— Как зуб добыть-то? — спросил толстяк, хмуря брови и склоняясь ближе к полуоткрытой пасти. — Кажись, крепко держатся!

— Вот эти штуки скрепляют отдельные его части, — ответил его напарник, ощупывая винты. — Инструмент тут нужен. Шляпкой гвоздя, может, поддеть?

В голове волка внезапно что-то зашумело, затрещало, потревоженные челюсти распахнулись шире. Толстяк заорал и отпрянул в испуге, сел на землю, начал отползать, не отводя от зверя круглых глаз. Но тот вновь затих. Больше он уже не шевелился.

В следующие дни мальчишкам удалось раздобыть гвоздь с широкой шляпкой, а Гундольф утащил из дома ещё старый нож, которого никто не хватится. Несколько дней они провели, поддевая и расшатывая винты, пытаясь их раскрутить. Удалось извлечь и один зуб, и как только это было сделано, толстяк утратил интерес к волку.

А вот хвостатый появлялся у орешника ежедневно, подолгу возился, перебирая детали, очищая от грязи, запоминая расположение причудливо изогнутых трубок и зубчатых колёс. Он забросил поделки, которые прежде, бывало, мастерил из шишек, веток и коры, и появлялся дома так редко, что родители неизбежно заподозрили неладное.

Нужно ли говорить, что в один из дней его выследили.

Первый морозец тогда уже сковывал землю, и трава под ногами похрустывала, седая от инея. Мальчишка только пробрался к зарослям, уже не таким густым, лишившимся большей части листьев, и прикинул, не стоит ли унести части волка дальше в лес, как за спиной раздались шаги.

— Ты что же это натворил? — ахнул отец. — Чем ты думал, как посмел ослушаться?

Как мальчишка ни упрашивал, отец не позволил ему оставить изломанного зверя.

— Если бы ты только был там, в городе, — сказал он, и лицо его помрачнело, — когда властелин стальнозубых волков подошёл к воротам. До нас доносились уже слухи с севера, что армия движется, выжигая всё на своём пути, но мы верили, что пернатые смогут дать отпор. Бедные глупые пернатые, ничего они не могли, кроме как растить цветы да деревья, и воинство их, наряженное в лёгкие серебристые одежды, изнежили века долгого мира. И кто был поумнее, уже тогда собирал пожитки и уходил на восток или юг. Впрочем, и это их спасло ненадолго.

Однажды утром нас разбудил не птичий щебет, а вой боевых труб. Ряды волков окружали город, и пасти многих покрывала кровь, а позади ехал их властелин. Он приказал городу сдаться, а жителям присягнуть ему в верности, тогда обещал никого не тронуть. Но многие горожане, доверявшие птицам, отказались.

Отец покачал головой, нахмурясь.

— Я потерял в тот день всю семью, сын. Волки, такие же, как этот, растерзали их. Прежде я не хотел рассказывать о том и впредь не стану, слишком тяжелы воспоминания. Но теперь понимаешь, отчего я и видеть этого зверя не желаю? Ведь он может быть тем самым, на котором кровь моей семьи. Нашей семьи, сын.

Мальчишка угрюмо молчал, потупившись.

— Это тебе не игрушка, — продолжил отец. — Это смерть, и я не желаю, чтобы твои руки этого касались. Понял ты?

— Но он не злой, — только и произнёс мальчишка, поднимая глаза с мольбой и надеждой. — Отец, пожалуйста, поверь мне, я его чувствую! Я уверен, если бы только смог разобраться, как его починить, я бы...

— И думать не смей! — сердито перебил отец. — В этой машине ты ничего не изменишь, она создана убивать и будет продолжать это делать, едва лишь получит такую возможность! Вот что, мы избавимся от этой дряни, и чтобы больше никогда я не слышал от тебя ни слова о машинах и о городе. Ишь, набрал глупостей в голову! Ничего не может быть хорошего в механизмах, ничего, ясно тебе?

Мальчишка не оставлял надежды переспорить отца, потому был наказан. Теперь его не отпускали с островка, и уж родители позаботились о том, чтобы бочку нельзя было взять без их ведома.

Ещё только об одном пытал отец: кто помог достать волка? Ясно же, что его тщедушный отпрыск не справился бы в одиночку.

— Я сам, — только и отвечал угрюмо мальчишка. — Очень уж захотелось.

На Гундольфа, с которым они не ладили, никто не подумал.

