Я пытался держаться как можно непринужденнее, проще.

— Можно? Или обида на меня так велика, что уже ничего не поправишь?

— Да заходи, заходи, сыромятные уши, — в тон ответил Савельев.

— В таком случае давай все сгладим, — говорю я и ставлю бутылку на стол.

Савельев смотрит на меня, как бы решая, что ему дальше делать.

— А инструмент зачем таскаешь? Боишься, утащат или собрался налево? — с усмешкой спросил Савельев.

Первое, что приходит в голову, — повернуться и уйти. Савельев, видимо, понял мое замешательство.

— Ну да ладно… Садись… — И он направляется на кухню.

Я слышу, как хлопает дверца холодильника. Пока Савельев возится, я осматриваю комнату. Давно здесь не был. Невольно отмечаю перемены. Новая мебель. Телевизор. Магнитофон. Да, жена была права: Савельев живет неплохо.

На столе появляются колбаса, селедка, сливочное масло, соленые огурцы. Разливаю по стаканам водку. Чокаемся. Молча пьем и закусываем.

— Отличные огурцы, — говорю я, заранее зная, что на это ответит Савельев.

— Маруся. Она у меня стряпуха будь здоров.

— Что ее не видно-то?

— Ушла на курсы. Шитье штурмует.

— Да?!

— А как же. Надо все уметь. На том стоим.

Разговор вроде бы завязался. На душе стало полегче.

— Закруглим?!

— Хватит, — отвечает Савельев, накрывая широкой ладонью свой стакан.

— Неладно тогда получилось…

— Дошло? Значит, не все потеряно. Это хорошо.

— Не жираф вроде бы.

— Жираф, жираф. Особенно после того, как объявился у тебя за границей брат. Только и бредишь иностранными тряпками. Откуда это у тебя?

— А что, разве они не лучше наших? Возьми, к примеру, слесарный инструмент. Сам же им восхищался.

— Опять за свое.

— Дело не только в тряпках, конечно. Ты видел бы, как там живут!

— Кто живет? — Прищурившись, Савельев насмешливо посмотрел на меня.

— Народ.

— Какой?

— Обыкновенный… австрийский…

— А ты знаешь, как он живет-то?

— Видел, не зря ходил по улицам и магазинам.

— По улицам и магазинам! Нашел тоже, где смотреть. Вот если бы ты побывал в семье рабочего, да еще своей профессии, и не в одной, а в двух-трех, вот тогда можно было бы судить о жизни.

— Вот поедешь и сходишь… — обидевшись, говорю я.

— И схожу. Меня, брат, красивой тряпкой в витрине магазина не купишь.

Я пришел к нему как к человеку. Действительно, нехорошо тогда получилось.

— По-твоему, меня купили?

— По-моему, да, — откровенно бросает Савельев.

— Да ты что? Ну, знаешь… Не тебе меня учить.

— Таких, как ты, надо носом, понимаешь, носом во все тыкать, глядишь, толк будет.

Ишь, до чего договорился! Носом тыкать.

— Без сопливых обойдемся, — проворчал я и хотел было выйти из комнаты.

— Не сердись. Это правда… — остановил меня Савельев.

А я еще хотел ему подарить инструменты!

— Молокосос! — зло бросил я.

— Выходит, исправляешься. Что касается молокососа, точно, люблю молоко и тебе советую. Оно содержит сто солей и разных витаминов, — спокойно ответил он.

От горькой обиды несостоявшегося примирения зашел в пивную. Посидел там. Охмелел. Домой возвратился к вечеру. К моему удивлению, в комнате были Марина и Виктор. Виктора я давно не видел. Они сидели, низко склонившись над столом, заваленным книгами.

— Здравствуйте, молодые люди! Занимаетесь?

— Здравствуйте, Алексей Иванович. С приездом! Вот экзаменую Марину. Завтра ей сдавать…

— Занимайтесь, занимайтесь. Не буду мешать.

— Да мы уже закончили.

— Ну как, способная у вас ученица? — спросил я.

— О, конечно, Маринка быстро… — начал Виктор.

Но дочь перебила:

— Перестань меня смущать.

— Хорошо. Марина, а что ты скажешь об экзаменаторе? — спросил я.

— Беспощадный, папа. Не дай бог попасть к такому,

— Ну вот и обменялись любезностями. Виктор, я слышал, вы начали работать? Нравится?

— Да. Интересно.

— Над чем работаете?

— Папа, не кажется тебе, что ты вторгаешься в запретную зону? — вступилась Марина.

- Извиняюсь… Я забыл, что имею дело с особо засекреченным человеком… Как чувствует себя Иван Петрович? Надеюсь, это не секрет?

— Весь в работе. Просил вам передать, чтобы вы его утащили на рыбалку… — улыбнулся Виктор.

— Утащу. Я привез ему отличные снасти. Между прочим, и вы, Виктор, готовьтесь. Увезу.

— Нет уж, папочка, избавь его от этого дела. Мне он самой нужен! — запротестовала Марина.

— Виктор, берегитесь женщин-тиранов.

— Что поделаешь, Алексей Иванович, с женщинами надо считаться.

— Ладно. Так и быть, поедем вдвоем.

Вскоре мы с Иваном Петровичем съездили на рыбалку. Хорошо посидели. Он расспрашивал о моей поездке к брату. Интересовался, как тот попал за границу, чем занимается, как я провел время и очень был доволен рыбными снастями.

Вскоре наступил Новый год. Встретили его всей семьей. Было весело и непринужденно.

Так прошло полгода. Вроде бы ничего примечательного за это время не произошло. От Зори поступали письма. Он часто жаловался на плохое самочувствие. Но вот однажды поступило тревожное сообщение. Он писал о том, что заболел и его положили в больницу. Просил по возможности срочно приехать. В подтверждение даже прислал заключение врачей. Из письма и присланной справки было видно, что он лежит в больнице с обширным инфарктом миокарда. Кто не знает, что это такое? Все мы всполошились. Я снова начал бегать по организациям и оформлять поездку.

Наконец разрешение получено. К моим сборам Марина по-прежнему была безучастна. Как будто я уезжал не за границу, а на рыбалку. Когда все было готово, я спросил дочь, что ей привезти.

Марина на это ничего не ответила.

— Она ищет себе купальный костюм, да и туфли не мешало бы, — подсказала жена.

— Мама, я обойдусь без адвоката.

— Ладно, куплю.

Марина промолчала.

— Я не понимаю тебя, почему ты так упрямишься?

— Из принципа.

В это время в коридоре зазвонил телефон. Я, чтобы избежать неприятных объяснений, торопливо вышел из комнаты и снял трубку. Это Виктор просил Марину.

В Вене меня встретил Роджерс.

— Что с Зорей? — спросил я, а у самого холодок на сердце от дурного предчувствия.

— О, не беспокойтесь, Алексей Иванович, он через два дня прилетит. Дела, бизнес — все это отнимает много времени. Он очень извиняется и поручил мне заняться вами. Так что вы, как это у вас говорят, в надежных руках… — Роджерс дружески похлопал меня по плечу.

О болезни — ни слова… Я смотрю на веселое, беззаботное лицо Роджерса и не могу понять, в чем дело. Правда, если присмотреться внимательно, лицо у Роджерса не такое уж беззаботное. Напряжение выдают глубокие морщины, вертикально перерезающие лоб. Роджерс внимательно, даже несколько излишне внимательно, разглядывает меня.

— Как — прилетит?! Он что, уже поправился?! — невольно вырвалось у меня.