Партийные стратеги полагали, что если члены компартии станут массово вступать в подобные организации, то и ход событий можно контролировать. И действительно, около 22 % делегатов первого Эстонского съезда были членами партии; 17 из 35 членов Совета, избранного на первом съезде литовского «Саюдиса» являлись членами литовской компартии; в Латвии около трети членов Народного фронта имели партийные билеты. Полагая подобное морально неприемлемым, многие активисты во всех трех республиках «склонялись вправо» и основывали собственные неформальные организации (не обязательно покидая при этом Народный фронт): «Движение за национальную независимость Латвии», Эстонскую партию национальной независимости и «Лигу свободы Литвы». Они не хотели видеть в своих рядах коммунистов и независимо действовали на политической арене, которая в этот период быстро становилась необычайно разнообразной. Провозгласив все неформальные организации за пределами партии «экстремистскими» и «националистическими», ортодоксальные группировки внутри компартии, пользуясь, как минимум, молчаливой поддержкой многих представителей руководства партии, «сдвинулись влево» и провозгласили создание собственных аналогов народных фронтов: Vienybe-Yedinstvo-Jednosc («Единство») в Литве, интернациональные фронты в Эстонии и Латвии. Эти организации состояли в основном из представителей нетитульных национальностей (русских, поляков и др.): их объединяло желание сохранить статус-кво.
К концу 1988 г. народные фронты в поддержку перестройки стали занимать промежуточную позицию между правыми — сторонниками национальной независимости — и левыми — сторонниками Москвы. Народные фронты стали силой, с которой надо было считаться: по оценкам, в составе «Саюдиса» насчитывалось от 100 тыс. до 300 тыс. членов, в «Латвийском народном фронте» — около 110 тыс. и в Эстонском — около 100 тысяч. Весной 1989 г. выборы на вновь созданный Съезд народных депутатов СССР (инновация, вызванная перестройкой) привели к тому, что делегации трех прибалтийских республик на две трети состояли из членов народных фронтов, тогда как остальные делегаты представляли партию или управляемые партией структуры. Делегаты-реформаторы теперь должны были донести свои взгляды по ряду вопросов гораздо более широкой аудитории — Съезду народных депутатов СССР, все заседания которого транслировались по телевидению в прямом эфире.
Точкой отсчета для активистов из Прибалтики стал межвоенный период национального суверенитета: все три республики тогда являлись полноправными членами Лиги Наций, имели собственную конституцию, дипломатический корпус и другие признаки независимых государств. Но к началу 1989 г. призывы к полной реставрации национальной независимости звучали в основном в выступлениях правых групп, а не народных фронтов. Для последних ключевыми словами были «республиканская автономия», то есть использование Конституции СССР для максимизации свобод, которыми законно располагала каждая республика, и, таким образом, дистанцирование от решений центра. Это определенным образом перекликалось с дискуссиями, проходившими перед Первой мировой войной и в 1918 г.; тогда тоже цель для многих состояла в том, чтобы получить статус автономных провинций в реорганизованной, демократической России. По воспоминаниям деятелей 1988–1989 гг. часто видно, что переход в сознании от республиканской автономии к национальной независимости был неизбежен, учитывая общий ход событий и продолжавшуюся непреклонность Москвы и ее сторонников.
На многих мероприятиях в трех республиках — таких, как июньский (1988) Пленум профессиональных союзов Латвии, — был оглашен тот исторический факт, что в 1940 г. страны Прибалтики были «оккупированы»; за этим последовало осознание, что связь между этими республиками и Москвой с самого начала была незаконной и следующим логическим шагом было бы полное отделение в соответствии с Конституцией СССР. Такая точка зрения казалась очевидной и естественной многим, тогда как другие считали, что в нынешней ситуации возможно надеяться лишь на республиканскую автономию. Для противоположной же стороны — правительства Москвы и его сторонников в республиках — открытое обсуждение подобных вопросов казалось проявлением бунта, угрожающего самой природе Советского государства. Для наиболее экстремистски настроенных из них (таких, как группы Интернационального фронта) сами разговоры о республиканской автономии казались замаскированным стремлением буржуазных националистов к полной независимости, и они часто обращались к центру с просьбами положить этому конец. Советские военные чины (действующие и в отставке) в Прибалтике, представители коммунистической номенклатуры и многие обычные граждане, убежденные, что правление «национальных экстремистов» приведет к депортации из Прибалтики всех славян, не могли представить себе сценария, согласно которому уменьшится партийная монополия власти и контроль Москвы над делами в республиках.