В один из дней, когда первый снег уже покрыл берега болота, а поверхность воды по утрам затягивало тоненьким ледком, мальчишка в одиночестве сидел в хижине. Родители отправились по каким-то делам, а о том, чтобы выбраться отсюда без бочки, и думать было нечего.

Снаружи послышался шум, кто-то потянул дверь. Мальчишка даже не стал оглядываться — отец то или мать, с ними в последнее время у него установилось молчаливое противостояние.

— Слышь, Ковар, — раздался голос Гундольфа, — волка твоего продают!

— Как продают? — вскинулся мальчишка. — Кому?

— Да торговец нынче проезжает мимо, наши все выменивают у него товары, я отцу помогал, гляжу — и твой в сторонке стоит, а в мешке у него что-то тяжё-олое такое, едва доволок, и ещё в сторонке вродь пара мешков стояла. Они, значит, наедине с торговцем перекинулись словечком, а я неподалёку прогуливался да услыхал, что о волке речь. Просит, значит, твой отец, чтобы волка отдали на переплавку, да не в одну мастерскую, а в разные, чтобы зверя уж точно никто не починил. Согласился торговец да волка и взял, много припасов дал за него, эту зиму точно переживёте!

— Да что мне припасы эти! — вскричал мальчишка. — Гундольф, прошу, перевези меня на тот берег, а?

— Зачем тебе? — поднял тот светлую бровь. — Если отец-то раньше не согласился оставить волка, думаешь, уговоришь теперь?

— А я за торговцем пойду и его выкраду, — решительно ответил хвостатый. — Это мой волк, мой! Не допущу, чтобы его переплавили!

— Вот балда! — присвистнул толстяк.

И всё-таки он его перевёз.

Знакомый торговец, проезжающий через эти места время от времени, стоял у повозки, гружённой товарами, что выменивал там и сям. На востоке — кружева, у лесных болот — сушёные грибы и ягоды, да ещё поделки из дерева, которые искусно мастерил отец Гундольфа. Дальше путь торговца лежал на запад, к городу Пара, где он продаст товары, закупит припасы, утварь да инструменты и двинет вновь на север и восток, обходя некрупные поселения и болота, где ютились отщепенцы.

Кудахтали куры в клетках, блеял молодой барашек. Светло-серый осёл, впряжённый в повозку, задумчиво жевал сено.

— Во, видал, никак не стащишь, — сказал Гундольф. — Людей здесь много, да и мешки нужные теперь поди отыщи. Ну что, обратно теперь, пока отец твой ничего не заметил?

Хвостатый упрямо выдвинул челюсть.

— Пойду за торговцем, — сказал он. — Говорю же, это мой волк. Пойду, а по пути что и придумаю.

— Дурень! — тряхнул его Гундольф. — Устанешь, замёрзнешь да помрёшь!

— Выкручусь, — только и сказал мальчишка и улыбнулся нехорошей усмешкой. Так зверь, который видит цель и ничего кроме, рвётся вперёд, не замечая препятствий.

— Дело твоё, — покачал головой толстяк. — Погоди вот...

И он зашарил за воротом, что-то отыскивая.

— Держи, — подал он хвостатому свисток на верёвочке. Свисток в виде птицы, выточенный из дерева так искусно, что каждое пёрышко было как живое.

Мальчишка знал, что Гундольф неимоверно гордится этой вещицей. Свистульку мастерил его отец, когда ещё работал во дворце. Вроде как она помогала говорить с певчими птицами, живущими в серебряных клетках.

Но птиц таких уже много лет никто не видел, и хоть свистулька пела на редкость красиво и чисто, для забавы таких игрушек отец Гундольфа не мастерил. Только эта одна и осталась.

— Ты зачем это? — не понял мальчишка, не спеша принимать дар.

— На удачу, — буркнул толстяк, глядя в сторону. — Ты же вот меня не выдал, когда твой отец пытал, кто помогал достать волка из воды. Мне бы мои знаешь как всыпали? Они тоже волков этих на дух не переносят. Бери уже, чего застыл.

— Спасибо тебе, — сказал мальчишка, надевая верёвочку на шею и пряча подарок за воротом драной одежды, пестрящей заплатами. — За всё спасибо.

— Волка стащишь если, дальше что? — спросил Гундольф.

— Может, в городе останусь. В мастерскую устроюсь, выучусь работать с металлом. Всегда о том мечтал.