Я соскользнул с табурета на пол, а самоходка мне сказала:

– Вот наверняка понравится вашей девушке печенье "Птифур"…

– Отвяжитесь, мамаша, – сквозь зубы процедил я. – Сколько раз говорить…

Фокс увидел Соловьева, он медленно поводил сухой головой на мускулистой шее, взгляд его замер на Жеглове, равнодушно разглядывавшем рыбок, только мгновение он смотрел на него, и я понял, что побоище разразится именно в зале, а не так, как мы планировали. Он стоял шагах в десяти от меня, и я мог бы броситься на него сзади, но Жеглов приказал: "Начинать по моей команде…"

– Фу, как вы грубо разговариваете! – задудела рядом самоходка. – А еще совсем молодой человек, офицер наверное…

– Отойдите… – успел я сказать. А Фокс быстро обернулся назад, взгляд его метлой прошел по залу, и я понял, что он меня зацепил. Ну и черт с ним, он все равно в мышеловке – впереди Жеглов, сзади я. И мимо меня он не проскочит, это уж будьте уверены!

Фокс еще стоял несколько секунд, будто раздумывая, остаться здесь или идти дальше, повернулся к самоходке и коротко, властно бросил:

– Марианна, иди сюда!

Сейчас он стоял лицом ко мне, и я видел, как поблескивают у него на кителе золотые лучики ордена Отечественной войны. Ну подожди, подонок! И за чужие ордена ответишь!

Самоходка рванулась к нему, забыв обо мне, обо всем на свете:

– Добрый вечер! Здравствуйте, дорогой вы наш!.. Что вы желаете?..

Фокс наклонился над телегой, словно его и впрямь интересовал ее коммерческий гастроном. Он брал в руки бутылки, перебирал неторопливо коробки, а сам исподлобья присматривался к Жеглову и косил в мою сторону. Я сообразил, что он хочет взять в руки пару бутылок для рукопашного боя, и сделал два шага к двери, посмеиваясь в душе: значит, Фокс опасается доставать здесь пушку, а бутылок его паршивых я не сильно боялся.

– Белый танец! Дамы приглашают кавалеров! – заорал саксофонист.

Все встали со своих мест, я на миг потерял из виду Жеглова, и тут произошло нечто совсем непонятное – Фокс громко сказал самоходке:

– Ну что, давай, Марианна, потанцуем напоследок…

– Мне нельзя… – начала говорить она, но Фокс уже крепко ухватил ее в объятия, и я увидел, что он стоит с ней у пустого столика перед окном. И дальше все закрутилось с невероятной скоростью, безумие и ужас происходящего поглотили меня полностью.

Фокс рывком поднял Марианну в воздух, и она еще не сопротивлялась, лишь по ее лицу, красивому, смуглому, потерянно плыла испуганная улыбка. Ногой она задела свою стеклянную лавку, и по полу со звоном, треском и грохотом покатился весь гастроном. Испуганно вскрикнула какая-то женщина, дико заголосила Марианна, я бросился к ним, видя, как толпу рассекает наперерез Жеглов, но Фокс нас всех опередил. Отшвырнув ногой стулья, он как-то по-рачьи бежал спиной вперед к окну, неуклюже, но проворно. И стрелять мы не могли, потому что он все время прикрывался визжащей и дергающейся у него в руках Марианной.

Несколько шагов нас разделяло, когда Фокс, упершись головой в живот Марианны, как щитом вышиб ею с ужасным дребезгом и звоном огромную оконную витрину, и они оба вывалились на улицу. В стекле появилась здоровенная дыра с острыми, как сабли, зубьями. И когда я нырнул в эту щель, я видел, как вскочил и побежал по улице Фокс, и одновременно рухнули на меня остатки остекления, и боль ожогами рванула сразу по лицу, рукам, вцепилась в плечи, судорогой полоснула по спине. Я только за глаза испугался в первый момент, но потом сообразил, что ничего им не сделалось: я хорошо видел, как бежит вниз по Пушечной улице Фокс.

– Врешь, гад, не уйдешь, – бормотал я, целясь в него из пистолета, но кровь натекала на веки и мешала поймать его на мушку. Я выстрелил раз, другой – мимо!

Из выбитого окна выпрыгнул Жеглов и почти сразу же за ним – Пасюк и Тараскин. Рядом безжизненно валялась на тротуаре Марианна.

