— Ка-сым-хан, — по слогам, смеясь, сказал Чадьяров.

Валя, закрыв глаза, несколько раз про себя повторила, потом облегченно вздохнула:

— Все, запомнила... Вы писатель?

— Нет, — сказал Чадьяров. — Военный...

— Летчик? — восторженно спросила Валя.

— Нет, — виновато покачал головой Чадьяров. — Кавалерист.

— Все равно хорошо, — успокоила его Валя.

А на поле между тем игра была остановлена. Судья собрал вокруг себя футболистов.

— Вот что, товарищи комсомольцы! — отрывисто и строго сказал он, указывая на новенький желтый футбольный мяч, который держал в руках. — Предупреждаю, за удар, что называется, «пыром» наказываю жесточайшим образом! Вплоть до удаления! Это вам не игрушка! Мяч новый, только получили, вам только дай! Измордуете инвентарь в момент!.. А чемпионат только начался! Этот порвете, чем играть будете? Шестерней? Ясно вам?..

Футболисты уныло закивали головой.

— Особенно к тебе, Сергей, относится, — обратился судья к Кардаильскому. — Ты со своей колотухой брось... Ты хоть и маленький, а хуже большого лупишь! Подумай о сознательности!..

— Да что вы, Николай Иванович, мне проходу не даете с сознательностью своей! — возмутился Сергей. — Вон она, моя сознательность, сидит. — Он показал на трибуну, где сидели его беременная жена с сыновьями.

Чадьяров спросил у Вали, почему не играют, и она объяснила, что это у них обычное явление, что это физрук проводит политзанятия, чтобы мячик сильно не лупили. В прошлом году у них был случай, когда вот тоже на одном матче пенальти били, а мяч возьми да и лопни, так потом чемпионат тряпичным доигрывали, измучились — он не прыгает, только катается. Васька головой бил, чуть сознание не потерял...

Чадьяров, вытирая слезы платком, хохотал, пока кто-то сзади не дал ему по затылку газетой, чтоб не мешал смотреть.

А игра продолжалась. Кричали, неистовствовали болельщики, подбадривая каждый свою команду.

Мяч попал к Сергею, тот кинулся к воротам, но в это время к краю поля подошел какой-то человек с железным рупором и, приложив его ко рту, закричал судье:

— Ну-ка, Николай Иванович, останови на минутку!

Судья свистнул. Сергей остановился и, тяжело дыша, с изумлением посмотрел на судью. А человек с рупором сказал на все поле:

— Инженер Сапронов, срочно на выход!

Инженером Сапроновым оказался правый крайний рабфаковцев. Услышав свою фамилию, он, на ходу объясняя что-то футболистам и судье, побежал с поля.

Футболисты кинулись уговаривать человека с рупором, судью, шумели болельщики, но Геннадий Георгиевич, так звали Сапронова, с двумя товарищами, в костюмах и галстуках, уже бежал по пыльной улице, на ходу натягивая рубашку прямо на мокрую футболку. Бежали они к трамвайной остановке.

— Начальство, наверное, приехало, — пояснила Валя Чадьярову. — Продуем мы без Геннадия Георгиевича...

...И опять происходило то, что не могло не произойти. Конечно, не случайно приехало какое-то начальство и убежал Геннадий Георгиевич... И не случайно два года назад в кабаре «Лотос» появился номер «Маленькие футболистки», где Чадьяров отлично научился «ловить» мяч руками, головой, ногами. Все лишь для того, чтобы в этот день он вышел на поле затрать за замечательную команду рабфаковцев...

И Чадьяров встал, быстро снял пиджак и сунул его в руки изумленной Вале.

— Миленький! — Она кинулась ему на шею. — Голубчик! — Валя схватила его за руку и потащила по проходу между скамейками.

Чадьяров еле поспевал за ней.

— Товарищ судья! — еще издали закричала Валя. — За нас этот дядечка сыграет!.. Он наш, правда! Он нам и утром помог, и вообще!.. Правда? — обратилась она к игрокам.

— Это как металлисты, — сказал судья.

Металлисты с интересом разглядывали Чадьярова.

— Пусть играет! — кричали с трибун.

Капитан металлистов махнул рукой: мол, пусть бегает.

Чадьяров вышел на поле. Присел два раза, как полагается, чем вызвал бурный восторг трибун.

— Даешь папашу! — веселились болельщики.

— Второгодник!

— Пожалейте дедушку!

