Взорвись посреди стола бомба, это, наверно, меньше потрясло бы сидевших в комнате людей, чем слова «специального представителя», произнесенные негромким, спокойным тоном.

Пальцы завязли у Солтыса в бороде. Киршуло, потеряв равновесие, едва не упал на пол. У грузного Палия непроизвольно раскрылся рот. И только Гуляй-Беда, очнувшись, бессмысленно моргал глазами, ничего еще не понимая.

Первым вскочил Гулий, огромного роста усатый мужик в армяке. Сбычась, опрокидывая стулья, он отпрыгнул к стене, ладонь его слепо шарила на поясе, по привычке нащупывая там револьвер, потом скользнула вниз, в карман.

— Руки! — крикнул Алексей, поднимая гранату, и пяткой распахнул дверь в сени.

Напротив Гулия зазвенело стекло, упала сорванная кем-то тяжелая портьера, и в окно просунулось остроносое рыльце «максима». Посыпались стекла и в двух других окнах флигелька. Всюду были чекисты.

В комнату с браунингом в руке вошел Немцов.

— Именем революции, — сказал он, — вы арестованы. Я председатель Одесской губернской чрезвычайной комиссии Немцов!

Не было сделано ни одного выстрела…

Зато вблизи Нерубайского пальбы было достаточно. То, что там произошло, даже не назовешь боем. Ровно в семь часов вечера Дяглов вывел из катакомб вооруженных бандитов. Шли они весело. Вылазка казалась им почти безопасной прогулкой, небольшим развлечением, скрасившим беспросветную, вконец осточертевшую жизнь в катакомбах.

У самой околицы села из придорожных кустов вышел человек в красноармейской форме. Он встал посреди дороги и поднял руку.

Был он невысокого роста. На светлой гимнастерке пылала красная розетка боевого ордена. Расставленные ноги крепко упирались в землю.

И так неожиданно было его появление, так уверенно и бесстрашно поджидал он приближавшихся бандитов, что банда остановилась в тревожном недоумении.

— Кто такой?! — крикнул Дяглов. — Что надо?

Неуместно и странно прозвучал его вопрос, обращенный к одинокому человеку, преградившему путь огромной банде.

— Слушать меня внимательно! — приказал этот человек, не находя нужным даже особенно повышать голос. — Район окружен Красной Армией. Я— военком полка пятьдесят первой Перекопской дивизии — приказываю вам сложить оружие и сдаться! Только это и оставляет вам надежду сохранить жизнь: безоговорочная немедленная сдача…

Резко, точно раскрошилось что-то, хрустнул голос Дяглова:

— Впере-ед!…

И, будто освободившись от наваждения, бандиты ринулись на комиссара.

Военком плашмя упал на землю. Падая, крикнул:

— Огонь!

Из палисадников, из канав, из-за заборов, с дистанции в пятьдесят шагов прямо в лоб банде ударил слитный винтовочный залп. За ним сразу второй и третий…

Одними из первых были убиты шедшие во главе колонны Дяглов и начальник штаба поручик Вокульский: красноармейцы выцеливали их особенно тщательно. И все сразу решилось…

Давно уже утратившие боевые навыки, бандиты, потеряв командование, в несколько минут превратились в дикую, обезумевшую, бестолковую мечущуюся толпу. Даже не помышляя о сопротивлении, они тут же повернули вспять. Но сзади, отрезая дорогу к каменоломне, уже хлестали жестким фланкирующим огнем красноармейские пулеметы. Бандиты бросились в единственном направлении, оставленном им красноармейцами, — в открытую степь. И тогда из-за села выметнулась конная засада. Заработали клинки…

Все было кончено еще до того, как на растревоженную степь опустилась ночь. Белогвардейской заразы больше не существовало в Нерубайских катакомбах.

В этом бою и погиб отважный комсомолец Александр Грошев, веселый харьковский друг Галины Литвиненко.

Во время вылазки он ни на шаг не отходил от Дяглова, чтобы в нужный момент обезглавить бандитское войско. В перестрелке он был убит…

На похоронах Инокентьева Алексей увидел наконец Пашку Синесвитенко. Мальчонка шел за гробом, рябенький, осунувшийся, с прилизанными вихрами, одетый в чистую сатиновую косоворотку. Жены Инокентьева, Веры Фоминичны, не было: ослабла сердцем.

