С утра за город тянулись угрюмые колонны херсонцев с кирками и лопатами. По приказу оперативного штаба восставших они шли строить укрепления…

Однажды, пробегая мимо одной из таких колонн, Лешка услышал, как его окликнули. Человек тридцать обывателей, одетых так, словно их отправляли в сибирскую ссылку, шли по Кузнечной улице. Их сопровождали двое рабочих с винтовками. В конце колонны Лешка увидел Павла Никодимыча Глущенко. Зять был в высоких болотных сапогах, стеганой телогрейке и старой кепчонке с пуговицей на макушке. Он отчаянно моргал, делая Лешке знаки подойти. Лешка сразу понял, что ему нужно. Глущенко, конечно, будет просить, чтобы Лешка помог ему освободиться от трудовой повинности- с такими просьбами в штаб восстания приходили многие.

«Как же, дождешься ты от меня! – подумал Лешка. – Другим работать, а тебе, значит, дома сидеть? Ничего, потрудись на революцию!»

Он сделал вид, что не понимает сигналов зятя, и убежал.

За все это время Лешка только один раз побывал дома. Он предстал перед домашними опоясанный широким кожаным ремнем, подаренным ему Пахрей; на ремне висел револьвер в желтой скрипящей кобуре – Лешка раздобыл ее в конфискованном фронтовиками оружейном магазине.

Глущенко не стал с ним разговаривать. Он презрительно оглядел Лешку с головы до ног и ушел в другую комнату. За дверью негромко и зло прошипел:

– Папашенькин сынок, ничего не скажешь!.. Лешка ухмыльнулся.

Екатерина, увидев брата, заплакала:

– Что ты делаешь, Лешенька! Убьют тебя где-нибудь! Что я папе скажу?

– То и скажешь, что убили, – жестко ответил Лешка. – Не бойся, ничего тебе не будет. Папа поймет…

Он сказал, что состоит связным при Силине и, если Екатерине понадобится что-нибудь, пусть приходит прямо в штаб, он, Лешка, поможет.

Потом, уступая просьбам Екатерины, съел тарелку борща и сменил белье. Он чувствовал себя взрослым и сильным человеком.

Силин был теперь членом оперативного штаба восставших. Лешка большую часть времени проводил в Ново-Петроградской гостинице на Ганнибалловской улице, где располагался штаб.

С утра и до позднего вечера в штабе не прекращался шумный людской круговорот. Шли рабочие и жены рабочих, крестьяне из окрестных деревень, обыватели. Сюда приводили спекулянтов, сильно набивших базарные цены на продукты, мародеров, воришек и прочий темный элемент, оживившийся в первые дни восстания. Большинство задержанных отпускали, посулив в следующий раз разделаться с ними, как положено, самых заядлых уводили за город и там расстреливали. Возиться с ними было некогда.

Город готовился к обороне.

На помощь восставшему Херсону прибыл из Севастополя военный корабль с отрядом революционных матросов. Их встреча была похожа на праздник.

Лешка прибежал в порт вместе с огромной толпой горожан. Люди наводнили пристанские спуски, ребятишки облепили заборы и крыши портовых сооружений.

Широкий, осадистый военно-морской заградитель «Ксения» медленно и торжественно развернулся и, загнав под пристанские сваи пенную волну, ошвартовался. Молодцеватые, перекрещенные по груди пулеметными лентами матросы сошли на берег. На их поясах угрожающе бряцали гранаты. Похожие друг на друга, точно морские братья, они построились у пирса, красуясь выправкой и вооружением.

Кто-то крикнул:

– Да здравствуют черноморцы!

И толпа, взорвавшись приветственным ревом, кинулась к матросам. Их растащили в разные стороны, обнимали, хлопали по плечам. Командира отряда, коренастого здоровяка в широких брезентовых штанах, затеяли качать. Он взлетел над толпой, одной рукой придерживая гранаты и маузер, другой стараясь ухватиться за шею кого-нибудь из качавших его людей,

– Стой! – сипло кричал он, – Стой, говорю, вашу мать!.. Дай слово бросить!..

Наконец ему удалось облапить высокого вадоновского металлиста. Держась за его могучую шею, матрос сорвал с головы бескозырку, обвитую двухцветной георгиевской лентой, и выкрикнул:

– Привет геройскому Херсону! Дадим немцу жару, ур-ра!..