Смеялись все — зрители, футболисты, судьи, — смеялся и Чадьяров, представляя себе, как он выглядит сейчас: в закатанных брюках, в белой своей рубашке, черных туфлях.

Игра продолжилась, но ненадолго. Потому что пошел дождь. Был он сначала мелким, и никто не обратил на него внимания, потом сразу сплошной стеной хлынул настоящий летний ливень.

Мальчишки с визгом посыпались с деревьев, болельщики заметались было в поисках укрытия, но так мгновенно насквозь промокли, что весело уселись опять на скамейки смотреть игру.

Футболисты тоже были готовы продолжать, но все трое судей, не обращая никакого внимания на происходящее вокруг, бегали, растопырив руки, и ловили мяч. Наконец главный судья схватил его, подоспел боковой — тот, что был в шляпе, — открывая на ходу свой портфель, куда они и спрятали мяч. Напрасно болельщики свистели, футболисты упрашивали судей.

— Никаких! — отрезал главный. — Я за него расписывался, мяч один...

И они втроем потрусили под дождем к трамвайной остановке: посредине — главный, держа под мышкой портфель с мячом, по бокам — помощники.

Зрители стали расходиться. Прятаться от дождя все равно было бессмысленно, и потому, шлепая по лужам босыми ногами, все вместе направились домой.

Чадьяров был мокрый до нитки. И он решил не показываться в таком виде в гостинице, этим объясняя себе, почему пошел с ребятами. На самом же деле боялся разрушить последовательность случайностей, во власти которых он был в этот счастливый день. Ему не хотелось расставаться с этими молодыми людьми, тем более навсегда.

«Телефон там есть, — думал Чадьяров, с наслаждением ощущая босыми ногами теплую мокрую мостовую. — От них и позвоню Деду. А там увидим...»

Впереди всех шагала Валя. Она широко размахивала руками, мокрая блузка и юбка прилипли к телу, еще больше подчеркивая его упругость и красоту.

Чадьяров поймал себя на том, что все время смотрит на Валю, и мысленно рассмеялся собственной глупости. Он понимал, что все это скоро кончится, кончится без возврата, и потому с удивительной ясностью и полнотой ловил каждое мгновение этого настоящего.

«Не делайте лучше, — вспомнил он фразу, которую всегда повторял Испанец. — Пусть будет так, как есть, хоть раз в жизни».

И он продолжал шагать рядом с этими веселыми ребятами...

Дождь застал Александру Тимофеевну на дороге.

Экскурсия, которая началась ранним утром поездкой на Воробьевы горы, продолжилась в Музее революции. Ее гид, молоденькая девушка, обрадованная тем, что подопечная туристка свободно говорит по-русски, трещала без умолку. Демидова как сквозь вату воспринимала ее слова, не делая ни малейшей попытки что-либо понять или запомнить. Она с тоской думала о том, что ждет ее в Харбине, когда она и этот дурак-китаец вернутся обратно. Пытаясь разобраться в происшедшем, Александра Тимофеевна несколько раз на дню начинала анализировать то, что случилось, но при воспоминании, как ее предали и что было бы, выстрели она в Сайто, ее охватывал холодный ужас — дальше она думать не могла.

На выставке народного искусства у стенда с вятской игрушкой Александра Тимофеевна разговорилась с молодым человеком, оказавшимся ее бывшим земляком. Он окончил Московский университет, к тому же знал Вятку и дымковские игрушки.

Владимир Алексеевич Гуляев был человеком обаятельным и образованным. Он любезно предложил Александре Тимофеевне новую программу.

Все у него выходило чрезвычайно легко и просто. Сначала он повел обеих дам в кафе, потом очень ловко спровадил переводчицу, убедив ее, что туристку доставит в отель лично. Перепуганная девушка опомнилась около интуристской машины с коробкой конфет в руках, когда Александра Тимофеевна и ее новый спутник уносились вдаль на таксомоторе.

То ли выпитое в кафе вино, то ли зрелище весенней Москвы, может быть, и близость молодого, обаятельного спутника, явно хотевшего понравиться, а скорее все вместе так подействовало на Александру Тимофеевну, что ей стало весело и легко, не хотелось думать ни о Харбине, ни о Фане. В конце концов, она ни в чем не чувствовала себя виноватой. Следить в Москве за этим китайцем она не была обязана, то, что он жив, — всего лишь недоразумение, и вообще, семь бед — один ответ.