— Ну, наверное, чтобы народу лучше жилось, — пожал плечами хвостатый. — Ведь он столько всего сделал и для севера, и для юга, для всех наших Лёгких земель. Теперь у нас есть железные дороги, благодаря чему уголь быстро привозят в города, а зерно и воду — в засушливые пустоши севера. Затем ещё...
— Засушливые пустоши, говоришь? — хмыкнул мастер. — Прежде и там бывали неплохие урожаи, и зерно из других мест не требовалось. И реки там были, да не одна. До поры, пока в тех краях не повырубили все леса, и пока шахт там не стало больше, чем поселений. Лесное Прибрежье, вот как раньше звались твои Северные пустоши. Лесные земли севера, м-да...
— В учебниках об этом ни слова... но зачем вы мне об этом говорите, мастер Джереон?
— Затем, чтобы ты задумался, — вздохнул старик. — Боюсь, сам я сделал неправильный выбор. Я уже ничего не успею изменить, но ты, может быть... не знаю, сколько у тебя времени, раз уж ты попал на глаза самому господину Ульфгару, но всяко больше, чем у меня. Так что думай, мальчик, думай. Не верь всему, что слышишь и читаешь. А когда что-то делаешь, ты не радуйся, что по плечу тебе сложная работа, а спрашивай себя, что ты этим даёшь миру. Да шире, шире гляди. Я когда сюда пришёл и на железной дороге вагоны собирал, мало не от счастья прыгал, что к такому великому делу причастен. Потом меня до паровозов допустили, затем в числе лучших отобрали в цеха по сборке экипажей и механических повозок. Да, многим я занимался, прежде чем на свою мастерскую скопил. Да и знания требовалось получить. Так вот, собирая машины, я думал лишь о том, что своими руками строю новую эпоху нашего мира. Лучше прежней. Думал, что за счастливые времена настанут для всех живущих.
— Ведь так и вышло, — улыбнулся Ковар, сверяя деталь с чертежом. — Машины облегчают труд, берегут время, они сильнее любого живого существа...
— Но использовать их нужно с умом, — сердито перебил мастер. — Вот я тебе о чём толкую. Гляди, город весь чёрен, и нет уже ни парка, ни лесочка, где бы можно было прогуляться. Реки умирают. Дышать нечем, каждый третий кашляет, люди умирают до срока, как бедная моя Адела. А нищета? Раньше только хвостатые — ты уж прости, парень, но так оно и есть — жили в отбросах и грязи, и то потому, что их всё устраивало. А кто честно трудился, у того всегда был и дом, и хлеб с маслом, и копейку каждую считать не приходилось. А теперь?
— А разве теперь не так? — поднял бровь Ковар. — Мы ведь трудимся и живём хорошо, как и все соседи-мастера в нашем переулке.
— Да ты, парнишка, особо нигде и не бываешь, откуда тебе знать, — почесал затылок мастер. — Вот подумай, были раньше лесорубы, ткачи, швеи, кружевницы. Гончары были. А теперь их вытеснили машины, которые штампуют тот же товар куда быстрее и в больших количествах. Люди, конечно, нашли себе новую работу, но их труд уже не так ценится. Мастера, как мы с тобой, ещё, может, и не бедствуют, а всем прочим приходится тяжко трудиться почти без отдыха, лишь бы с голоду не помереть. Хорошо живётся только тем, кто сейчас владеет фабриками, заводами и шахтами. Начальству всякому ещё.
Старик так разошёлся, что даже забыл о часовом механизме, который собирал. Он разглагольствовал, размахивая рукой, в которой зажимал отвёртку.
— И народ недоволен! С каждым годом недовольство растёт, но... — тут мастер Джереон понизил голос и покосился на плотно запертую дверь, — но люди пока не знают, что делать.
— А вы-то откуда знаете про всех людей? — полюбопытствовал Ковар.
— А от Эдгарда, — ответил старик. — Ты думаешь, чего он катается со своим ослом туда-сюда, когда есть железные дороги и механические экипажи, и в бродячих торговцах надобности будто бы и нет?
— Так ведь он отщепенцев объезжает. По тем местам не каждый экипаж проедет, да и нужны они кому.
— Вот. А почему, думаешь, правитель позволяет снабжать товарами тех, кто не на его стороне?
— Думаю, ему и дела нет до этого.
