— Вряд ли! — возразил полковник Снежко. — Нет преступления, которое не оставило бы после себя следа, пусть самого неприметного. Разве нам помогла одна Феня? А десятки других людей, при помощи которых мы собрали все нужные сведения в такой кратчайший срок? Именно эти зоркие глаза и толкнули «Зубра» на такой рискованный шаг.

— Полет в никуда! — рассмеялся капитан Васильев.

Председатель завкома профсоюза Федор Иванович Банько в этот день, как и всегда, пришел на работу с небольшим опозданием.

В его просторном кабинете все сверкало чистотой и свежестью: нигде ни пылинки, в открытые окна струится утренняя прохлада, лучи еще нежаркого солнца мягкими бликами ложатся на пол, веселыми зайчиками вспыхивают на зеркальной поверхности хорошо отполированной мебели.

Федор Иванович снял пиджак, аккуратно повесил его на вешалку у входа и прошел в комнату отдыха. Стоя у большого зеркала, он поправил галстук, одернул белую, отлично выглаженную сорочку, легко провел ладонью по щекам и подбородку. Убедившись, что все в порядке и приглашать парикмахера нет надобности, Федор Иванович вернулся к себе в кабинет и сел за письменный стол.

В открытое окно вместе с потоком свежего воздуха врывался шум станков, звонкие удары молота в кузнечном. Скользнув взглядом по знакомым заводским корпусам, Федор Иванович привычным движением руки нажал кнопку электрического звонка. Вошла секретарша.

— Прессу! — бросил он ей привычную фразу.

Секретарша подала пачку со свежей почтой и вышла.

Журналы «Большевик» и «Вопросы экономики» Федор Иванович сразу же отложил на угол стола. Здесь уже собралась порядочная стопка подобной литературы, отложенной для чтения, но так и не прочитанной. Дело в том, что Федор Иванович не любил «сложной политики», его, как он говорил, волновали вопросы «острые», поэтому он внимательно следил только за тем, кого и за что критикуют.

Прочитав заголовок передовой «Правды», Федор Иванович пробежал глазами первые абзацы второй колонки. Обычно здесь идет речь о положении на местах. «Нет, сегодня, кажется, никого не «долбают»! Передовая сугубо установочного порядка о техническом прогрессе в промышленности. Конечно, надо бы прочесть, но сначала поищем чего-нибудь остренького. Возможно, есть фельетончик...»

Федор Иванович перевернул страницу и бросил быстрый взгляд в ее верхний правый угол. Как раз то, что его интересует: фельетон. И автор подходящий — умеет остро высмеивать людей, чуждых советскому обществу, прямо-таки беспощадно уничтожает их. Вот и сегодня. Под орех, можно сказать, разделал самого руководителя крупного учреждения за черствое отношение к людям.

«Так и надо этому бюрократу! — удовлетворенно подумал Федор Иванович. — Забывают, что люди — наш ценнейший капитал...»

Размышления его прервал шум, донесшийся из приемной. Кто-то что-то доказывал, женский голос ему возражал. Были отчетливо слышны слова секретарши:

— Я вам уже говорила, товарищ Банько занят, он не может вас принять!

— Третий раз прихожу — и все нельзя! Когда же он у вас не занят?

Федор Иванович недовольно поморщился. «Ну и люди.— подумал он, — не дадут газеты просмотреть».

Когда шум в приемной утих, Банько вызвал звонком секретаршу.

— Что у вас за безобразия творятся в приемной? — сердито спросил он.

— Снова, Федор Иванович, приходил Новацкий из механического.

— Опять с заявлением?

Секретарша вздохнула.

— Опять! Просил передать немедленно и лично вам...

Банько взял из ее руки ученическую тетрадь, густо исписанную карандашом, перелистал странички и, не читая, положил в толстую, распухшую от бумаг папку, лежавшую на краю стола.

— Хорошо, посмотрим, — сказал он и снова взялся за газеты, теперь уже местные. Однако даже просмотреть их ему не удалось. Зазвонил телефон. Говорил директор завода Власюк.

— Федор Иванович, я же просил вас разобраться на месте, что там происходит в цехе с Новацким! Вот жалуется, что предлагал какие-то усовершенствования и никто его даже выслушать не захотел.

