее положение вещей, так как надеялись, что царское правительство сможет поддерживать порядок. С точки зрения более радикальных соотечественников, эти консерваторы стали еще одной разновидностью истеблишмента наряду с балтийскими немцами и защитниками самодержавия. Для консервативно настроенных националистов компромисс с властями был предпочтительнее, чем с философиями коллективизма, пропагандируемыми агитаторами-социалистами. Гораздо более обширная средняя часть политически активного населения сохраняла выраженный интерес к дальнейшему развитию национальной культуры, но также полагала, что их цели могут быть достигнуты в рамках нового, более либерального конституционного строя в России. Третий вариант представлял собой сочетание социально-экономического радикализма с притязаниями на национальную культуру. С течением времени политические споры между представителями трех балтийских народов стали более горячими из-за взаимных обвинений в отступничестве, предательстве и постановке утопических целей вместо реально достижимых. В то же время все политические дискуссии этого периода — довольно агрессивные и бескомпромиссные — велись в основном на эстонском, латышском и литовском языках, и данный факт подчеркивал одно из самых значительных достижений, к которому привели пятьдесят лет реформ.
7. Обретение государственности в трудные времена (1905–1940)[23]
Восточная часть Балтийского побережья вступила в XX столетие довольно уверенно и спокойно, и в 1901 г. Рига встретила свое семисотлетие великолепными празднествами. Сложную и многогранную историю города, в определенном смысле схожую с историей всего побережья, символизировали памятники, установленные в городе, — здесь был монумент епископу Альберту, основателю Риги, русскому царю Петру Великому, включившему Лифляндию в состав Империи, а также философу Иоганну Готфриду Гердеру, утверждавшему, что народный дух является наиважнейшим элементом всех дел человеческих. В том же, 1901 году городской совет Риги избрал градоначальником Георга Армистеда, богатого коммерсанта с прогрессивными идеями, происходившего из онемеченной английской семьи, жившей в Риге с 1812 г. и вошедшей в состав немецкого городского патрициата. Поскольку к 1897 г. население города стало преимущественно латышским (41,6 %), при том что немцев в Риге было 25,5, а русских — 16,9 %, то, если пользоваться термином Гердера, оставалось не вполне ясным, дух какого именно народа здесь пребывал. Срок полномочий Армистеда (до 1912 г.) был временем непрерывного экономического роста и модернизации города; в то же время он сам и тот класс общества, к которому он относился, сочли события революционных 1905–1906 годов лишь помехой на пути прогрессивного развития, а не признаком глубоких социально-экономических и национальных проблем, несомненно имевших место на побережье. Сходное отношение существовало и ко всевозможным различиям, а также всякого рода международному соперничеству; широко распространенным было убеждение, что дипломатия и материальный прогресс способны разрешить любые недопонимания и постепенно улучшить жизнь всех. Антанте и Тройственному союзу — военно-политическим блокам, в которые входили наиболее могущественные страны, — приходилось удерживать разногласия между их членами в допустимых пределах; мирные переговоры должны были демонстрировать их участникам всю недальновидность силовых способов разрешения конфликтов; продолжающаяся индустриализация и развитие технического прогресса должны были объединить западную цивилизацию настолько, чтобы военные конфликты казались все большим атавизмом.