— Ошибаешься, мальчик мой. Это он вроде как пытается казаться справедливым и милосердным: принёс улучшения, преобразил эти земли, и погибли при этом лишь те, кто открыто против него выступил с оружием в руках. Остальным была дана иллюзия выбора, и кто не сражался, но хотел уйти, тех отпустили. Однако такие, как Эдгард, колесят по Лёгким землям, наблюдают и передают людям правителя, не зреет ли где бунт. Ни один уголок не остаётся без присмотра.
— Эдгард? — недоверчиво произнёс Ковар. — Что ж он волка тогда вам отдал, а не людям правителя?
— Хитрый он парень, — усмехнулся мастер, — и выгоды своей не упустит. Да и по правде, на стороне правителя он лишь для вида. Ты, если что, знай: Эдгарду можно доверять. Я вот думаю скопить денег, чтобы он помог Грете перебраться на восток. Хочу, чтобы она начала новую жизнь подальше отсюда, да под новым именем. Боюсь, здесь для неё становится слишком опасно.
— Это ещё почему? — осторожно спросил хвостатый.
— Господин Ульфгар — жестокий человек, — ответил старик, передёрнув плечами. — Чтобы своего добиться, он на всё пойдёт. Пока Грета здесь, я вынужден плясать под его дудку. Сделаю что не так — ей несдобровать. Себя мне не жаль, своё пожил, а её страданий допустить не могу. Ты, мальчишка, тоже старайся не болтать, откуда родом. Ты уже на крючке, и если Ульфгар поймёт, чем на тебя надавить, уж будь уверен, он этим воспользуется.
Хвостатый, правду сказать, в речи мастера особо не вникал, не это занимало его мысли в последние дни. Он всё думал о словах Греты. То убеждал себя, что это ему лишь почудилось, то слышал её голос, будто наяву, и чувствовал прикосновение тёплой ладони к щеке. В эти моменты он замирал, мечтательно улыбаясь, и не замечал, как мастер подозрительно на него косится.
Конечно, он понимал, что будущего для них нет. Хвостатые глядели на людей с насмешкой, люди презирали хвостатых, а смешанные союзы были одинаково ненавистны и тем, и другим. За себя Ковар не боялся, грубые слова его давно не задевали, но он не мог допустить, чтобы хоть капля этой грязи попала на Грету. Она должна была иметь право ходить с поднятой головой. Она заслуживала детей, которыми сможет гордиться, а не полукровок, которым жизни не дадут. Да и эта её любовь, может, просто жалость и заблуждение. Она вскоре опомнится, а жизнь себе сломает навсегда.
И потому Ковар, услыхав слова мастера, кивнул, соглашаясь, что Грете лучше уехать куда подальше. Сердце его при этом заныло, но хвостатый уже давно решил, что голос разума — куда более надёжный советчик.
Было тяжело и из-за отца с матерью. В последние дни Ковар два раза побывал у Моховых болот, крадясь ночными лесными тропами, чтобы тайком выпустить у берега светляков. До первых лучей солнца он стоял, глядя на родной островок в надежде хоть издали увидеть знакомый силуэт, но ему не везло. И он уходил, обещая себе, что в следующий раз наберётся смелости... а теперь, выходило, нужно оставить эти вылазки. Если за ним проследят, если что-то пойдёт не так, он не сумеет защитить родителей. А быть вынужденным выполнять любые требования господина Ульфгара не хотелось.
Хвостатый не знал, что это могут быть за требования. Но раз его наставник боится даже намекнуть, что произошло, и каждую ночь видит кошмары, то ясно, что его впутали в какие-то чёрные дела.
— Да слышишь ты, парень? — донёсся до слуха раздосадованный голос мастера. — Что это тебе то и дело уши закладывает?
— О матери с отцом думал, — сказал хвостатый полуправду.
— Так вот, если вдруг я не успею, поручаю это тебе, слышишь? С Гретой-то я не поговорил пока, хочется, чтобы девочка хоть немного ещё беззаботно пожила. Думал, как накоплю, чтобы и Эдгарду за услугу, и ей на новом месте обжиться, тогда уж скажу, но кто знает, как оно пойдёт. С торговцем я уже перекинулся словечком, но если что, ты сам ему заплатишь и Грете мою просьбу передашь, обещай. Обещаешь? Вот спасибо. А где я деньги храню, ты всегда знал.
Долго вертясь без сна в ту ночь, хвостатый с удивлением думал, в какие же безрадостные дали, в какие дебри завела его детская глупая погоня за механическим волком.