– Ур-ра-а! – подхватила толпа. В воздух полетели шапки.

Матрос отпустил металлиста и откинулся на спину:

– Качай дальше!..

И снова взметнулись над головами его кирзовые солдатские сапоги, замелькала, разлетаясь на тонком ремешке, деревянная кобура маузера.

После короткого митинга матросы построились и прямо из порта отправились занимать оборону туда, где в ковыльной прихерсонской степи легли линии окопов. Толпа провожала их через весь город.

В тот же день в Херсоне появились оборванные люди с винтовками. Их покрывала копоть и пыль. Некоторых вели под руки, а то и несли на носилках, сооруженных из жердей и шинелей. На запыленных бинтах чернели пятна крови. Это были николаевские повстанцы, которым удалось пробиться к Херсону сквозь кольцо немецких войск…

А на следующее утро на подступах к Херсону прозвучал первый орудийный выстрел – подошли немцы. Началась неравная борьба за город.

Силин позвал Лешку:

– Вот что, парень, мне с тобой разговаривать недосуг, так без возражений… Людей у нас мало, каждый человек на счету, а штаб тоже надо охранять, правда? Так вот: из связных я тебя списываю, и будешь ты состоять в караульной команде. Ясно тебе?

Лешке было ясно: о том, чтобы попасть на передовую, нечего и думать.

– Как же, товарищ Силин… – начал было он.

Но тот не дал ему продолжать. Придавив ладонью какие-то бумажки на столе, он сказал негромко и решительно:

– Вопрос ясен. Иди к Ващенко, начальнику караульной команды, и доложись. Всё! – Взглянув на покрасневшего от обиды Лешку, он добавил мягче: – Не торопись ты, друг Лешка, на тот свет! Право слово, не торопись. Дела впереди ой-ой!.. Спорить было бесполезно.

– Есть, – сказал Лешка, сжал зубы и отправился в караульную команду.

…Это было просторное помещение на первом этаже, где в ряд стояли дощатые топчаны с соломенными тюфяками и роскошные никелированные кровати, перенесенные сюда из гостиничных номеров. Посередине комнаты были составлены в козлы винтовки. На столах валялись солдатские котелки и огрызки снеди. Трое свободных от караула фронтовиков спали, не раздевшись, на кроватях.

Длинный, худой и добродушный начальник караула Ващенко, увидев Лешку, засмеялся:

– Ага, засадили горобца за железные прутья, а ему бы летать да летать!.. Ничего, ординарец, привыкай к дисциплине, така солдатская доля. Ну, сидай и слухай, яка у тебе буде служба…

Через час Лешка уже стоял часовым у входа в гостиницу.

Издалека, с запада, катился орудийный гул. Там, на подступах к Херсону, было настоящее дело. Там дрались насмерть черноморские матросы, там были Костюков и Пахря, с которыми Лешка успел сдружиться за это время…

А в городе пусто, безлюдно. Ветер нес пыль и песок по притихшим улицам. Редко показывались прохожие. Они шли торопливо, прижимаясь к домам, и испуганно оглядывались каждый раз, когда вздрагивала земля, донося тяжелый артиллерийский удар…

За то время, что Лешка стоял на посту, если не считать запыленных, падающих от усталости ординарцев, к штабу подошло всего несколько человек.

Двое крестьян – один бородач в зимней шапке, другой, помоложе, белобрысый, веснушчатый и вислогубый – спросили:

– Де тут бильшевики, яки керують всим дилом?

Оказалось, что они приехали на баркасах из Алешек, привезли продовольствие и обратным ходом могут захватить раненых.

Лешка направил их в канцелярию штаба.

Заплаканная старая женщина пришла узнать о судьбе своих сыновей. Всхлипывая, прикрывая платком морщинистый рот, она жаловалась Лешке, что вот «ушли ее лайдаки, не сказавшись, а теперь неведомо, вернутся или нет. Где тут начальство, которое знает?..»

Лешка сказал, что из начальства сейчас никого нет, все ушли на передовую, а сыновья женщины в свое время вернутся, пусть не плачет.

Женщина спросила:

– А ты кто, сынок, будешь?

– Часовой я, – ответил Лешка, – штаб охраняю.