– Стой, Шарапов, не стреляй! – эаорал Жеглов. – Некуда ему деться, мы его так возьмем!..

Рядом фырчал уже наш автобус, а я смотрел, как, петляя после моих выстрелов, бежит Фокс, – там улица прямая, насквозь просматривается; и никак я не мог взять в толк, почему он бежит по улице, а не уходит проходными дворами.

– Быстрее в автобус! Гриша, остаешься! – орал Жеглов, подсаживая меня на ступеньку. Я тихо видел, кровь сильнее пошла, а Глеб уже мчался вниз по Пушечной вдогонку Фоксу, за ним припустили Пасюк и Тараскин.

Копырин рванул с места, но мы и пяти метров не проехали, как Фокс прыгнул на подножку медленно движущегося впереди грузового "студебеккера". Мы грузовик раньше в темноте не заметили, а Фокс именно поэтому бежал по улице, рискуя попасть под пули. "Студебеккер" ждал его здесь!

Он свернул на Неглинку и погнал, не включая фар.

Копырин догнал оперативников, они влетели в автобус, и Жеглов крикнул:

– Копырин, не отставай!

– Как же, не отставай! – бормотнул Копырин. – У "студера" мотор втрое…

– Давай, давай, давай! – орал Жеглов. – На всю железку жми!

Метров триста было до грузовика, и он ходко набирал скорость. Наш шарабан тоже трясся, как молодой. На Трубной "студебеккер" свернул направо, с ревом попер в гору, и мы завыли от злости – на горе-то мощный мотор себя сразу покажет! Но Копырин вдруг резко крутанул на Рождественскую улицу.

– Ты куда?! Куда, я тебя спрашиваю?! – взвился Жеглов за спиной Копырина.

Тот сердито обернулся:

– В кабинете у себя командуй, Глеб Егорыч! А здеся я!..

– Потеряем! По-отеряем!

– Никуда мы их не потеряем, – спокойно сказал Копырин. – На Сретенке сегодня ночной марш – аэростаты через Кировскую повезут, движение перекрыто. Никуда они от нас не денутся…

Копырин крутанул налево, в Варсонофьевский переулок, выскочил на улицу Дзержинского – и прямо перед нашим носом промчался с гулом "студебеккер" с погашенными огнями. Зазвенела пружина сцепления, глухо пророкотали подшипники в моторе. Копырин врубил вторую скорость и погнал за грузовиком в сторону Кузнецкого моста. Расстояние между нами сократилось метров до двухсот.

Пасюк стирал какой-то ветошью кровь с моего лица, я отталкивал его руку, а боль невыносимо полыхала во всем изрезанном стеклом теле.

От Манежа нам навстречу неторопливо тянулся троллейбус, весь засвеченный голубовато-желтым сиянием.

– Тараскин, около "Метрополя" пост ОРУДа – прыгай на ходу, предупреди их, пусть объявят общегородскую тревогу! – скомандовал Жеглов, но в этот момент "студер" с душераздирающим воем покрышек вильнул налево, на встречную полосу движения, прямо в лоб троллейбус – огромная светящаяся коробка его, такая мирная, пассажирская, неуклюжая, просто дыбом встала, осаживаясь на задние колеса под визг и скрежет тормозов, полетели с проводов, погас свет, полоснул воздух оглушительный треск отрываемого буфера. "Студер", надсадно фырча, нырнул в узкий проезд и исчез под аркой…

Нас всех скинуло со скамеек – Копырин, чтобы не врезаться в замерший троллейбус, заложил за его кормой крутой вираж и выскочил через бордюр на тротуар, выровнял автобус и метнулся вслед за грузовиком под арку около первопечатника Федорова. На повороте Копырин еще успел рвануть костыль-рычаг, распахнулась, запарусила дверь, и Коля нырнул в мокрый темный проем на улицу, перевернулся через голову, но, когда я посмотрел в заднее стекло, он уже вскочил и, согнувшись пополам, прихрамывая, бежал к "Метрополю"…

"Студер" снова оторвался от нас на несколько десятков метров и мчался по улице в сторону Красной площади. Здесь он не мог, никак не должен был уйти от нас – там впереди были милицейские посты, они должны перекрыть трассу… На повороте я ударился головой о стенку, и кровь снова сильно засочилась по лицу, я утирался рукавом и почему-то вспомнил о брошенном в "Савое" плаще – в кармане был платок и завернутый в газету довольно большой кус хлеба…