Три коммунистические партии Прибалтики (как руководящие кадры, так и тысячи их членов), совместно действовавшие в 19881989 гг., столкнулись с необходимостью принятия сложных решений. В Эстонии в июне 1988 г. первым секретарем стал эстонец Вайно Вяльяс. С самого начала он выступал за широкую республиканскую автономию, и на протяжении нескольких месяцев лидирующие позиции в эстонской компартии заняли реформаторы. В Латвии Борис Пуго получил назначение в Москве, и ему на смену пришел латыш Янис Вагрис (довольно бесцветная фигура), а главный реформатор партийной верхушки, Анатолий Горбунов, стал председателем Президиума Верховного Совета (то есть возглавил законодательную власть). В Литве литовец Альгирдас Бразаускас сменил Риндаугаса Сонгайлу на посту первого секретаря Коммунистической партии Литвы в октябре 1988 г. Хотя назначение этих партийных лидеров и было одобрено Москвой, теперь при решениях такого рода необходимо было принимать во внимание и мнение руководства народных фронтов, которые очевидно могли говорить от имени десятков тысяч эстонцев, латышей и литовцев. На политической арене всех трех республик появились признаки «двухпартийной атмосферы», хотя формально страной правили только те и так, как было сказано в советской Конституции: Верховный Совет и его Председатель, Совет министров и его Председатель и десятки министерств и ведомств. Рядовые коммунисты, вступившие некогда в партию скорее в целях личного продвижения, чем из-за приверженности марксистко-ленинским идеям, начали покидать ее ряды. Иногда подобный шаг сопровождался публичными заявлениями, но чаще такие решения осуществлялись молча. В 1988 г. число коммунистов ощутимо уменьшилось, тогда как число членов «неформальных организаций» (особенно народных фронтов) продолжало расти. В прибалтийских республиках происходила смена элит. Те, кто оставался лояльным коммунистом, были вынуждены униженно наблюдать, что их «всезнающая и всемогущая партия» становится второстепенной организацией и что ее претензии на то, чтобы высказываться от имени «масс», выглядят все более пустыми. Без прямой поддержки милиции, армии и спецслужб партии приходилось трудно, и в конце концов она раскололась на две фракции — консервативную и реформистскую. Первая из них продолжала призывать Москву к насильственным действиям, тогда как последняя искала способы выжить в окружении тысяч политически активных граждан, чьи публично заявленные цели состояли теперь в спасении нации, а не в том, чтобы найти лучшие пути построения социализма.
В восточноевропейских странах социалистического содружества события 1989 г. ознаменовали конец так называемой брежневской доктрины — права СССР «спасать» коммунистические режимы, используя военную силу. Компартии этих стран узнали из Москвы, что теперь они предоставлены сами себе и советские танки не въедут, как в прежние времена, в Варшаву, Прагу или Будапешт, чтобы помочь восстановить однопартийную систему. Таким образом, к концу 1989 г. доминирование компартии в этих странах закончилось, уступив место многопартийной системе (в большинстве случаев бескровно, и только в Румынии такая смена сопровождалась кровопролитием). К началу 1990 г. главный вопрос для республик Прибалтики состоял в том, надо ли следовать указаниям, получаемым из Москвы, или же считаться «мятежными» частями «единой и неделимой» супердержавы. Общественное мнение в Прибалтике находилось в стадии перехода от призывов к республиканской автономии к требованиям восстановления государственной независимости, чего не предвидели сторонники перестройки. В январе 1990 г. Литву посетил Михаил Горбачев и в непринужденной манере попытался убедить литовцев, что им выгоднее (по крайней мере, экономически) оставаться частью СССР. Этот визит ничего не изменил, а только подчеркнул, насколько глубоко московское партийное руководство не понимало динамики роста прибалтийского национализма.