Простой, обитый кумачом гроб чекисты на руках пронесли через весь город.

Шли за гробом чоновцы с винтовками, шли рабочие с заводов «Гама», «Анатра», «Ропита», шли комсомольцы в застиранных рубахах и железнодорожники — бывшие товарищи Инокентьева по работе. Плотной группой держались чекисты. На древках знамен трепетали черные мотыльки траурных бантов, и люди приноравливали шаги к мерным звукам прощального марша, наполнявшего улицы торжественной скорбью:

Скупые суровые речи были сказаны над раскрытой могилой, и чуть в стороне от богатых мраморных памятников старого Преображенского кладбища вырос свежий холм и утонул под зеленой волной венков, с которых струйками стекали алые ленты: «…верному сыну партии…»

Алексей обождал Пашку у кладбищенских ворот. Мальчонка прошел мимо него, не узнавая. Был он какой-то тихий, будто пришибленный, глаза красные. И горячая, пронзительная жалость к этому маленькому горюну, потерявшему за один месяц сразу двух близких людей, уколола Алексея.

— Пашка!…

Пашка обернулся, посмотрел на окликнувшего его высокого незнакомого чекиста.

Потом на лице его, сменяя друг друга, промелькнули удивление, недоверие, радость…

Он шагнул навстречу, спросил неуверенно:

— Дядь Леша?

— Я. Здорово!

Алексей взял мальчонку за плечи, ласково встряхнул, Пашка смотрел круглыми восхищенными глазами. Таким он еще никогда не видел Алексея: новая гимнастерка, тугая наплечная перевязь, галифе, военная фуражка с коротким козырьком, почти у колена в открытой ременной кобуре — низко подвешенный маузер. Вот это чекист!

Они пошли рядом: Алексей — по мостовой, Пашка — по бровке тротуара. Думая, по-видимому, что Алексей где-то отсутствовал и ничего о нем не знает, Пашка скучным, бесцветным голосом рассказал, что батю кулаки убили за Раздельной, что дядя Вася (Инокентьев) взял его «заместо сына», говорил: «Чекиста с тебя сделаю», так и его тоже убили… Крепко не везло Пашке в этой жизни!…

— Знаешь чего, Павел, — предложил Алексей, — давай вместе жить!

Он принялся расписывать, как здорово они устроятся: все, что есть, пополам. Пашка в школу пойдет. В свободное время будут закатываться на рыбалку, в Херсоне щуки — во, что крокодилы!…

Пашка слушал, блестя глазами. Потом спросил:

— А тетя Вера как?

— Какая тетя Вера?

— Ну, дяди Васина жена?

— А что, тетя Вера маленькая, что ли?

— Не, — сказал Пашка, подумав, — не маленькая… Да как же она без меня-то?

Алексей хотел сказать, что тете Вере нынче с Пашкой туго придется, но сдержался, чтобы не обидеть мальчонку.

— Тетю Веру нельзя кидать, — солидно проговорил Пашка, — с нами будет жить. Опять же по хозяйству поможет, она дюже хозяйственная.

— Так ведь не поедет она, не захочет из Одессы уезжать…

— Куда не поедет?

— В Херсон, говорю же тебе!

Пашка испуганно опросил:

— Уезжаете?

В глазах у него отразился страх: Пашка устал от потерь. Алексей понял это и сказал:

— Неизвестно еще. Но, может, придется. А тетя Вера к нам будет в гости наведываться. То ж не далеко, Херсон. — Он обнял Пашку за спину. — Ну как, заметано?

Пашка долго шел, уставясь в землю, хмуро ответил:

— Нельзя ее кидать, старая она… Без меня теперича совсем одна будет. Вы бы не уезжали, дядь Леша, жили б у нас, места хватит! — и с надеждой посмотрел на Алексея.

Алексей подумал о том, что покойный Василий Сергеевич здорово ошибался в мальчонке. Вольницей его не сманишь. И настаивать было нечестно. В маленьком, двенадцатилетнем Пашке жила большая справедливость.

— Ладно, — сказал Алексей, — посмотрим. Я вот съезжу тут ненадолго в одно место… Может, еще и останусь.