На протяжении десятилетий после Северной войны множество нарушений границы на побережье — беглыми крепостными, всякого рода мигрантами, менявшими место жительства по экономическим причинам, торговцами и воинскими подразделениями — лишь в редких случаях успешно контролировались правительствами соответствующих территорий. Но даже в этих условиях южные территории побережья оставались отличимыми друг от друга, учитывая их этническую, лингвистическую и религиозную специфику. К середине XVIII в. население Великого княжества Литовского состояло в основном из полонизированных литовских магнатов, несколько менее ополяченного дворянства (шляхты) и крестьян, говоривших на литовском языке. Правящий слой Курляндского герцогства составляли немецкая по происхождению династия и класс землевладельцев, которые были балтийскими немцами, тогда как большинство его населения составляли крестьяне, говорившие по-латышски. Правящие круги Инфлянтов состояли из ополячившихся землевладельцев, происходивших из балтийских немцев, и других землевладельцев — поляков по происхождению; крестьянство же здесь говорило на диалекте латышского языка. Существовали и религиозные различия: литовские земли были в основном католическими, курляндские — в основном лютеранскими, а в Инфлянтах жили представители обеих конфессий с преобладанием католической. Среди представителей этих преобладающих религиозных групп обнаруживались вкрапления православных и иудеев — и те и другие жили в то время в особенно большом количестве в Инфлянтах и Великом княжестве Литовском, в отличие от Курляндского герцогства, Ливонии и Эстонии. Неудивительно, что количество иудеев в Речи Посполитой было значительным, учитывая то, что на протяжении долгого времени их охотно принимали (в основном из экономических соображений) как в Великом княжестве, так и по всей объединенной стране. По оценкам, ко второй половине столетия (1764–1766) количество иудеев в объединенном государстве составляло около 750 тыс. человек (около 5,3 % всего населения), при этом около 210 тыс. из них жили в Великом княжестве Литовском (4 тыс. в Вильнюсе и около 2 тыс. в Каунасе). Эти цифры подчеркивают малое число евреев на северных землях побережья, включая Инфлянты.
После Северной войны монарх Речи Посполитой продолжал носить титул польского короля и великого князя литовского, но разделение польских и литовских территорий постепенно переставало быть столь четким на протяжении второй половины XVII в., и этот процесс продолжался в следующем столетии. Идея независимого Литовского княжества — равноправного партнера Польши — продолжала существовать среди литовских магнатов и дворянства и периодически вновь активно пропагандировалась в политических целях; концепция эта находила подкрепление в том, что в Литве до сих пор существовали собственное законодательство и специфические, присущие только ей институты управления. Однако культурное и лингвистическое ополячивание литовских землевладельцев существенно уменьшило видимость этого разделения извне. Для других стран Центральной и Западной Европы объединенное Польско-Литовское государство стало просто Польшей, а литовский язык, на котором говорило множество простых людей в этом государстве, воспринимался как один из множества «крестьянских наречий», существовавших в Польском королевстве. Оба партнера по Люблинской унии также чувствовали разлагающие последствия отсутствия централизации — иногда обе эти территории даже назывались дворянскими республиками, — в то время как абсолютные монархии Европы были способны действовать быстро и решительно. Между польским королем, магнатами и дворянством, собиравшимися на национальное шляхетское представительное собрание — сейм, и аналогичные региональные собрания — сеймики, шли беспрерывные конфликты по таким вопросам, как военные предприятия монарха, королевские доходы и доходы отдельных регионов, а также административные назначения. Требование единогласного голосования по любому вопросу — пресловутое liberum veto — в этих представительных органах легко приводило к бездействию и разрушению планов монарха.
Эти внутренние конфликты продолжались и во время Северной войны, и в течение десятилетий после ее окончания. Король Польши и великий князь литовский Август II Сильный во время войны пригласил на свои земли русских, чтобы с их помощью укрепить собственные позиции в борьбе со шведскими захватчиками и своими внутренними врагами. Однако российские войска не были склонны охотно и полностью покинуть эту землю. Русский царь Петр I обещал Августу II после окончания войны власть над Шведской Ливонией, но обещания своего не сдержал. Позже, на протяжении своего долгого правления, длившегося до 1733 г., Август не раз жалел о некогда принятом им решении; аналогичные чувства испытывал и его сын и преемник Август III (как и отец, являвшийся королем Саксонии). Август III был избран на трон польским сеймом в 1733 г., после так называемой войны за польское наследство, в которой его поддерживали австрийские Габсбурги и Пруссия, тогда как Франция и Россия выступали за кандидатуру знатного изгнанника Станислава Лещинского, являвшегося на тот момент тестем французского короля Людовика XV. В завершение многочисленных внутренних конфликтов Август III был действительно избран сеймом, но это избрание короля продемонстрировало всем заинтересованным внешним сторонам, насколько разобщенным внутри было польско-литовское объединение. В целом правление Августа III было отмечено определенным доверием к монарху и длилось до самой его смерти в 1763 г. Однако он проводил массу времени, действуя в интересах другого своего королевства — Саксонии, и, таким образом, не имел возможности проводить абсолютистскую политику по отношению к привыкшей к свободе польско-литовской знати. В 1764 г., после смерти Августа III и новой российской интервенции, сейм «избрал» на трон Станислава Августа Понятовского, который ранее был польским послом в Англии и России и, без всякого сомнения, являлся влиятельной политической фигурой. Понятовский был настроен реформаторски и немедленно после своего избрания стал стремиться к тому, чтобы навести порядок в Речи Посполитой и восстановить ее высокий статус в регионе. Реформы, которые он предложил, явственно угрожали долговременным интересам как многих магнатов внутри королевства, так и соседних государств. В результате при поддержке российской армии в 1786 г. был созван так называемый Варшавский сейм, целью которого было вернуть и закрепить ранее существовавшее в государстве положение вещей (status quo ante). Фактическим результатом внутренней и внешней оппозиции реформам стало приведение Польско-Литовского государства под протекторат России. Царица Екатерина II Великая — некогда бывшая любовницей Понятовского в Санкт-Петербурге — взяла на себя роль гаранта политического порядка.
Внутренние разногласия, очевидные внутри польско-литовского союза в период правления Августа III и Понятовского, представляли собой не просто борьбу за власть между амбициозными семьями, но и отражали фундаментальные различия взглядов внутри политической элиты на то, как следует управлять страной. Для государства, где магнаты и дворяне-землевладельцы были так же могущественны, как монарх, это оказалось губительным. К середине XVIII в. подобные разногласия далеко не ограничивались предсказуемыми темами — например, как должны относиться друг к другу Польша и Литва. Теперь они касались базовых вопросов — таких, как королевская и парламентская власть, роль католической церкви и ее отношение к монархии, степень вовлеченности Речи Посполитой в конфликты, происходящие в Центральной Европе, учитывая тот факт, что польские короли были одновременно королями Саксонии, а также степень участия России в делах Польско-Литовского государства. Разумеется, эти внутренние конфликты сопровождались постоянной борьбой крупных магнатов за власть — в ней участвовали, например, семьи Чарторыйских, Радзивиллов, Потоцких, а также их многочисленные ответвления и сторонники. В зависимости от конкретных вопросов они то формировали временные союзы друг с другом или с кем-либо со стороны, то вдруг стремительно переходили к борьбе между собой. Ухудшал положение вещей тот факт, что эти враждующие группировки располагали силами, которые можно было бы охарактеризовать как «частные армии». Однако борьба знатных семей была лишь симптомом гораздо более глубоких и пагубных процессов — постепенного разрушения веры в союзное государство как коллективную структуру и родину, которую нужно защищать.