— Новацкий рвач, разложившийся человек... Бросил семью, — пояснил Банько.

— То, что он бросил семью, конечно, плохо, но заявление его надо рассмотреть. Возможно, его действительно, как он утверждает, в цехе затирают. Прошу, разберитесь!

Директор положил трубку.

— Разберитесь, — раздраженно проворчал Банько. — Возись с этим склочником! Есть, кажется, дела поважнее!

Прошел месяц. Неприятный разговор с директором был забыт. Банько занялся более важными, с его точки зрения, вопросами. Заявление Новацкого так и осталось лежать в толстой папке на столе у председателя завкома.

В пять часов вечера директор завода, Игнатий Павлович Власюк, начал прием рабочих по личным вопросам.

На прием записалось пятнадцать человек, и секретарь директора Валя немного нервничала: успеет или не успеет она вовремя освободиться?

Назвав очередную фамилию по лежавшему перед нею списку, девушка прикидывала в уме, как долго задержится у директора тот или иной посетитель, и, когда ожидания ее не оправдывались и разговор в кабинете затягивался, с тоской поглядывала на неумолимо движущуюся стрелку часов.

«Конечно, прием опять затянется, и я снова опоздаю, — с горечью думала Валя. — И как это люди не поймут, что Игнатий Павлович не двужильный? Вот хвалят Власюка за чуткое отношение к людям, он, мол, из рабочих и понимает нужды рабочего человека, а чтобы самим чуткость проявить... Нет! И видят же, должны понимать, что человек устал. Шутка ли! С пяти часов прием, а сейчас...»

Валя посмотрела на свои маленькие часики, потом перевела взгляд на большие настенные часы и, укоризненно покачав головой, вздохнула. Она знала, что к концу приема под умными, проницательными глазами директора яснее обозначатся мешки и его энергичное лицо покажется постаревшим.

Наконец список стал исчерпываться. Вскоре в нем осталась лишь одна фамилия.

— Новацкий, заходите, пожалуйста! — объявила Валя.

Со стула поднялся худощавый человек в рабочей стеганке и прошел в кабинет, плотно закрыв за собою массивную, обитую дерматином дверь.

Сразу повеселев, девушка закрыла футляром машинку и принялась было укладывать в ящик стола папки, но в приемной раздался звонок: вызывал директор.

«Какой неотесанный этот Новацкий, даже фуражку не снял! — мелькнуло у Вали, когда она переступила порог кабинета. — И почему он стоит? Ведь Игнатий Павлович всегда предлагает посетителям сесть...»

Новацкий стоял у стола, глубоко засунув руки в карманы брюк, в какой-то вызывающе-небрежной позе. И выражение лица его было таким же вызывающим; он в упор смотрел на директора.

«Что это он такой страшный!» — подумала Валя и почувствовала, как сердце ее испуганно сжалось. Однако она тут же мысленно выругала себя за трусость, услышав привычно спокойный голос Власюка:

— Валя, пожалуйста, передайте заявление товарища Новацкого в завком профсоюза. И предупредите Банько: я очень прошу сообщить мне о результатах.

— Завтра же утром передам.

Взяв заявление, девушка вышла и, уже закрывая дверь кабинета, услышала:

— Повторяю, Новацкий, решить этот вопрос без предварительного расследования я не могу. И пожалуйста, не угрожайте!

На улице темнело. Зажглись электрические фонари. Из расположенного возле заводоуправления садика в открытое окно потянуло прохладой и запахом маттиолы.

«Ой, десять часов, Володя уже ждет! — нервничала Валя. — И дернуло же меня назначить свидание как раз в приемный день! Опять не поверит, что на работе задержалась... Хотя бы этот скорее ушел!»

Чтобы не терять времени, Валя вытащила из сумочки зеркальце и пудру и, нетерпеливо посматривая на дверь директорского кабинета, начала приводить себя в порядок. Она открылась так неожиданно и так хлопнула, что Валя вздрогнула и едва не выронила из рук пудреницу. Новацкий вышел еще более возбужденный, глаза его лихорадочно блестели.