«Дела сами не ходят, их надо водить…» На отсутствие дела Николай не мог обижаться. С утра направлялся не в заводоуправление, а на производство. Побываешь в цехах — и все становится ясным: как прошла вечерняя смена, как сработала ночная. Два раза в неделю оперативка. Последние годы директор проводит ее по селектору. И всегда к началу разговора главный уже в курсе основных решенных и не решенных на местах вопросов.
Общение с директором стало повседневным. Иногда он поругивал за дело, иногда зря. А в общем — незлобив. С каждым рабочим здоровается за руку, каждого зовет на «ты». Идешь по комбинату и видишь — вот он цапнул монтера за рукав: «Получил путевочку?» Или подойдет к мотальщице: «Кого родила? Мальчишечку?» А потом — в цехкоме: «Эх вы, профработнички, не поздравили. А ну, живо!..»
Чего в этом человеке больше — сердца или показного?
Хлопот хватало. Да и видано ли где, чтобы в работе все шло гладко? Всегда найдутся люди, которые где-то промажут, в чем-то перестараются. В одном месте вывели из строя измельчители, в другом — перепутали растворы. У входа в крутильный цех, в котором с бобин сматывают нить на шпули, к рабочим местам трудно подступиться: всюду раскиданы пустые бобины и шпули. В отделочный продолжают завозить со склада химикаты «на глазок». Бесконтрольно расходуется сульфит натрия.
— Вы бы хоть взяли карандаш да подсчитали, — попрекнул начальника цеха Терешкина. — Неужто отремонтировать весы — проблема?
Терешкин пуглив, сверхосторожен, но злопамятен. О любых вещах, даже самых безобидных, рассказывает шепотом. Принесет курьер из заводоуправления приказ или какую-нибудь инструкцию, Терешкин взглянет на часы — сначала на стенные, потом на свои, ручные, — и проставит на бумаге месяц, число, время — минута в минуту, и после того лишь — «читал» и подпись. Рабочие шутя здоровались с ним на ушко, едва шевеля губами. А Шеляденко посмеивался: «З заковыкой дядько! Попросыв я у нього як-то домашний адрес — поздравить з Новым годом хотив. Вин начав було пысаты, потом пэрэдумав, зачеркнул и каже: на тоби лысток — своий рукой пыши»…
В прядильном у Шеляденко, где не так уж давно сам работал, Николай невольно прислушался к равномерному рокоту машин. Привычный слух наверняка бы уловил посторонние звуки, если б что-нибудь шло не так. По вот обратил внимание на редукторы: пожужживают они еле-еле. Да и простойных мест немало. Желоб сплошь забит «булками» — наростами вискозы. Насосики кое-где на веревочках. Эх, голуба!
— А ну, займись ими, — бесцеремонно подтолкнул Шеляденко инженера Вишню.
— Как она справляется? — спросил Николай, глядя ей вслед.
— Нэ жалуюсь. Смачно робыть… Нэ зря у нэи фамилия Вишня.
Всякий раз, проходя мимо фильерной — специального помещения за железной дверью с дощечкой «Вход посторонним строго воспрещен», — заглядывал туда. На многих в своем цехе сетовал Шеляденко, но никогда на фильерщиц. Имеют они дело с ценным металлом — с золотом и платиной. Однако ни одна на него не позарилась: все там всегда в ажуре.
— Довирю этим дивчинам хоч самого сэбэ! — хвастает Степан Петрович.
Колосов и сам хорошо знал: никакое золото, ни платина, ни алмазы не собьют с пути «дивчин». Потому что есть у них гордая, неподкупная рабочая совесть.
Возле баков — их крышки теперь с автоматическими затворами — Николай всегда ускорял шаги. Многое потускнело, забывается, была война, люди гибли под взрывами бомб и снарядов, в горящих танках, а ЧП с Березняковой не исчезает из памяти; кажется, случилось только вчера.
День на день не приходится. Грубо поправ технологический процесс, в отделочном цехе допустили перегрев сульфита натрия почти до ста градусов. Из-за этого-то на волокне и образовался ворс. Пришлось забраковать суточную выработку. Часть отправили в отходы, часть пустили в пониженные сорта. Вернется Папуша из Москвы, определенно накинется: «Надолго ли отлучился, а вы тут без меня и напороли. Как же ты, главный, прошляпил?»
Обходы цехов Николай стал делать придирчивее.
А вот вчера все шло спокойно. Вел разговор с мастерами, бригадирами, рабочими. Не забыл и того, что в прядильный на подмогу обещал перебросить трех слесарей из химического. Все шло спокойно. И только один раз сорвался: на материальный склад доставили партию тапочек — и все одного, 41-го размера. Почему так? Полтораста мотальщиц оставили без спецобуви. Тут же вызвал начальника отдела снабжения и устроил ему «баню». Тапочки приказал вернуть, а с начальника снабжения взыскать стоимость их транспортировки. Позже узнал: снабженцы тут ни при чем, перепутала фабрика. Наука тебе, Колосов! Спрашивать, требовать — это еще не все; командовать — значит не горячиться, прислушиваться к другим, уметь уступать, иногда и подчиняться.
Из Москвы Папуша вернулся заряженный злостью. На оперативке разрядился: почему, мол, там есть, а у нас нет? Почему они, а не мы? Чем мы хуже? До каких пор?.. И так далее. Результатом его поездки явилась очередная директива:
«При центральной заводской лаборатории (ЦЗЛ) создается исследовательская бригада. Начальникам цехов надлежит выделить туда своих заместителей или технологов. Оперативно бригада подчиняется главному инженеру комбината Н. В. Колосову и работает по темам, утвержденным им же.
Основные задачи исследований:
1. Изучение причин брака и снижения качества волокна, разработка соответствующих рекомендаций.
2. Изыскание путей для расширения ассортимента выпускаемой продукции.
3. Повышение экономичности существующих технологических процессов».
Исследовательская бригада? Неплохо! Даже Шеляденко, не имеющий диплома, во всем однообразном, привычном, что делает, ищет новое.
В течение дня Павел Павлович не раз приходил в кабинет своего главного, либо зазывал его к себе:
— Ну как, начальничек? Запарился?
«Париться» помогал сам Папуша. Придет, расскажет анекдотец и вдруг:
— Тебя просили заглянуть в партком.
А там:
— Созывается районный актив: выступи, Николай Варфоломеевич, расскажи, как у вас работает бриз.
— Пусть лучше Пэ в кубе выступит.
— А Пэ в кубе сказал: пусть лучше Колосов.
Вот и ломай себе голову — какие рационализаторские предложения внедрены, какие «усопшие». Чтобы каждое освежить в памяти, надо перелистать не одну папку.
Что касается самого Пэ в кубе, то в общем он был доволен: план комбинат перевыполняет. Колосов не подводит. И если обойти поговорку «о мертвых хорошо или ничего», то можно сказать, что нынешний главный инженер во сто крат оперативнее своего предшественника. К тому же покладист.
Командировка Ольки затянулась.
В авиаписьмах она беспокоилась о здоровье Толика, подробно сообщала о своих впечатлениях.
В точке «УС-1» — Узбекистане провела десять дней.
«Край здесь удивительный. Представь себе, Николай, степи, степи, степи да пески с зарослями саксаула. Все это оживится долгожданной водой, которая сделает их плодородными. Построят десятки насосных станций — таков замысел, — и между ними, там, где сегодня мертвые земли, будут ходить речные суда. Изыскательские работы на полном ходу, разведка заканчивается. Мне довелось побывать на месте, откуда начнется прокладка нового канала: крохотный кишлак… Гнедышев не придает значения моей непредставительной внешности. Зато я везде при первых встречах, пока не налажу рабочего контакта, ловлю на себе недоверчивые взгляды: „Так вы и есть Колосова?“».
Николай послал в ответ телеграмму: «Дома все благополучно. Толик здоров». А возвратился с почты — снова письмо: теперь уже с Волги.
Прошел еще месяц. Олька лишь вчера перелетела на север. Все, что было связано с закладкой новой сибирской ГЭС, в Ветрогорском институте гидрологии и гидротехники значилось под шифром «АН-46». Вопрос о том, где быть створу, стал предметом горячих споров энергетиков. Одни предлагали выбирать площадку для плотины ниже устья главного притока реки, другие — выше. Авторы статьи «Слово старожилов», писала Олька, рассудили хозяйственно: если створ будет выше устья, то не понадобится переселять колхозы, в зону затопления они не попадут. И тайгу расчищать незачем: в верховьях реки ее почти что и нет…
